стул другого, ставил спиной третьего - и на сцене всё
мгновенно оживало. Студенты прекрасно понимали, чьи в лесу шишки, - слушали тебя, открыв рот. В эти
моменты я отчетливо видела, что в тебе погиб
театральный режиссер, который тонко и точно
чувствует актеров, пространство, текст, зрителя.
И вспоминала театр "На подоконнике", к которому
когда-то так пренебрежительно отнеслась.
На премьере "Бидермана..." ты страшно волновался, как будто это было твое детище. Но кланяться выходил, конечно, Клаус. Мы много времени проводили с ним
и с Ингрид. Они приглашали нас на барбекю, возили
в университет Энн-Арбора, в джазовый клуб, в бар,
на балет, в арт-музей Толедо. Там я остановилась как
вкопанная около "Женщины с вороной" Пикассо -
никак не могла поверить, что такая грандиозная работа
висит в такой глуши. А ты говорил:
- Ох, Иванчик, здесь в каждом городском музее
таких шедевров - как грязи!
Там ты меня сфотографировал рядом с "Беатриче"
Россетти и говорил, что я похожа на прерафаэлитскую
190
музу Элизабет Сиддал. Эта фотография у меня есть -
ничуть не похожа!
Я прилежно работала в библиотеке, штудировала
литературу о танце модерн и об Айседоре Дункан.
Меня изумили принтеры: всё необходимое можно
было распечатать - так удобно!
Жилось нам в Америке легко. Ты вообще был
на удивление легким в быту. Сейчас меня раздражает
любая пылинка, недомытая чашка или брошенные
не в том месте бумаги. Тогда я на это не обращала
внимания. Я даже не помню, было ли у нас чисто, кто мыл полы, кто и как пылесосил. Наверное, ты
незаметно брал на себя домашние заботы. Было ли
в нашем американском домишке тихо, шумели ли
машины за окном, слышали ли мы соседей? Не помню.
Помню только, как мы сидели ночью в маленьком
садике и говорили, говорили. Павел Лунгин, мой
черногорский сосед, недавно сказал, что быт для его
родителей был средством добывания радости из жизни.
А мы быта просто не замечали.
Мой Сережа на быт реагирует болезненно.
Мечется, задыхаясь, как огромный зверь, по моей
парижской квартире, распахивает окна. Потом
вскакивает и закрывает их, потому что с улицы несется
гул туристов, бродящих вокруг Эйфелевой башни.
Распахивает снова - душно! Опять захлопывает -
сквозняк!
Телевизор висит слишком низко, книжные
полки - слишком высоко. Колонки слишком слабые, провода подключены через задницу. Мебель
минималистская и безликая. Дверь холодильника
открывается не в ту сторону, таблетки для посудо-
мойки выбраны неправильно, заварочный чайник
191
неудобный, чайные чашки маленькие. Ему необходим
свой угол, куда можно забиться, иначе он чувствует
себя неприкаянным.
- Обними меня, - повторяет он как заклина-
ние. - Мне так спокойно, когда ты меня обнимаешь.
Сережа наивно полагает, что проблемы - снару-
жи, а значит, их можно разрешить. Ничего подобно-
го - они у него внутри. И никуда от себя он не
убежит, сколько бы ни метался из комнаты в комнату, из города в город, из страны в страну, преследуемый
собственными демонами.
- Мам, он слишком сложный для простого
парня, - сказала моя проницательная дочь.
В этом смысле ты был человеком трезвым. Твои
демоны были повыше рангом. Ты знал, что живут они
не в телевизоре и не в холодильнике, не в Америке
и не в России, а в твоей душе. Вот почему тебе так
мало надо было в бытовом смысле - ничто вокруг
тебя не раздражало. Иногда ты шутливо говорил
(много позже, читая детям Драгунского, я поняла, что это цитата из "Денискиных рассказов"):
- Иванчик, когда мы будем жить просторнее... -
И добавлял что-нибудь забавное. Но простора нам
хватало. Иррациональных депрессий, которым
подвержен мой Сережа, у тебя не было. Ариадна Эфрон
писала про свою мать: "Признававшая только
экспрессии, никаких депрессий Марина не понима-
ла", - так можно сказать и про тебя. Ты с удовольст-
вием обустраивал дом - везде, где бы мы ни жили.
Но глубокой потребности в этом у тебя не было.
И если ты не спал до трех часов ночи, то не потому, что тебе мешали духота или уличный шум, а потому, что ты работал. Или говорил со мной.
А может быть, покуривая самокрутки с "Голуазом", ты просто болтал со своими демонами.
55.
8
193
сентября 2013
Я летела в Нью-Йорк. Из Боулинг-Грина мы улетали
на разных самолетах - тебе билет покупал фулбрай-
товский фонд, мне - ты. Прилететь в JFK мы должны
были с разницей в час. Тебя встречал в Нью-Йорке
Миша Брашинский. А потом вы оба встречали меня.
Мишка был тебе больше чем друг. Он был парт-
нер, равный тебе и в страсти к кино, и в знаниях о нем.
Это было родство: не случайно вы называли друг друга
братками, браточками. У тебя было для него много
ласковых имен - Харитоша, Харитоныч, Шнобелёчек, Инфантилыч. К тому же у вас обоих было блестящее
чувство юмора, только у него - более едкое, более
злое, более циничное.
Вы встретились, когда Мишка поступил в аспи-
рантуру. Жадно, как оголодавшие вампиры, вы набро-
сились друг на друга, общались денно и нощно. Это
время я не застала, но хорошо представляю, как ты был
счастлив обрести конгениального собеседника. Вскоре
Мишка по исследовательской программе уехал
в Новый Орлеан и там женился на юной американке
по имени Элисон. Ты разглядывал цветные кодаковские
фотографии со свадьбы и говорил, что Брашинский
на них похож на брачного афериста.
Его отъезд ты пережил как серьезную утрату, но
ваша связь не прервалась. Иногда он звонил - как бы
дорого это ни стоило. Говорили вы по большей части
о кино - кто что посмотрел, кто что прочитал, кто что
хотел бы снимать. А еще вы переписывались - тоже
всё больше о кино. Причем письма писали настоя-
щие - от руки, отправляли их по почте, неделями
ждали ответа. Часть этой переписки у меня сохрани-
194
лась (Мишка собирался ее опубликовать, но что-то
не сложилось).
Перед встречей с Брашинским я очень волнова-
лась. Он был на год старше меня, считался самым
одаренным студентом театроведческого факультета, занимался Мейерхольдом, его курсовые работы
печатались в журналах и отправлялись на конкурсы.
Он чем-то напоминал молодого Пушкина: был кудрявым, пылким, влюбчивым, дружил с высокой, коротко стри-
женной Аней Ивановой - уверенной в себе красави-
цей в тяжелых ботинках. В итоге он на ней женился.
Ты всегда это предсказывал, он ведь ее снимал в своем
любительском фильме по рассказу Кортасара -
а значит, она была его девчонкой с причала.
Мишка умел одеваться с небрежной элегантно-
стью - в богемные вещи на два размера больше.
Он всегда на равных разговаривал с самыми умными
профессорами. Когда встал вопрос о моей аспиран-
туре, одна из преподавательниц, вздохнув, сказала:
- Даже не знаю, с вашей фамилией... Но мы
посмотрим, как решится вопрос с Мишей Брашинским.
Если его примут, то и вас могут взять. Времена
меняются.
Времена действительно менялись - приняли сна-
чала Мишку с его пятым пунктом, а через год и меня -
с моей еврейской фамилией. Когда я стала Добро-
творской, ты шутил:
- Теперь можешь выдавать себя за члена общества
"Память", там у них у всех такие фамилии -
Любомудров, Полубояринова, Добротворская.
Так уж получилось, что мне удалось защититься
раньше Брашинского - его аспирантуру прервал его
роман с Америкой.
195
В институте мы с Мишкой общались мало, он был
для меня почти небожителем. Рядом с ним я комплек-
совала, а его статью из "Театральной жизни" про Грету
Гарбо знала наизусть.
Увидев Брашинского в аэропорту, я внутренне
сжалась, но в первое же мгновение поняла, что мы
с ним, как сейчас говорят, на одной волне. И что
он волнуется не меньше, чем я. И ты волнуешься, поладим ли мы. Ты знал, как я умею отстранять людей, которых не люблю. С Мишкой мы понимали друг
друга с полуслова, оказалось, что у нас сходная лексика, сходный темперамент, сходная скорость реакции.
И я совсем не ревновала тебя к нему. Напротив, радовалась, что он у тебя есть. У нас есть. Впрочем, иногда мы с ним яростно ссорились, а однажды
на Бродвее мы поругались из-за какой-то глупой
мелочи так яростно, что я даже ударила его
коленкой по яйцам - почти всерьез. Ты пытался
нас успокоить, разводил, хватал за руки. Всё кончилось
хохотом, потому что наши ссоры были, конечно, игрой.
На эскалаторе в JFK Мишка с пристрастием
оглядел меня:
- С длинными волосами было лучше.
Вы и здесь совпали во вкусах.
В Нью-Йорке мы с тобой жили в небольшой, но
очень симпатичной квартире на 75-й Западной улице.
Брашинскому с этой квартирой здорово повезло -
потрясающее место в двух шагах от Центрального
парка. Отличный старый дом - в таком жила Сара
Джессика Паркер в Sex in the City. Платил он за эту
студию сущие по тем временам копейки. Сам он
перебрался на этот месяц сначала к своей американ-
196
ской девушке Нэнси (сколько помню Мишку, он всегда
был влюблен - или в него кто-то влюблялся), а потом
к приятелю - монтажеру Эвану Лотману. В свое
время Лотмана выдвигали на "Оскара" за дерзкий
монтаж "Экзорциста" Фридкина. Бумажка-номинация
торжественно висела в рамочке на стене в прихожей.
Эван монтировал "Выбор Софи" с Мэрил Стрип
и "Презумпцию невиновности" с Харрисоном
Фордом. Его жена Айлин только что выпустила роман
под названием "Я и она". Замысел мне нравился -
речь шла о сиамских сестрах-близнецах, одна из
которых мучительно завидует другой, живущей
радостной и полноценной жизнью - сексуальной
и профессиональной. Но, как это часто бывает, идея оказалась интереснее результата, книжку
я дочитать не смогла.
Лотманы жили в огромной по нашим понятиям
квартире на 72-й улице, рядом с Dakota House.
К Дакоте мы отправились в первый же день - Леннон
был одним из твоих героев, и ты долго не мог
поверить, что стоишь на том же месте, где стоял он
в момент выстрела. Мне Дакота даже внешне казалась
зловещим домом, но ты говорил, что это просто
психологический монтажный трюк - эффект
Кулешова.
Уезжая в отпуск, Эван и Айлин оставили кота, за которым Мишка обязался следить - совсем как
героиня "Москвы слезам не верит", которую оставляют
в роскошной сталинской высотке. В результате за
котом следили мы втроем. В этой квартире с панорам-
ным балконом и видом на парк и на Манхэттен мы
провели много счастливых часов. Можно было
подняться на крышу, устроить там пивную вечеринку, 197
а можно было просто стоять и смотреть на город. Но
самым потрясающим в квартире Лотманов была не
огромная гостиная, не музыкальный центр, не шикар-
ный балкон и даже не крыша, а коллекция видеокассет.
Эван Лотман был членом Киноакадемии, ему присыла-
ли все фильмы, выдвигаемые на "Оскара" - для голо-
сования. Мы могли смотреть их все - до того, как они
вышли на экраны. Это были те самые копии, которые
до сих пор попадают к пиратам с надписью For AcademyMembers only. Мы поглощали фильм за фильмом, развалившись втроем на супружеской постели, поставив
на животы плошки с едой и напитки. Голодный кот
с ненавистью сверкал на нас зелеными глазами.
Моментами наша жизнь в этой квартире напоминала
"Мечтателей" Бертолуччи, только без секса втроем.
Мне так жаль, что я не могу показать тебе "Мечтателей", я знаю, что тебе бы понравилось. Я показывала их
Сереже в один из наших первых совместных вечеров, но тогда ни он, ни я не могли сосредоточиться и то
и дело отвлекались - друг на друга. На его лицо и на
его губы мне хотелось смотреть больше, чем на экран.
С тобой мы никогда не смотрели кино обнявшись.
Кино - это таинство, соитие с экраном. Ты и поцелуи
во время просмотра не выносил (мы, по-моему, только
один раз с тобой целовались в кино, на идиотской
раннеперестроечной комедии "Шашни старого козла", но там сам бог велел!). Кино - это серьезно, это
требует полной отдачи. А с Сережей мы смотрим кино, обхватив друг друга. Или - взявшись за руки.
Брашинский подрабатывал официантом
в респектабельном итальянском ресторане с красно-
полосатыми скатертями. Для Штатов это было
в порядке вещей, для нас - нечто экстраординарное.
198
Официантом? Как не стыдно? Сервильная работа, цепь
унижений. Однажды днем я зашла к нему в ресторан.
Есть там я не могла - дорого. Брашинский принес
мне капучино, но рядом не присел - не положено. Он
держался артистично и с достоинством. Именно тогда
я поняла, почему многие начинающие актеры работают
в Америке официантами.
Нью-Йорк очаровал и одновременно разочаровал
нас. Небоскребы меньше, чем на картинках, и вообще
всё какое-то камерное, почти домашнее, без
футуристического размаха. Но от этого города било
электричеством. Эти разряды мы оба почувствовали
мгновенно. Как и то, что оказались в эпицентре
главных мировых процессов.
В Нью-Йорке мы облазили и обошли всё. Было
такое чувство, что наше пребывание в этом городе -
чудо, игра случая и мы не окажемся здесь больше
никогда. В каком-то смысле так и вышло - вдвоем мы
в Нью-Йорк больше не попали, и в каждый мой
следующий приезд я испытывала боль, оттого, что без
тебя здесь всё для меня поблекло (или прошла радость
открытия Америки?).
Мы поднимались на Эмпайр-Стейт-Билдинг,
исследовали башни-близнецы. Каждую неделю ходили
в кино. Один раз купили ведро попкорна (в русских
кинотеатрах его еще не было), но ты быстро отставил
его в сторону - ну как можно смотреть и хрумкать!
Мы посмотрели первый "Юрский парк", который
только что вышел, и на него стояли очереди, Guilty asSin с Доном Джонсоном и Ребеккой де Морней, смонтированный Эваном. Тогда я впервые увидела, как
киношники ждут утренних рецензий после премьеры, как бегут за газетами, как подробно их изучают и как
199
расстраиваются из-за "плохой" критики. Сходили
в New York City Ballet на Баланчина - на самый
верхний ярус, куда билет стоил всего 10 долларов.
Тогда я толком не знала, кто такой Баланчин, - теперь, бывая в Нью-Йорке, туда немедленно отправляюсь.
Ходили на джазовые и классические концерты, на бродвейские мюзиклы, на авангардные спектакли.
Несколько раз ходили в Метрополитен и в MOMA.
Влюбились в маленький музей Frik collection. Тебе
нравилось название, ты называл меня маленьким
фриком, сравнивал с одной из героинь "Уродов" Теда
Броунинга, часто просил меня танцевать, как эта лысая
уродка в детском цветастом платьице, и неизменно
умилялся. Мы гуляли по China Town, по маленькой
Италии. Доехали даже до Гарлема, до легендарного
"Коттон Клуба". Но внутрь не зашли, а гулять по
улицам там было неуютно, я заныла и запросилась
обратно в такси. Однажды мы добрались на метро
до Бруклина - из этнографического интереса, поели
в русском ресторане блинов и пельменей, погуляли по
пляжу. Было смешно и грустно, как, вероятно, смешно
и грустно бывает всем русским, которые попадают
на Брайтон-Бич.
Мишка, как искушенный американец, водил нас
в разные рестораны. Суши мы не оценили, зато жирный
и сытный Китай шел на ура. Пицца с грибами
в ресторане Патрика Суэйзи показалась слишком
дорогой, но сам Патрик сидел с друзьями за соседним
столиком, так что денег было не жаль. Больше всего
нам нравился мексиканско-китайский ресторанчик
в районе 120-х улиц, где запекали сочную курицу
с пряностями. В конце ужина мы вскрывали fortunecookies - вы оба любили трактовать смутные
пророчества. Мишка пытался приучить меня
к красному калифорнийскому вину, но для меня оно
было слишком терпким и кислым.
Мы говорили с ним о тебе. Однажды он сказал
почти с досадой:
- Ты, конечно, сыграла в его жизни огромную
роль. Я редко видел, чтобы люди так менялись.
Я улыбнулась:
- Oscar winning role?
Мишка посмотрел на меня серьезно:
- Именно. Но только я не знаю, хорошо ли это.
Конечно, это хорошо. Ты не пьешь, ты делаешь
блестящую карьеру, тебя всюду зовут - в жюри
фестивалей, в западные университеты, в критические
гильдии.
И ты любишь меня больше всего на свете. Что
здесь плохого?
56.
9
201
сентября 2013
Иванчик, в Нью-Йорке произошло кое-что, о чем
я тебе не рассказывала. Рассказывать особо было нечего, ты и так всё понял. Но совесть меня всё равно мучает.
О чем я? О полуправде, которая хуже лжи.
В Нью-Йорке тогда жил и работал мой приятель
Алекс, друг и бизнес-партнер мужа моей сестры.
Оба они - Алекс и Костя - обладали той долей
авантюризма, которая постоянно толкала их на
какие-то глупые аферы. Продажа плодов папоротника, спекуляция меховыми шапками, сбор клюквы, изготовление бетонных ворот в прибалтийском
поселке (в этой авантюре даже я принимала участие).
Глупости эти плавно переросли в успешную торговлю
оптическими прицелами, и друзья быстро разбогатели.
Надо сказать, что все, кто тогда нажил большое
состояние, начинали с какой-то анекдотической
ерунды. Вообще, если человек в те годы фанатично
хотел заработать, он находил способ это сделать.
Отхватив огромные деньги, Алекс перебрался
в Нью-Йорк и вел дела оттуда. Раньше он был в меня
влюблен, но интересовал он меня мало, хотя казалось
бы: красивый, остроумный и в ближайшем будущем -
богатый. Но я была к нему равнодушна и почти