повторяю разные слова про его талант, тонкость, интуицию. Что мне скрывать и зачем себя сдерживать?
А с тобой всё время что-то берегла и охраняла. Нам
так крепко с детства вбивали в голову, что девушка
должна быть гордой, никогда не делать первый шаг, первой не звонить, не проявлять инициативы, изобра-
жать холодность и равнодушие. Это была по-советски
строгая школа манипуляции, притворства, маневров, раз и навсегда установленных лицемерных правил.
"Я не такая, я жду трамвая" - девиз моей юности.
Вооруженные им, многие советские девушки лиша-
лись искренности, радости и непосредственности
в выражении своих чувств.
Слышу твой голос:
- Иванчик, ты только там со своей ново-
обретенной непосредственностью не теряй головы.
Не теряй достоинства, ладно?
Ты сейчас напомнил бы мне "Римскую весну
миссис Стоун" с Вивьен Ли. Не так давно "Римскую
весну" сняли с Хелен Миррен. Ли, как всегда, играет
душевную хрупкость, увядание красоты, обреченную
женщину "без кожи". А вот у Миррен получилось про
потерю достоинства, про унизительность старения.
Еще ты, наверное, вспомнил бы "Театр" Моэма. Думаю, недавний фильм Иштвана Сабо тебе бы не понравился,
хотя, впервые увидев Аннетт Бенинг в "Багси", ты сразу сказал, что в ней есть дьявольский огонек -
да, и он в "Театре" по-прежнему горит. Так жаль, что
не разделить с тобой "Скандальный дневник"
и "Чтеца", в каждом есть что-то очень пронзительное
о любви взрослой женщины к мальчику.
- Блюди себя, - сказал бы ты мне.
Не волнуйся.
Я и хотела бы совсем себя потерять. Но разве ты
мне позволишь, Иванчик?
32.
20
109
мая 2013
Как ты мог оставить своих родителей! Я до сих пор
вижусь с ними. Стараюсь помогать им, но помогаю
меньше, чем могу и чем должна. Больше деньгами, чем
душевной энергией, - ее-то у меня кот наплакал.
Сережа помог было мне ее обрести, но он же поло-
вину и поглотил.
Ты нежно любил родителей, волновался за них.
Недавно твой папа потерял и второго сына - твоего
сводного брата Сашу, с ним ты близок не был, но всег-
да его уважал. Он умер от рака, умирал тяжело.
Представить себе чувства Николая Петровича не
могу - пережить двоих сыновей... Впрочем, пережить
смерть единственного обожаемого сына, как Елена
Яковлевна... Нет, не могу. Не могу даже думать об этом.
Язык отказывается это фиксировать: в нем есть
слово "сирота" - для того, кто потерял мать или отца.
Но для названия того, кто потерял ребенка, никакого
слова нет.
Ты был хорошим сыном, хотя твоей маме
пришлось пройти через твои чудовищные запои, кото-
рых она панически боялась, из которых тебя вытаски-
вала - иногда вместе с Катей, иногда - одна. Меня
твои родители любили. Со мной ты перестал пить,
я разогнала "плохую компанию". Но в то же время
относились с некоторой опаской - я отняла тебя
у всех, в том числе и у них.
С твоими родителями я познакомилась на следую-
щий день после свадьбы - они пришли к нам в гости
на 2-ю Советскую. Я испекла блины, какое-то жалкое
порошковое творчество: мука, порошок вместо молока, порошок вместо яиц. Жарила наверняка на маргарино-
110
подобном мягком масле Rama, про которое говорили:
"Мама ела раму". Блины запивали чаем с дачным
клубничным вареньем-пятиминуткой. Я убрала назад
волосы - мне казалось, что таким образом я выгляжу
строже и солидней. Надела юбку с белой блузкой, застегнула ее под горло. Ты волновался, был чрезмерно
оживлен, много шутил. Мама шепотом сказала тебе
в коридоре:
- Кариша такая красивая. Только она слишком
красивая.
Ты произнес это самое "слишком", когда впервые
меня поцеловал. Рядом с вами, такими маленькими, чуть испуганными, я почувствовала себя огромной
белой женщиной. Это было почти приятно - как
будто я ощутила над вами особую власть.
Я ревновала тебя к твоей маме. А к кому еще мне
было тебя ревновать? Сейчас я ненавижу себя за это.
Но тогда просто ревновала к тому, что твою любовь
приходится делить с кем-то еще. Они хотели, чтобы
у нас с тобой всё получилось - нормальная семья, хорошая квартира, дети. И чтоб ты не пил, и чтобы всё
было как у людей.
Через год или полтора твои родители разменяли
свою просторную светлую трешку у залива (ту самую, где
мы переодевали меня в мужской костюм и занимались
любовью) на две квартиры на одной улице - 15-й и 16-й
линии Васильевского острова. Обе квартиры были на
первом этаже. Наша, однокомнатная, - в добротном
сталинском доме на углу с Большим проспектом, а их - сырая полуподвальная - в старом дворовом
флигеле. Твоя мама хотела жить рядом с тобой
и пользовалась любой возможностью, чтобы заглянуть
к нам. Я была с ней вежлива, но скорее просто терпела
ее ежедневное внимание. Сыт ли ты? Не надо ли что-
то купить? А может, постирать? Почему не заходите
на чай? Попробуете печенье по новому рецепту? Она
была открытая, проницательная, болезненно справед-
ливая, жалостливая, умная, щедрая. Всё это было
и в тебе, но ты маскировал это иронией, артистизмом.
Ты мог ласково назвать ее "мамочка", но тут же добавить, как герой Кэри Гранта в "Севере через северо-запад":
"Мне надо позвонить мамочке". Это "позвонить
мамочке" процитировали Гайдай с Мироновым
в "Бриллиантовой руке", и ты эту фразу иногда
повторял не по-кэригрантовски, а по-мироновски, заплетающимся языком.
Один на один мы прекрасно ладили с Еленой
Яковлевной и болтали часами. Как только появлялся
ты, мы внутренне начинали за тебя сражаться. Только
через много лет после твоей смерти я поняла, что
Елена Яковлевна была блокадницей. Когда я писала
своих "Блокадных девочек", то включила туда ее воспо-
минания. До войны она была самой высокой в классе, а в блокаду перестала расти. Она была уверена, что ты
не вырос тоже из-за блокады, как будто блокада была
твоей родовой травмой.
Елена Яковлевна мечтала стать бабушкой.
Она надеялась, что у нас скоро будет ребенок.
33.
112
27 мая 2013
Смотрели бы мы с тобой сейчас сериалы? Конечно, а как же! Залпом проглотили бы Homeland - причем
смотрели бы его подряд, до глубокой ночи. Мы запали
бы на "24" - смотрели бы взахлеб, сезонами. BreakingBad. Ну конечно. Mad men? О да! Доктор Хаус? Ой, не знаю, но Хью Лори ты оценил бы, конечно. Может
быть, носил бы футболку с надписью It is not lupus или
Everybody lies, я привезла бы ее тебе из Нью-Йорка.
"Подпольную империю" ты смотрел бы без меня, зато
с "Аббатством Даунтон" оставил бы меня наедине.
Ты писал бы о том, как мутируют сериалы, как
они вытесняют собой кино, как изменилась в них роль
автора. Как сериалы, растягивая время, всё больше
теряют экранную иллюзорность и всё больше прибли-
жаются к реальности. Как и все мы тогда, ты любил
повторять слова Кокто о том, что "кино показывает
смерть за работой". Недавно Трофименков прочел
лекцию, в которой назвал эту фразу красивой бессмыс-
лицей: если речь идет о разрушительной работе време-
ни, тогда любое искусство так или иначе эту работу
показывает, при чем тут, собственно, кино? Но для
тебя это были не пустые слова. В одной из своих
последних лекций ты сказал: "Время - механистическое,
тяжелое время экрана - это время физического
небытия". И добавил: "Смерть - это реальное время
экрана. Реальное время экрана - это как бы реальное
время смерти". Сериалы, растягивающиеся на годы, сделали текущее время еще более осязаемым, хотя
и куда более прозаичным. "Разница между кино и теле-
видением, - говорил Годар, - в том, что в кино ты
поднимаешь голову, и актеры больше тебя, а когда
113
смотришь телевизор, голову опускаешь, и актеры
меньше нас". Сериалы мы смотрим не с поднятой, а с опущенной головой, смотрим сверху вниз, а не снизу вверх, как смотрели на магический киноэкран.
Когда мы начинали жить вместе, по телевизору
показывали "Санта-Барбару" и "Рабыню Изауру", которыми упивалась вся страна. Мы нечасто включали
телевизор, но какие-то серии ты смотрел с любопыт-
ством, тебя интересовала конструкция и сам социальный
феномен сериала, когда страдания латиноамериканской
рабыни неожиданно оказывались созвучными пере-
живаниям замученных советских женщин. Ты со смехом
рассказывал про заседания кафедры, которые превра-
щались в обсуждение того, как по-скотски повел себя
Мейсон с Джулией и как жестоко Иден бросила Круза.
Иногда ты разговаривал со мной какими-то обрывка-
ми сериальных реплик: "Ты так ничего и не поняла, Марисабель"; "Зачем ты так, Луис Альберто?" (это уже, кажется, "Богатые тоже плачут"). Тебя забавляло, как
герои, говоря по телефону, неизменно прибавляют:
"Я люблю тебя". Или как русские переводчики перево-
дят: "Ты же знаешь, что я всегда здесь для тебя".
Однажды ты, далекий от всякой политики и экономи-
ки, решил, что ваучер - это какой-то новый персонаж
"Санта-Барбары". Как и вся страна, мы смотрели
"Спрута", и ты, снимая телефонную трубку, сухо
говорил: "Pronto! " И, как будто пробуя слова на вкус, произносил: "А также Флоринда Болкан в роли
графини". Через года два появился Twin Peaks, который нас заворожил. Но это были все-таки совсем
другие сериалы, не те, которые мы смотрим сейчас.
Которые весь мир смотрит сейчас. Ох, сколько же всего
мы с тобой открыли бы вместе, Иванчик.
Мне больно, когда я смотрю фильмы, о которых
точно знаю, что они тебя бы зацепили. "Убить Билла",
"Бесславные ублюдки", "Кинг-Конг", "Крадущийся
тигр, затаившийся дракон", Oldboy, "Гран Торино",
"Лабиринт фавна", "Белая лента", телевизионный
британский "Шерлок", мультики Миядзаки - я пишу
первое, что приходит в голову. Перечитала список, который могу бесконечно продолжать, и поняла, что
выбрала фильмы, где есть игра или с жанром, или
с киномифологией, а чаще - и с тем, и с другим.
Все-таки ты любил в кино эту азартную игру. Про
Inception ты сказал бы, что Нолану фатально не хватает
юмора, "Матрицу" счел бы претенциозной фальшив-
кой, во "Властелине колец" полюбил бы только Горлума, зато увлекся бы третьим, куароновским "Гарри
Поттером".
Черт, как обидно, как же мне обидно, что
я не могу всё это разделить с тобой.
34.
22
115
июня 2013
Ты обрадовался бы, если бы узнал, что до сих пор
я каждый день смотрю кино? Вот он, единственный
наркотик, на который ты меня подсадил, Иванчик.
"Именно кино, доступное и ускользающее, как
потаскуха Лола, наивное и деловитое, как Мария
Браун, величественное и жалкое, как Вероника Фосс, ничтожное и высокое, страшное и манящее, как сама
жизнь, кино со всеми его мифами, обманами, причу-
дами и капризами было главной тайной его существо-
вания, его самым сильным наркотиком и самой
постоянной привязанностью" (так ты писал
о Фассбиндере).
В Доме кино, куда мы ходили как на работу, ты
приучил меня сидеть в первом ряду.
- Настоящий зритель всегда должен сидеть
в первом ряду. Он должен пытаться сократить дистанцию
между собой и экраном, - говорил ты. Ложился
в кресло, закидывал голову, вытягивал ноги - и улетал.
Твой главный спарринг-партнер во всем, что касалось
кино, Миша Брашинский однажды поразил меня тем, что, устроившись - так же, как ты - в первом ряду, страстно, почти как в постели, прошептал:
- Господи, Каришонок, как же я люблю кино...
Ты не раз говорил, что в самой идее кино есть что-
то религиозное. Твое выражение - "храмовая тишина
кинотеатра". Сходную мысль я встретила у Бунюэля: из
театра люди выходят оживленными, переговариваясь
друг с другом, а из кинотеатра - молча, глядя в землю.
А еще кто-то, кажется Антониони, писал, что в кино-
зале люди сидят, воздев глаза вверх, как к небу.
Всё это так. Но сегодня, когда экран стал таким
116
огромным, звук - таким оглушительным, а 3D-
эффекты - такими ошеломляющими, сидеть в первом
ряду стало для меня испытанием. Фильм и без того
набрасывается на меня со всех сторон, атакует все мои
органы чувств. Твоя идея кино на ощупь была очень
интимной, для этой интимности тебе и нужен был
первый ряд. Не могу представить тебя в кино
с поп-корном или кока-колой (мы покупали поп-корн
в Америке, но исключительно из академического инте-
реса). Впрочем, я много чего не могу представить, а ты, конечно, лишенный всякой пошлости, не стал бы сето-
вать на времена и нравы.
В самом начале девяностых к нам хлынул поток все-
возможных фильмов. У твоих друзей Дунаевского и Гене-
ралова была огромная коллекция кассет западных
картин - в трешевом качестве, с ужасными переводами
с заложенным носом (кто тогда обращал на это внима-
ние!). Собирали они свою коллекцию якобы для образо-
вательной студии в каком-то техникуме и были такими
же законченными кинонаркоманами, как и мы. Мы при-
ходили к ним в тесную комнату смотреть фильмы на их
видеомагнитофоне. Потом ты уехал в Англию - прочи-
тать несколько лекций о параллельном кино, которое
было в моде. Тебе заплатили по тем временам немысли-
мый гонорар - 800 фунтов. На половину этих денег мы
купили какой-то очень продвинутый видеомагнитофон, который мог проигрывать кассеты сразу в двух форма-
тах – PAL/SECAM и NTSC. Ты привез мне толстые тома
"Властелина колец" и "Маятника Фуко" и, разумеется, банку пресловутых соленых орешков - куда ж без них.
Еще мы брали у Дунаевского и Генералова порно-
кассеты. Я никогда не призналась тебе, что именно под
одну из этих кассет испытала свой первый оргазм -
117
только тогда я начала понимать, как устроено мое тело
и как извлечь из него наслаждение. Так что девственно-
сти меня в каком-то смысле лишило кино.
С появлением видеомагнитофона наша жизнь изме-
нилась и на долгое время обрела железный режим. Пода-
вленные твоим авторитетом, Дунаевский и Генералов
кротко позволяли нам брать всё, что мы хотим. Утром мы
вставали довольно рано, долго завтракали, потому что
никак не могли перестать болтать, потом оба садились
писать: ты - статьи, я - диссертацию об Айседоре
Дункан. Я делала в день страницы четыре на красной
югославской машинке - не слишком много, но доста-
точно, чтобы с чистой совестью сесть смотреть кино.
Смотрели всё подряд - от немецкого экспрессионизма
двадцатых до американских боевиков восьмидесятых.
Ты наконец смог увидеть всё, о чем раньше только
читал. Кино окончательно заполонило нашу жизнь.
Ты завел специальную картотеку и на аккуратных
белых карточках записывал информацию и заметки
о фильмах, которые смотрел, рисовал раскадровки.
Помню роскошную карточку, сделанную после того, как в Доме кино мы увидели "Унесенных ветром", помню твои рисунки пожара и флага. Помню карточку
с "Модерато кантабиле" Брука. Я смотрела фильмы
отчасти твоими глазами, тем более что ты мог
рассказать о каждом, а если не мог, то немедленно
придумывал и историю, и концепцию. В твоей способ-
ности держать внутри себя всю историю кино было
что-то феноменальное. Свои энциклопедические
знания ты собирал по крупицам - ведь это было до
эпохи, когда любую информацию можно за несколько
секунд извлечь из Интернета.
У нас был толстый справочник Леонарда Малтина
с его четырехзвездочными рейтингами (довольно
точными, кстати) и с идиотской очкастой физиономией
на обложке. Этот кирпич маленького формата заменял
нам многие киноэнциклопедии. Проглотив несколько
кассет и в деталях обсудив увиденное, мы отправлялись
вечерами в Дом кино и садились в первом ряду.
Не помню, держались ли мы за руки в кино. Наверное, нет - ты не любил отвлекаться. С Сережей мы всегда
держимся за руки: в кино, на улице, за рулем - он
умудряется вести машину одной рукой. Может быть, потому что он такой большой, я чувствую себя рядом
с ним маленькой и защищенной. Я больше ничего
и никого не боюсь. В "Три цвета: Синий" Жюльет
Бинош, потерявшая мужа и сына, подходит к телефону, слышит в трубке: "Мне надо с вами поговорить. Это
важно". И отвечает: "Ничего не важно".
С этим чувством я живу семнадцать лет. Ничего
не важно.
Смотреть кино с тобой вдвоем было особым
опытом. Мы разделяли удовольствие - и тем самым
удваивали его. Я больше ни с кем не могу разделить
этот легальный наркотик. Даже если крепко держу
кого-то за руку. Даже если ищу в темноте чьи-то губы.
Теперь, когда тебя нет, я всегда ощущаю свое
одиночество перед экраном.
35.
26
119
июня 2013
Привет! Мы с тобой смотрели много серьезных
и трагических фильмов, но в целом кино в нашей
жизни создавало живой, радостный и даже хулиган-
ский фон. Мы разговаривали репликами из любимых
фильмов, кривлялись, как комические герои, распевали киношные песенки, изображали забавных
персонажей.
- Светик, ты меня любишь? - умильно спраши-
вал ты, как Стеблов в "Я шагаю по Москве". - Что -
"да"? Да - да или да - нет?
И оттуда же, с тревогой:
- Парень, а что бывает за потерю военного
билета?
Или бессмертное басовское:
- Пальто сперли! Драповое! О, сюжет! Сюже-
e-eт...
Я спрашивала, как Волчек в "Осеннем марафоне":
- Бузыкин, а может, я бездарная? ...Бузыкин, хочешь рюмашку? А я выпью. Мне нужен допинг.
Ты больше любил распевное гундаревское:
- Ни-ко-му - я - не-нуж-на!
И ее же реплику:
- Андрюша, у тебя там правда - всё?