- Нет, - ответил крайний мальчик, это был Илль. - Не жажду.
- Я поставлю над тобой железный крест. Ступай.
- Я хочу путешествовать, - сказал Илль.
Но его пихнули в спину, и он побежал на свое место в строю.
- Я готов умереть, - сказал, маршируя, другой. - Сначала я наубиваю будь здоров! - а потом меня укокошат. Не забудь про железный крест.
- Не забуду, - пообещал Гун. - Можешь быть уверен.
- Так что же я такое? - спросил он. - Я - великое воплощение, угадали чего?
Загляни в себя поглубже. Поройся там как следует, не ленись. И давай без дураков. Без подкидных, без обыкновенных, без всяких.
Ты хочешь убить? Хочешь, а не смеешь, - убивай! Кроши в свое удовольствие, как этот славный мальчуган! Хочешь отнять барахло у соседа отнимай, а станет драться - перерви ему глотку! Я позволяю! Улюлю!
Вынь со дна души запретный уголек, тлеющий под золой. Раздуй его в пламя! Пусть сплошной пожар! Пусть останется - он на небе и я на земле!
Я - уголь, тлеющий под золой. Я - твое желание убить, отнять, сжечь. Чувствуешь? Я в тебе! Я с тобой! Эники-беники!
- Е-е-е-е-ели! Варе-е-е-е-еники! - взревели рупоры и за ними люди. Е-е-е-е-е!
- Варе-е-е-е-е-е-е-е-е!.. - кричала в истерике госпожа Цеде.
Бум! Бум! Бум! Бум!
Праздник длится
- Танцы! Танцы! - пошли вдалбливать рупоры. - Объявляются танцы! Общее ликование! Полька-бабочка!
Под музыку все кружилось в синем свете.
Кружился стар и млад.
И та, что с веером, и та, у которой лицо в слезах.
И калеки кружились, насколько позволяла им калечность. Ни про кого нельзя было сказать: вот этот отлынивает от ликования.
Женщины в трауре танцевали друг с дружкой.
- Может быть, вторая часть праздника протянется не очень долго.
- Да нет, программа обширная. Еще будут выбирать королеву бала.
- Хоть покрутимся перед Последней Гибелью.
- Будут выбирать королеву бала. У вас при себе губной помады нет?
- Нате, помажьтесь. И я помажусь. Вдруг поможет?
Еще черная пара.
- От мужа письмо. Пишет - как же мне теперь?
- Вам придется возить его в тележке, как я вожу своего. Вожу, и иной раз такое настроение - прямо бросилась бы в пропасть вместе с ним и с тележкой. Надо набрать для него в графинчик воды с сиропом.
- Успеете. С полным графинчиком неудобно танцевать.
- Боюсь, чтоб всю не выпили.
- Возит супруга в тележке - и еще недовольна. А нашим дочерям не за кого выходить замуж.
- Зато кой у кого от женихов отбоя нет.
Белая Роза кружилась с Элемом. Юбки Белой Розы вихрились, как метель.
- Не все могут быть такими красивыми.
- Если б все были такими красивыми, тогда и на самых красивых не хватило бы женихов.
- А смотрите, кто идет.
- Кто это?
- Госпожа Абе. Как изменилась.
- Какая госпожа - нищенка. Нищенка Абе.
- Обратите внимание: она в цветном платье.
- Наверно, денег на траур нет.
- Скажите, вы почему в цветном платье?
- Потому что я жду, я надеюсь.
- Что она сказала?
- Надеется.
- Как интересно - на что?
- А моему мужу разрешили не присутствовать на празднике.
- Сказался умирающим?
- Написал заявление, что ему снизу все представляется в искаженном виде.
- Ну когда же, ну когда, - отплясывая, спрашивал Элем у Белой Розы, вы ответите мне "да"?
- А ну вас, - отвечала она. - Сколько можно приставать?
- К вам - всю жизнь!
- Мне и без замужества живется дай боже. Совсем неплохо быть единственной дочкой министра склок.
- Но быть женой министра авантюр!
- Лучше, скажете?
- Ну попробуйте!
- Не разберусь я в этих ваших мужских делах. Какая, объясните мне, разница между склокой и авантюрой?
- Очень большая. Склока копается в навозе. По причине дурного запаха она угрюмая и избегает свидетелей. Авантюра идет по канату у всех на виду, в туфлях, натертых мелом. Кругом ярусами - до купола - лица: дойдет? сорвется?.. Ах! Эти замирания сердца! Эта молниеносность решений! Бежишь темной ночью с двумя сумасшедшими, не зная куда и что из этого получится. И - о забавы фортуны! - получается нечто!
- Но первым вам опять-таки быть не пришлось, - сказала Белая Роза. И даже вторым. Отец преуспел больше вас. Видимо, в навозе и без свидетелей - приносит лучшие результаты. И что за картину вы нарисовали: по канату, в туфлях, натертых мелом! Вам известны мои идеалы, я останусь им верна в любых обстоятельствах. Покой, уют, каждая вещь на своем месте. Канат - это не для меня. Я хочу быть уверенной в завтрашнем дне.
- А что с сыном этой нищенки Абе? - спросили у госпожи Цеде. - Его звали, помнится, Анс.
- Кого интересуют часовщики! - ответила госпожа Цеде. - Их вывели, как тараканов, и никто о них не заплачет!
- Нет, его, должно быть, не вывели, раз она в цветном.
- Эх, горе не беда! - сказал пьяненький. - Еще можно жить, коли не помрешь. Вот, братцы, как налетит Последняя Гибель…
И все посмотрели на небо.
Черные тучи бежали, болтая своими лохмотьями.
- Чего захотели, - говорил Элем Белой Розе. - Уверенности в завтрашнем дне. Когда его вообще нету. Чтоб каждая вещь на своем месте. Когда все слетело с катушек… Ваши идеалы - дым, мираж. Реальность канат и туфли, натертые ме…
Музыка оборвалась на середине такта. Рупоры прокаркали, что Гун срочно требует к себе министра авантюр.
Еще шутку затеяли. Уж такие затейники!
Они были вдвоем в аллее.
- Элем, дайте совет, - сказал Гун разнеженным голосом. - Интимный совет. Самый интимный. Ну что вы на меня смотрите! Не смотрите!
- Есть не смотреть. Что за совет?
- Ах, ну я не могу! Я стыдлив, а вы… Отвернитесь совсем!
- Есть отвернуться совсем. Ну?
- Как вы думаете, она… она… откликнется на… на… на чувство, которое я к ней питаю? Ну вот, сказал. Ах, как это трудно. Почему вы молчите?
- Кто она?
- Неужели непонятно? - спросил Гун. - Кто же это может быть, кроме Белой… Я лучше скажу по буквам. Белая - Роман, Ольга, Зинаида, Антон: Р-о-з-а. Что с вами?
Элем бил себя по голове кулаками.
- Чего это вы?
- Как я не сообразил! - закричал Элем. - Балда! Приди я сватом на полчаса раньше - то-то была бы авантюра!
- Вот видите, Элем, вы не сообразили, а я сообразил. Я, я, я все соображаю.
- На черта ей ходить со мной по канату! Что ей синица в небе, когда журавль под рукой!
- Вы, значит, советуете?
- Сватайтесь, Гун! Ай да пара! Это будет штука! Ну и клец!
- Клец! - восхищенно подхватил Гун и хлопнул Элема по плечу.
- Клец! - заорал Элем и хлопнул Гуна.
И они друг друга хлопали, пока кто-то не показался в туннеле аллеи.
- Ваш будущий тесть идет, - сказал Элем.
- Вы, значит, не сомневаетесь, - спросил Гун, - что она ответит на мое чувство?
- Ответит, клец! Ведь и ее голова принадлежит вам.
- Все же не поговорить ли сначала с отцом? Просить ее руки и сердца… Будет мило, правда?
- Мило, клец!
- В духе времени, идущего назад! Но скажите лучше вы ему. Я никогда не делал предложения.
- Да что вы!
- Я всегда был чрезвычайно, чрезвычайно скромен. И застенчив с женщинами. Надеюсь, она оценит это качество.
- Оно произведет на нее сильное впечатление.
Эно приблизился.
- А мы как раз беседуем о вас и вашем семействе, - сказал Элем. - Гун делает предложение Белой Розе.
- О! - простонал Гун. - До чего торопливо, грубо, нецеломудренно! Без торжественности, без благоговения, без всякой преамбулы!
И ушел в растрепанных чувствах, прижимая руки к сердцу.
- Как целомудрен! - сказал Эно.
Он сел на скамью и утомленно прикрыл глаза рукой.
- Наконец-то, - сказал он, - пристроил девочку. Не поверите, сколько нервов мне это стоило. Нелегко было его надоумить. Ну, конец венчает дело. Поженю их - возьму отпуск: изынтриговался, иссклочничался, надо отдохнуть.
- Эники-беники! - взвыли рупоры. - Королевой праздника единодушно признана Белая Роза, дочь министра склок! Эники-беники! Гун посылает королеве праздника ожерелье из настоящего жемчуга! Каждая жемчужина добыта ценой человеческой жизни!
Над деревьями, прямо на тучах высветился экран, и на нем замерло изображение - девушки в бальных платьях подносят Белой Розе ожерелье от Гуна. Экран был голубой и все на нем голубое - платья, лица, руки: безгласная, бесшумно толкущаяся в высоте толпа призраков, - и бегущие тучи просвечивали сквозь оборки и прически.
- Слушайте салют в честь королевы праздника! Салют дается по особому приказанию Гуна!
Все смолкло, и ударили пушки. И голубые призраки исчезли, словно сдунул их пушечный гром. И некоторые в парке попадали в обморок, потому что вообразили, будто это летит Последняя Гибель.
А праздник все длится
Королева праздника устала. Рупоры призвали присутствующих танцевать на цыпочках и чтоб музыка играла шепотом, пока она отдохнет.
Как отдыхают королевы? Садятся на скамью, и сразу в аллее ни души; закрывают глаза, и кто-то невидимый укутывает их королевские плечи в мягкое, теплое - вот с какими удобствами отдыхают королевы.
Шепотом играет музыка. Последние листья шуршат на ветке.
- Не шуршите, - говорит им Белая Роза. - Я дремлю.
- Ты дремлешь, а тебе бы подумать, подумать бы тебе своей головой, Белая Роза.
- Потом подумаю. Мне начал сниться сон.
- Вот поснятся тебе сны, когда выйдешь за Гуна.
- Не говорите гадости.
- Зачем надела на шею его кровавое ожерелье?
- Почему кровавое, он такой чистый, этот жемчуг.
- Женихов подарок надела.
- Это же просто бальный приз.
- Выйдешь за безумного Гуна и будешь рожать безумят.
Белая Роза открыла глаза.
- Это вы, госпожа Абе, как я давно вас не видела.
- Будешь кормить-поить безумят, колыбельные песни над ними петь, а они вырастут - станут злыми безумцами.
- А мне снилось, - сказала Белая Роза, - я с листьями разговариваю. Да с чего вы взяли, госпожа Абе, кто же согласится за Гуна, разве уж какая-нибудь пропащая.
- На площадке, где качели, - сказала госпожа Абе, - выставляют твой портрет такой величины, что правый глаз надо рассматривать отдельно, а левый отдельно…
И точно, на площадке, где качели, рыжие пиджаки устанавливали портрет Белой Розы… правый глаз надо было рассматривать отдельно и левый отдельно и так же отдельно нос и рот… пиджаки поднимали портрет на канатах, и он хлопал, как парус…
- И там написано, - продолжала госпожа Абе, - что через неделю ваша свадьба, и на этот раз у тебя не спросят, да или нет.
- Господи ты боже мой, - сказала Белая Роза, - что они вокруг меня выкамаривают? Верите ли, я от них устала. Кажется, дала мать природа красоту девушке - и слава богу, и дайте ей поцвести, потешиться довольством и почетом, понежиться в отцовском доме, благо отец объявился и в гору пошел, а потом выберу себе какого-нибудь симпатичного, может быть Анса, если он устроится более прилично, - согласитесь, в наше время часовщик чересчур уж незначительная партия, даже опасная, и не та мне цена теперь…
- Анса нет.
- А где он?
- Ушел. По длинным дорогам.
- Потому что я не сказала "да"?
- Потому что он не может работать на время, идущее назад.
- Какой его адрес?
- Длинные дороги.
- Бывает такой адрес?
- Да, только голубые записки туда не доходят. И писать их уже поздно. И выбора у тебя никакого нет. И цена твоя теперь - копейка. Эх ты. Разогнала всех симпатичных. Расшвыряла добрые, преданные сердца, и остался тебе Гун.
- Я за Гуна не пойду!
- С лица земли исчезнуть согласна, лишь бы не идти за него?
- Нет. С лица земли тоже не согласна.
- А я вот старая - и то б лучше умерла, чем за Гуна.
- Так вы, вот именно, старая. А мне еще на свете побыть хочется. Меня никто еще даже не целовал. Вот эту жилку синюю, - она жалостно посмотрела на жилку в сгибе локтя, - не поцеловал никто. Сладкую мою жилку.
И она сама эту жилку поцеловала и всплакнула над ней.
- Где же выход? - спросила, утирая мокрые щеки.
- Не была б ты такая красивая, - сказала госпожа Абе. - Хоть веснушек бы, что ли, отпустила тебе мать природа. Не была б тогда и такая переборчивая себе на горе. Шла бы с Ансом за руку по длинным дорогам, песни пела.
- Выход! - вскричала Белая Роза.
- Только один. Для тебя, для меня, для всех - один выход. Чтобы время пошло вперед.
- А как это сделать?
- Не знаю.
- Они не позволят.
- Не позволят.
- Как же сделать?
- Думать надо.
Белая Роза наморщила лоб, она думала.
- Думайте и вы, мне одной трудно очень.
Она стиснула руками голову, так ей трудно было с непривычки.
- Подождите. Сейчас. Подождите! Сейчас, сейчас! Да! Ну да! Конечно! Как же я забыла!
- Чего-нибудь надумала?
- Сейчас!
- Куда ты, Белая Роза?
Но она была уже в конце аллеи.
Бежала, как бегают в детстве, не боясь упасть и расшибиться.
- Как полезно думать! - говорила на бегу. - Едва призадумалась - и вот оно, спасение! Для меня и для всех. Очень приятно, что и для всех. Прямо я Жанна д'Арк. Кто знал, что моя переборчивость приведет в конечном счете к такому кошмарному результату. Но если выбор так плачевно сузился, то Мудрость лучше, чем Безумие, всякий рассудительный человек скажет. И уж лучше не рожать никого, чем рожать безумят.
Так говоря, бежала она по городу, по бесконечным улицам.
По мосту.
Ветер метался над темной рекой.
Крутил и взвевал платье бегущей. Каменными глыбами приваливался к ее коленям.
Она бежала по улицам с лачугами и улицам с богатыми особняками.
Под арками.
Мимо собора с толстыми колокольнями.
Вдоль рельсов, струящихся, поблескивая, во мраке.
Через перекрестки, где рельсы лежат крестами.
Через площадь, гладкую, как черное озеро, с высокой колонной посредине.
Все яростней дул ветер. Это уже не ветер был, а злая буря. Белая Роза бежала, придерживая юбки, чтоб не накрыли ее с головой.
И ветер разносил цоканье ее каблуков: цок-цок-цок-цок.
Вечера мастера Григсгагена. Вечер второй
Опять мастер Григсгаген сидел у камина. Сидел, слушал, как ветер воет в трубе и норовит сорвать железо с кровли.
- Ай-ай-ай, Дук, что делается! - бормочет мастер. - На громовые раскаты похоже, верно? "Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом". Когда-то я знал это наизусть до конца. Нам было задано. Я носил курточку и короткие штанишки. Платок полагалось держать в заднем кармане штанишек, а писали мы не в тетрадках, на грифельных досках. Грифель скрежещет, а по спине мурашки. Вот и сейчас - вспомнил, и мурашки по спине…
А теперь будто рота солдат бегает по крыше, верно? Я был солдатом. Сражался, как же. Мы были рослые как на подбор, в плечах косая сажень, не то что нынешняя мелкота. Мундир с галунами, не эти сиротские куртки. Даже слов таких не было: танк! дот! дзот! протон! нейтрон! нейлон! - и так далее, целый словарь. Это уж впоследствии насочиняли. Трамвай, автомобиль - все впоследствии, об авиации и говорить нечего, в мое время пробовали подниматься на воздушных шарах. Помню, Себастиан запер мастерскую и повел нас, учеников, смотреть полет на воздушном шаре. Зеленое поле, народ. Пришли с детьми, с провизией, богатые приехали в колясках, все закусывали, сидя на траве. Воздухоплаватель был бравый господин со стройными ногами в белых рейтузах, усики в стрелку. Он был бледный и все крутил усики, лететь ему было, должно быть, страшно, но он не отступился от своего намерения, влез в корзину и велел отпустить канат, и мы испытали счастье увидеть, как огромный шар с болтающимися канатами и с отчаянным человечком в корзине взвился ввысь и понесся наискось, гонимый ветром, навстречу своей судьбе, становясь все меньше и меньше, и мы ему махали платками и шляпами, пока он не скрылся с глаз. Поле было зеленое, небо синее, и мне было так мало лет, что сейчас никто и не поверит…
А потом были другие зеленые поля, те поля, где забываешь бога и родную мать, и слышишь только звон золота, и видишь только лопатку, сгребающую золото, и готов убить кого угодно и готов убить себя.
И были женщины, не считал сколько, светлокудрые, черноволосые, каштановые, огненно-рыжие, и она знала и терпела… Много чего было. Многому ты нас научил, Себастиан. Где кончаются твои прегрешения, где начинаются мои?..
Но был же и подвиг преодоления! Пришло раскаянье, засеребрились первые седые волосы, и я нашел в себе силу сказать: все! Отныне - только труд, размеренность, постоянство! Какими светлыми слезами залилась она, как целовала мои руки, когда я сообщил ей об этом. Она лежала тогда на своем смертном одре, но я сдержал слово и гордился…
Зачем я его сдержал, чем гордился, ты не знаешь. Дук, а Дук?
Сколько из-за этого недопережито, сколько вспышек угасло втуне… Кусай локти, простофиля, утешайся мыслью, что сам оттолкнул от своих губ чашу, из которой было едва отпито… Дук, а Дук, возьми-ка. Ну возьми, бедняга. Кусочек шоколадки, ну-ну. Все-таки кусочек чего-то от жизни.
А Дук совсем был плох. Лежал растянувшись, облезлый бок его изредка вздымался и опадал. Кусочек шоколадки остался на коврике возле его носа.
- Чуда не произошло! - сказал мастер. - Так, надо в этом признаться наконец. Болван я. Не воссияло и не воссияет. Тот, кто ведает чудесами, поступает бесхозяйственно. Когда человек ждет чуда, как я ждал, надо ожидание вознаграждать. Этак уйдет из мира последняя вера в чудеса.
Ладно. Сколько-то мы еще поживем с тобой, хоть без веры. Сколько-то времени у нас есть. Молодой доктор сказал. Не морочил голову, не прописал никакой бодяги, не обещал ничего. Но сказал - время у вас еще есть. Серьезный врач. Поживем с тобой, поживем возле огонька.
А кто его знает, как бы оно обернулось, если бы и воссияло? Может, оболочка бы обновилась, а механизм нет? Зубы выросли бы, а душа продолжала сползать в могилу?..
А это что? Это не на крыше. В дверь стучат? Когда у меня бывала потребность с ними пообщаться, они не являлись. Некогда им было. А когда они мне нужны, как тебе шоколадка, они тут как тут. Астроном, что ли, опять раскатился? Ишь, ломится. Что за назойливость, не могут оставить человека в покое.