Вторая попытка поднять шум вокруг шукшинской прозы была подготовлена куда тщательней. Статью Генриха Митина "Любви порывы" (№ 25,1964) предварял так называемый редакционный врез, призывающий к дискуссии, а также была помещена анкета, по всей вероятности, для того, чтобы облегчить поиск формы для высказывания… Формально темой дискуссии послужили, конечно, не рассказы Шукшина, а вообще проблема жанра рассказа ("Разговор пойдёт о рассказе" гласил заголовок), но Митин задал тон, вновь обратившись главным образок к "Стёпкиной любви" (теперь рассказ разбирался детально, с массой выводов), и большинству включившихся в спор пришлось или спорить с Митиным, или соглашаться с ним по поводу именно Шукшина. И эта тактика, как мы увидим, дала поразительные результаты.
Статья "Любви порывы…" очевидно полемична. Это чувствуется с первых абзацев: "Есть в развитии сегодняшней новеллы свои противоречия. Вот одно из них: некоторые новеллисты, даже очень талантливые, казалось бы, делающие безупречные вещи, подчас не утруждают себя тщательным анализом вылепленных характеров.
Разумеется, не нужно "выдувать" из рассказа повесть, но ведь особенно ценен тот анализ, который шахматисты называют "домашним". Пусть его не знает читатель, пусть в самом рассказе от него и следа не осталось, но он тем не менее был проделан, и рассказ "разыгран" по нему.
Порою художник отдаёт предпочтение порыву, вдохновению. Понимание же изображаемого отступает на второй план. То есть художник будто бы "пашет", а что произрастёт на его пашне, – это вроде бы не его дело.
Но это означает, что перед нами не очень глубокая вспашка. Лепка образа по памяти чувств, без должной поверки мыслью. Необходимы точность, нравственная зоркость – последняя определяет "потолок" рассказов, даже если они написаны неоспоримо талантливыми писателями, ну, например, Андреем Битовым, Борисом Евгеньевым, Глебом Горышиным, Василием Шукшиным…
Эти новеллисты смело берутся за самую "избитую" тему, самую вечную. Но их "почему-то" интересно читать! И с ними "почему-то" интересно спорить! Почему же?!"
Любопытный ход мысли, правда? И сразу же хочется возразить автору по нескольким пунктам. Про "вспашку", например, про "потолок"…
Полемика продолжалась более полугода, в ней приняли участие десятки писателей, критиков, а также артисты, шофера, учителя, военнослужащие… На страницах "Литературной России" второй половины 1964 года можно найти интересные рассуждения о жанре рассказа Андрея Битова, Виктора Астафьева, Юлиана Семёнова, Аллы Марченко, Станислава Мелешина… Но остановимся на тех, чьи статьи интересны нам в связи с "шукшинским сюжетом".
В № 29 от 17 июля появилась статья Я. Эльсберга "Два стиля". В ней можно найти не только любопытные мысли об особенностях ранней прозы Шукшина, но и, что важнее, сбывшиеся прогнозы и, видимо, услышанные писателем советы. Кстати, Эльсбергом расширен и "ассортимент" шукшинских рассказов – здесь анализируются и "Воскресная тоска", и "Критики", и "Одни".
Несколько коротких цитат (оценивать и комментировать их не буду, так как это суждения человека, знающего Шукшина по десятку-другому рассказов и пяти-шести ролям, сыгранным им в кино, я же поневоле сужу о раннем Шукшине, зная его громадное и разнообразное творческое наследие).
Итак, что писал Я. Эльсберг пятьдесят лет назад:
"Переходя от Куранова (одним из героев дискуссии стал Юрий Кура-нов. – Р.С.) к Шукшину, мы из сферы "тёплой и ясной музыки", выразительной, но приглушённой лирики переносимся в мир ярких красок, в котором живут резко очерченные и решительно действующие люди; здесь нет плавности и недосказанности, характеристики лаконичны и броски, рассказы фабульны и динамичны. Патроны рвутся".
"Голос автора (другое дело – его интонации) не играет у Шукшина сколько-нибудь существенной роли, он любит предоставлять слово своим героям сибирякам, а они весь приверженны к сочным диалектизмам и кудряво индивидуализированным (но убедительным) словесным формам".
"Характерная и очень важная черта рассказов Шукшина заключается в том, что в них острые драматические конфликты освещены умным и весёлым юмором. Это не только юмор самого Шукшина, но и всех его любимых героев, юмор нашей повседневной жизни.
Герои Шукшина не без юмора – и последний приобретает грустный оттенок – относятся к собственным жизненным ошибкам и, даже совершая едва ли не героические поступки, не теряют этого юмора и отнюдь не склонны восхищаться собой. <…>
Но что Шукшин порой действительно делает излишний упор на комических элементах рассказа, показывают его "Критики", где драматическая тема – невнимание и грубость в "культурной" советской семье по отношению к старому, много повидавшему, хорошему и умному человеку – до известной степени заслонена и ослаблена чрезмерно развёрнутыми и ставшими самостоятельными комическими мотивами. Сочетание драматизма с юмором – трудная задача, с которой Шукшин хорошо справляется в ряде своих рассказов. Но сама логика его творчества требует новых, более богатых и многосторонних решений в этой области, усиливающих, а не ослабляющих драматическое напряжение рассказов, что отнюдь не исключает, разумеется, создания и рассказов-юморесок".
Коротко отвлекусь от дискуссии "Разговор пойдёт о рассказе".
Буквально в следующем после статьи Эльсберга номере "ЛР" появилась рецензия на фильм Шукшина "Живёт такой парень" Михаила Берестинского, названная, без затей, так же, как фильм.
Во многих статьях о Шукшине, в различных справочниках написано, что "Живёт такой парень" вышел на экраны в сентябре 1964 года. Но Берестинский сообщает о киносеансах, зрителях, "покидающих зал с доброй улыбкой". А рецензия вышла 24 июля…
Михаил Берестинский пишет о фильме с восторгом, вот так отзывается о главном герое – шофёре Пашке Колокольникове, роль которого сыграл Леонид Куравлёв:
"Всей логикой образа мы убеждены в том, что Пашка – плоть от плоти, кровь от крови наш человек, с ним хочется быть всюду – на целине, на дрейфующей льдине, в партизанском отряде, бродить по неизведанным тропам и просто жить под одной кровлей. Ибо там, где Паша, сразу становится как-то светлее, теплее, веселее. При этом наш герой отнюдь не балагур, не затейник. Он склонен к сложному мышлению и даже некоторым философским обобщениям".
Вот ещё любопытная цитата: "Картина получилась подлинно партийная и тенденциозно идейная. Каждым своим кадром она утверждает результаты труда партии, животворящую силу советского бытия, добро и правду наших будней, чистоту помыслов и радость вольного труда.
Вместе с тем фильм Шукшина вовсе не идиллический и беззлобный. В картине есть острая издёвка над тем, что заслуживает презрения и осмеяния".
Завершает рецензию автор такими словами: "Живёт такой парень. Зовут его Василий, по фамилии Шукшин. И очень радостно, что он среди нас".
После такого не верится, что судьба дебютного фильма Шукшина была не очень-то гладкой, а оценки порой полярно противоположными.
Но вернусь к дискуссии.
В номере от 7 августа была напечатана статья Льва Аннинского "Нечто о состязании жанров". Позже Лев Александрович станет одним из главных знатоков и защитников творчества писателя (хотя бывала и острая критика), комментатором его собраний сочинений. И эта статья в "Литературной России" – подход Аннинского к изучению шукшинской прозы.
Процитирую, по-моему, важный аргумент в защиту не только рассказа "Стёпкина любовь", но и вообще рассказа как жанра:
"Если бы Шукшин, по совету Митина, стал прослеживать виновников старомодного сватовства, если бы он искал причины Стёпкиной невоспитанности в условиях его детства, которые в свою очередь были следствием скудости послевоенной деревни, а скудость эта в свою очередь… Если бы Шукшин взялся прослеживать – нет! – если бы он просто верил в то, что широкий и детерминированный социальный фон объяснит ему его внутренний вопрос, Шукшин, наверное, стал бы строить роман. Но в том-то и дело, что не проблема культурной отсталости Стёпки занимает его. Шукшин ждёт лишь момента, когда проявится правда … Он ставит молодых героев в уродливую старомоднейшую ситуацию сватовства и… глядит им в глаза. И вот вопреки всей этой старомодности любовь вспыхивает в их глазах. Шукшину этого достаточно – рассказ решён".
А вот ещё одна цитата – о кризисе романного жанра:
"Романы теперь пишут в новеллах. Новеллы по ассоциации нижутся на лирический призрачный стержень. Кинематографисты клянутся, что без монтажа кусков прозаики не могли бы создать современной прозы. Куски, кусочки… Вместо плавного рисунка, вместо объёма – мозаика: яркие, локальные подробности-монолиты. Боятся искусственных, разветвлённых сюжетных связей, рубят их, хотят вернуть эпизоду первоначальную достоверность". Словно сегодня написано!
В ходе той дискуссии мне не встретились однозначно отрицательные суждения о Шукшине и его рассказах. Но на фоне положительных отзывов выделяется статья Вадима Кожинова "Язык искусства" (№ 39 от 25 сентября), пропевшего Шукшину и его "Стёпкиной любви" настоящий гимн.
Вот слова из первого же абзаца: "Мне очень нравится этот рассказ. Мне кажется, что он принадлежит к настоящему искусству. А как полагал Лев Толстой – едва ли он сильно преуменьшил – к подлинному искусству из числа создаваемых произведений принадлежит лишь одно из ста тысяч".
Далее Вадим Валерианович объясняет, почему считает "Стёпкину любовь" произведением искусства.
"На мой взгляд, критик (речь о Генрихе Митине. – Р.С.) вообще не анализирует рассказ как художественное произведение. Он разбирает его как некий очерк, как своего рода информацию о жизненном происшествии. И очень знаменательно, что сам Г. Митин как бы оправдывает себя, говоря о рассказах типа "Стёпкиной любви": "Это даже не рассказы, а то, что в живописи называют этюдами с натуры. Но этюды, это ещё не картины", то есть не художественные произведения в собственном смысле.
<…> В рассказе Шукшина, по-моему, есть тот художественный смысл , который даёт основание назвать "Стёпкину любовь" рассказом в подлинном смысле. Но этот смысл не высказан открыто и прямо. Язык как таковой – это, по сути дела, лишь внешняя оболочка рассказа. В "художественном" рассказе всегда есть ещё другой "язык" – язык искусства . И то, что сказано на этом "языке", не совпадает, а нередко даже противоречит тому, что говорит внешнее, лежащее на поверхности сочетание фактов и фраз. <…>
Пытаясь кратко передать суть рассказа, Г. Митин пишет:
"К Эллочке пришёл Степан, готовый отдать ей свою душу (в смысле – жениться), и Эллочка выставила вон… интеллигентного и любимого Ваську".
Если взять чисто внешнюю ситуацию рассказа, можно в конце концов дать и такую "трактовку". Но для передачи подлинного смысла придётся поменять местами несколько слов, отчего совершенно изменится всё существо дела. Нужно сказать: "готовый жениться (в смысле – отдать ей свою душу)", а не наоборот. А это нечто прямо противоположное.
Г. Митин пишет, что раз Элла "приняла предложение Степана – значит прав оказался дед на печи" <…>. Нет, прав оказался сам Степан, прав по простой, но бессмертной причине: кто любит, тот прав, в какой бы форме ни выступала его любовь. Любовь мудро изберёт именно ту, которая необходима.
Вот что говорит рассказ "Стёпкина любовь" на своём художественном языке. И по-моему, всё это правдиво, глубоко, добро".
И заканчивает свою статью Кожинов так: "Я вовсе не хочу сказать, что рассказ Шукшина – некое совершенство. Я бы мог указать в нём немало слабостей, шероховатостей, просчётов. Я хочу сказать лишь одно: в рассказе есть дыхание подлинного искусства. А это уже очень много".
Примечательна статья Кожинова ещё и тем, что здесь взят под защиту обряд сватовства. И это в годы хрущёвских гонений на религию.
"…Если внимательно вчитаться в рассказ, ясно, что любовь Степана возвращает ветхой и неизбежно комичной форме обряда какую-то правду и своеобразное величие. И потому режущей неуместностью звучат теперь похохатывания, и слова Васьки, и даже его шевеление на стуле. И девушка сразу вдруг понимает, и что за человек Степан, и как он её любит".
А почти через два месяца после статьи Кожинова в дискуссию включился и сам Василий Шукшин. В № 40 от 20 ноября была опубликована его статья "Как я понимаю рассказ". Скорее, это не статья – так живо она написана, – а маленький очерк.
"Как я понимаю рассказ" после смерти Василия Макаровича был издан во многих его книгах, обязательно включается в собрания сочинений, поэтому много цитировать не стану.
Шукшин отстаивает за рассказом право передать ситуацию без излишних подробностей. И сам же задаётся вопросами: "Ну, а вывод авторский? А отношение? А стиль автора? А никто и не покушается ни на вывод, ни на смысл, ни на стиль. Попробуйте без всякого отношения пересказать любую историю – не выйдет. А выйдет без отношения, так это тоже будет отношение, и этому тоже найдётся какое-нибудь определение, какой-нибудь "равнодушный реализм". <…>
Мастерство есть мастерство, и дело это наживное. И если бы писатель-рассказчик не сразу делал (старался делать) это главным в своей работе, а если главным оставалась его жизнь, то, что он видел и запомнил, хорошее и плохое, а мастерство бы потом приложилось к этому, получился бы писатель неповторимый, ни на кого не похожий".
Этот свой писательский идеал и пытался достичь сам Шукшин…
Кстати, выше я упоминал афоризм: "В споре рождается истина". Ниже – его опровержение.
"Как я понимаю рассказ" занимает чуть больше половины полосы. К нему подвёрстана статья писателя Анатолия Знаменского "Если бы виноделы…", в которой после публикаций Аннинского, Кожинова он вопрошает:
"Отличные рассказы умеет писать молодой, но уже признанный новеллист Василий Шукшин. Трудно удержаться, чтобы не упомянуть здесь его "Далёкие зимние вечера" – маленькое чудо в прозе. Но вот он написал рассказ "Стёпкина любовь", и даже критики (искушённый народ!) растерялись, заспорили: о чём этот рассказ?
И в самом деле – о чём? Откуда такое нежелание высказаться до конца, проявить своё авторское отношение к происходящему? Эскизно-этюдное спокойствие – не уход ли это от жизни, хотя и своеобразный?"
Ответить на эти свои вопросы, поразмышлять Знаменский не берётся…
Дискуссия завершилась в последнем, 52-м, номере "ЛР" за 1964 год редакционной статьёй "Анкета. Полемика. Итоги", в которой анализировались опубликованные статьи, давалось краткое содержание некоторых из них. В конце говорилось, что "продолжение следует". И действительно, в истории "Литературной России" ещё не раз возникали споры о жанре рассказа, об авторах рассказов. В том числе спорили и о Шукшине.
1965
Словно испугавшись того, что молодому автору уделено так много внимания, "ЛР" почти на полгода о Шукшине забыла.
В № 23 за 4 июня в рубрике "Журналы в июне" появилось более чем лаконичное сообщение о планах "Сибирских огней": "Начинает печататься роман В. Шукшина " Любавины" (о становлении Советской власти в одном из сёл Алтая)".
И следом на протяжении нескольких недель – анонсы: " Читайте в следующих номерах:…главы из новых романов…" В числе авторов и имя Василия Шукшина.
Наконец в № 29 (16 июля) появилось "На покосе", "Глава из романа "Любавины". Полторы газетные полосы, хотя тогдашним классикам под "главы" и рассказы давали и по четыре.
Выбран один из самых лирических, безобидных кусков романа… Интересно, сам ли автор выбирал или кто-то из редакции?..
"На покосе" украшен иллюстрацией Ильи Глазунова: девушка и парень на фоне леса. Парень очень похож на Шукшина…
До сих пор в "Литературной России" сохранилась традиция публиковать главы из больших произведений. Но редко когда удаётся уговорить автора написать нечто вроде вступления, предисловия. Шукшинский отрывок сопровождает авторское признание:
"Отдавая роман на суд читателя, испытываю страх. Оторопь берёт. Я, наверно, не одинок в этом качестве испугавшегося перед суровым и праведным судом, но чувство это, знакомое другим, мной овладело впервые, и у меня не хватило мужества в этом не признаться.
Это первая большая работа: роман. Я подумал, что, может быть, я, крестьянин по роду, сумею рассказать о жизни советского крестьянства, начав свой рассказ где-то от начала двадцатых годов и дальше…
1922-й год. Нэп – рискованное, умное, смелое ленинское дело. Город – это более или менее известно. А 22-й год – глухая сибирская деревня… Ещё живут и властвуют законы, сложившиеся веками. Ещё законы, которые принесла и продиктовала новая власть, Советская, не обрели могущества, силы, жестокой справедливости.
Мне хотелось рассказать об одной крепкой сибирской семье, которая силой напластования частнособственнических инстинктов была вовлечена в прямую и открытую борьбу с Новым – с новым предложением организовать жизнь иначе. И она погибла. Семья Любавиных. Вся. Иначе не могло быть. За пролетарским посланцем Кузьмой Родионовым, который победил их, стоял класс более культурный, думающий, взваливший на свои плечи заботу о судьбе страны.
Полностью роман печатается в журнале "Сибирские огни".
Любопытно, что в комментариях к роману в собраниях сочинений, в книге "Тесно жить" ("Зебра Е", 2008 год) это вступление Шукшина, со ссылкой на первую публикацию в "ЛР", не совпадает с вот этим приведённым мной текстом. Есть стилистические и пунктуационные различия, а главное, в газетной публикации нет двух абзацев. Один из них, на мой взгляд, важен:
"У меня есть тайная мысль: экранизировать его. Но прежде хотелось бы узнать мнение читателя о нём. Можно сдуру ухлопать огромные средства, время, силы – а произведение искусства не случится, ибо не было к тому оснований. И вот такая просьба: посоветуйте, скажите как-нибудь, надо это делать или нет?.."
Видимо, комментаторы и составители пользовались сохранившимся текстом из архива писателя, а при публикации в "ЛР" он был сокращён… Вообще Шукшин здесь очень доверителен. Он не скрывает, что сомневается, что "испытывает страх". Это было (да и остаётся) непринято: герои могут сомневаться, бояться, а писатель должен быть твёрдым, определившимся.
(Роман, стоит упомянуть, был экранизирован в 1971 году, но без участия Шукшина.)
Наверное, Шукшин "испытывал страх" не только потому, что "Любавины" были его "первой большой работой".
Здесь хочется отвлечься и подумать о том, зачем Шукшин написал и долго (на протяжении нескольких лет) пытался добиться публикации "Любавиных". Уточню, первой книги романа, потому что вторая, рассказывающая о жизни уцелевших и новых героев уже в конце 50-х, была обнаружена в архиве писателя через много лет после его смерти и опубликована в 1987 году. То есть, Шукшин вторую книгу не выносил на суд публики, став известным и популярным, а первую ему нужно было напечатать обязательно…