Хореография Аллы Сигаловой, напротив того, рассказывает о дикой растрепанной современной девице, обуреваемой эротическим томлением. Поэтому никакой связи между фонограммой (включенной, кстати, невыносимо громко) и танцами установить не удалось. Время от времени музыку вообще обрывали, и в тишине герои, знойно сопя и вскрикивая, сплетались телами. А в сцене близости они разделись до белья и просопели несколько минут в соответствующих корчах. Потом неспешно оделись.
Чулпан Хаматова в кроссовках и коротком черном платьице изображала вульгарную "тарзанку" (действительно била себя в грудь, как герой незабвенного фильма), поджидающую кого-нибудь в пустом кинотеатре. Три ряда стульев и экран, на котором ничего не показывали, – вся сценография. Правда, экранов потом стало три, но на них всё равно ничего не показывали, кроме лица Хаматовой в финале полуторачасового действия.
Черно-белый дизайн считается аскетичным и стильным, но в данном случае он скорее способствовал низкой эстетической привлекательности зрелища. Проще говоря, новая "Бедная Лиза" некрасива и нелепа. От нее несет тлетворным духом "актуального искусства" с его неаппетитными и бессмысленными "перформансами". И с его жадным стремлением к раскрутке на пустом месте.
С гораздо большим удовольствием я бы посмотрела обыкновенную старательную постановку оперы Десятникова. В ней есть настоящая красота, а красота полезна даже для физического здоровья. Ученые выяснили недавно, что созерцание картин Боттичелли и других "лакировщиков реальности" способно снизить ощущение боли в три раза! От просмотра же "Бедной Лизы" можно захворать. Хореограф Сигалова не стремится к красоте, ее выдумки произвольны, бессвязны, лишены логики, включают много вульгарных бытовых движений. Я таких "бедных Лиз", кривоногих, с пивом в руке, матерящихся наравне с парнями, потерявших всякое подобие женственности, вижу каждый день сотнями, на что они мне на сцене? Неужели современность – это такая крупная драгоценность, что от ее созерцания нельзя оторваться?
У Чулпан Хаматовой нет пластического дара, она драматическая актриса, да и в драматическом театре пока что не достигла профессиональных высот. Когда я вижу Хаматову в рекламе известного банка, где она сообщает: "На сцене серьезные драматические роли забирают все мои силы…", – хочется переспросить, какие ж это роли забирают у актрисы "все силы" (а банку пожелать лопнуть). После "Трех товарищей" Ремарка, где она играла весьма неплохо, Хаматова участвовала в спектаклях режиссеров Чусовой и Серебренникова, которые были так отвратительны, что даже наш терпеливый зритель их забраковал. Не идет "Гроза", снят с репертуара "Антоний и Клеопатра". Так нет, "экспериментаторы" не могут оставить Чулпан Хаматову в покое и дать ей нормально развиваться. Актриса стала каким-то секс-символом театрального "авангарда", ее перетаскивают как заветный фетиш из одного безобразия в другое.
Это тем более обидно, что личность Хаматовой незаурядна. Она не пустышка, не глянцевая кукла, но серьезный думающий человек. Живя в обществе, где при слове "благотворительность" морщатся и скучают, актриса обладает живым сочувствующим сердцем и волей к добру. Для самой беззащитной части общества – больных детей – актриса не жалеет сил и времени. Но эти ангельские качества личности Чулпан Хаматовой не проникают на сцену! Темные режиссерские силы из года в год втискивают актрису в злодейский рисунок своих вульгарных и самодурных фантазий. И вот юная прелесть уходит, наступает время, когда и выясняется настоящий масштаб актера, а вместо побед – опять участие в странных затеях, способных окончательно сломать психофизический аппарат одаренной актрисы.
Благодаря кинематографу зритель видит талант Хаматовой. Когда ею занимаются профессионалы (вспомним "Доктор Живаго" Прошкина или фильмы А. Германа-младшего), актриса очень даже хороша. Но в "Бедной Лизе" на нее больно и неловко смотреть. Ревут и стонут приглашенные на спектакль друзья, а не участвующие в заговоре вздыхают и отводят глаза.
Превратили искусство в тусовку друзей, понимаете ли! Вопросы таланта и профессионализма изгнаны напрочь. Одни друзья кривляются на сцене и экране, другие хлопают в ладоши, пишут восторженные статьи или даже финансируют очередное дилетантское кривлянье. Что называется, танцуют все! Даже Министерство культуры, содержащее Театр Наций (это заведение и является рассадником "актуального театра", в том числе "Бедной Лизы")… Если Чулпан Хаматова и дальше будет заперта в клетке с такими "друзьями", профессиональный рост актрисы станет невозможен. Так и уйдет талант на всякую ерунду.
Интересно, волнует ли это кого-нибудь?
Дело сделано, человека нет
Смерть Владислава Галкина – публичная драма. Это вам уже не частный случай, а нечто вроде гибели гладиатора на арене римского цирка. Под рев толпы.
Что-то жутковато-нарочитое есть в этой смерти. Предельно обнажился тот факт, что быть популярным артистом сегодня – это что-то совсем иное, чем полвека назад и даже два десятилетия назад.
И раньше актеры пили и буянили. К примеру, много чего рассказывают о любимце народа Петре Мартыновиче Алейникове, с которым, кстати, по актерскому типу у Галкина есть большое сходство: взрывной темперамент, простодушие, редкая органичность, огромное обаяние. Но долгое время люди ничего конкретного о своих кумирах не знали – так, слухи-сплетни. Теперь о любом проступке мгновенно узнают миллионы. Судят. Выражают мнение. Выносят приговор.
За пьяную драку в баре на Садово-Кудринской в прошлом году Владислава Галкина осудили массы – и они же сегодня содрогнулись, когда их безжалостный приговор был приведен в исполнение. Реальный суд оказался куда милосерднее и справедливее, чем суд толпы, явно не удовлетворенной небольшим условным наказанием.
Логика была такая: Васю или Петю за подобное поведение упекли бы за решетку. За что актеру послабление делать? Чего вообще с ними, скоморохами, цацкаться? Изображают героев, а сами!
Что ж, хочется спросить: судьи из толпы, вы теперь довольны?
Нет, опять недовольны, ищут виноватых. Винят бармена, который вовремя не налил Галкину сто граммов и тем спровоцировал дебош. Винят жену, которая ушла. Друзей, которых не оказалось рядом. Самого актера, который не остановился в алкогольном полете. Да и саму русскую жизнь как она есть. Вот только Америку и евреев на этот раз не приплести – а так весь набор!
Но, как верно написала в инете одна женщина: "Теперь хоть суди, хоть ряди – дело сделано, человека нет".
И точно в старину – бабы завыли, мужики хмуро чешут в затылках, что-то бормоча про водку проклятую и вообще житья нет…
"Просто мужик устал", – искренне вздохнул один из анонимных комментаторов. Будто и не про Галкина, а про миллионы русских мужиков. Которые ни сами с собой, ни со своей землей справиться не могут.
Мужик устал!
Исторически устал.
Сам от себя. От беса, который в нем сидит. От огромной и беспощадной своей земли, которая ни кровью, ни слезами напитаться все никак не может. Тут каким богатырем ни родись – к сорока превратишься в мочало…
А ведь в личности Галкина вроде бы не было ничего фатального, обреченного – плоть от плоти своей земли и своего времени, он воплощал характернейшие черты русского парня-удальца. Саня-Санёк, как зовут героя Галкина в "Дальнобойщиках". В минуту опасности, на войне или в схватке со злодеями – отважен и лих. В миру – жаден до жизни, плут, озорник и греховодник. Притом улыбка до ушей и ямочки на щеках. "Знаем мы эти ямочки!", как говорят у Чехова. И работа есть, и денежки водятся, и женщины любят – чего тебе еще, парень, живи да радуйся!
И вот вместо прекрасной, цветущей жизни – ужас, мрак и горе.
Люди пытаются понять, что случилось, догадываясь, что колокол прозвонил не только по Галкину, но по всей земле, – и понять не могут. Мы гибнем, потому что пьем, и пьем, потому что гибнем, – проклятый порочный круг, который можно разорвать силой воли, а откуда взять силу воли?
Вы можете со мной не согласиться, но, по моему ощущению, талантливые мальчики, рожденные в 70-х, – в основном несчастное поколение (о девочках другая история – женщины не так зависят от времени). Их детство прошло в застое, утратившем звонкие мелодии 60-х годов, их молодость пришлась на большой развал, а нажитой исторической стойкости у них не было. Будь ты, к примеру, каким хочешь актерским гением – где ты нашел бы место в чудовищном кино 90-х? Одинокие печальные мальчики, попавшие в социальные джунгли, научились носить маску и играть по новым правилам, но переехало-то их колесом неслабо. Сейчас уже совсем другие народились кадры – с детства понимают про формат, пиар и гонорар. А Галкин, в 1981 году сыгравший Гека Финна у Говорухина, явно готовился к совсем иной жизни, нежели та, что нам всем потом выпала.
Это так – груз времени велик. Но он давит на всех. Что все-таки может человек, сам человек?
Однажды я видела Владислава Галкина на драматической сцене. В интересном антрепризном спектакле по "Братьям Карамазовым" он играл брата Митю. Играл великолепно и очевидно с полным душевным совпадением. Ведь и чудесный, благородный Митя Карамазов собой не владеет, его душа извергает столько страстей, что воля и разум попадают в их плен. Легко обуздать душу, когда от природы она смирная, маленькая, чувств отпущено крохи, а огромную, страстную душу укротить – на это способны разве праведники, и то через большие страдания. Я тогда подумала: жаль, что Галкин не играет в театре постоянно, но будничная служба в государственном театре была ему, наверное, никак не по натуре.
Натура эта была такова, что для благотворного развития ему требовалось постоянно укрощать, смирять себя, гасить слишком сильные эмоции, – но профессия-то его требовала как раз противоположного, поймите трагический парадокс! Если бы он еще был ремесленником, играл в "пол-ноги" – а он был сильным, страстным актером, выкладывающимся на всю катушку. Хроническое нервное перевозбуждение, как можно догадаться, изматывало актера каждодневно. Моральное осуждение публики за срыв – осуждение, с которым он сам был согласен, – добило окончательно. Сказалась обычная наша жестокость, неспособность к суждению мягкому, гибкому, уклончивому. Нет – всегда рубим сплеча (я это и к себе в полной мере отношу). На основании одного поступка или одной фразы даже выносим приговор о человеке в целом, чего делать ведь нельзя. Тем более сейчас, когда любой может свое суждение сделать гласным. Когда публичный цирк жадными глазами смотрит на новых гладиаторов…
Хоронили актера в тот момент, когда его лицо, снятое для сериала "Котовский", красуется во всех телевизорах страны. Сериал этот, конечно, такая же дешевая самодеятельность, как и все прочие визуальные продукты нашего времени. Ни диалога энергичного написать, ни свет в кадре поставить – как будто истории кино вообще не было, начисто смыто из памяти. Но Галкин и тут хорош – и понятно, что движет его героем.
Не может Котовский жить в быту, скучными буднями, смиренной работой. Ему нужно всегда поджигать кровь азартом, приключением, игрой – и тут бандитский налет, запретная любовь или вихри революции равнозначны как возбудители чувства жизни.
И этот поиск возбуждения при ослаблении или отсутствии общих правил жизни, строгих запретов, уместных наказаний – самая ужасная опасность для наших мужчин.
Им нужно какое-то торможение – а они постоянно возбуждают себя. Литрами алкоголя, интимными связями, бешеной скоростью на дорогах, сверхъестественной алчностью.
Как разъяренные слоны, бегут навстречу смерти – не окликнуть, не остановить! Сплошь Котовские. А души при этом у многих живые, совесть неубитая – вот и мучаются так, что не позавидуешь.
Вспомните страдальческие глаза Галкина на суде – врагу не пожелать такого.
Страданием, писал Достоевский, все очищается. Очистилась и эта яркая, больная жизнь – жизнь человека, который не только творчеством, но и самой своей смертью потряс людей и заставил их думать.
Мир и покой его несчастной душе.
Наш современник – товарищ Сталин?
Премьера в театре "Современник" под интригующим названием "Сон Гафта, пересказанный Виктюком" – одно из самых странных и экстравагантных зрелищ театрального сезона. Поскольку Валентину Гафту приснился не кто иной, как товарищ Сталин, понятно, что сон этот можно смело отнести к числу кошмаров.
На сцене – двухэтажная металлическая конструкция, на которой развешаны картины, в том числе и портреты вождя народов. Слева – рояль и мольберт, справа – стол с грудой булыжников, по центру – красная трибуна с гербом пропавшего государства СССР (художник Владимир Боэр). В этих обстоятельствах действуют три актера. В. Гафт выступает в роли Сталина, правда, делается намек, что, может быть, это не совсем Сталин, а вжившийся в его образ запойный дядя Коля. А. Филиппенко изображает всех собеседников вождя – а это историк Радзинский, сатирик Жванецкий, маршал Жуков, лидер коммунистов Зюганов и безымянный зэк-писатель (Солженицын?). М. Разуваев исполняет функцию слуги сцены, а затем представительствует от имени молодого поколения, рожденного в перестройку и Сталина "нашедшего уже на помойке". Два часа без перерыва пролетают быстро и вызывают живейшее любопытство зрителей.
Ведь режиссер спектакля Роман Виктюк – крупный мастер театральной формы. Он знает толк в сценическом пространстве и времени, он никогда не даст публике заскучать. Когда нужно, включится музыка и свет, поменяется мизансцена, восприятие взбодрится резким звуком, сменой ритма, песенкой, репризой, выкриком. Как бывалый иллюзионист, Виктюк элегантно "упаковывает" любое содержание в обаятельную театральную оболочку, и его фокусы всегда удаются. Конечно, кто-нибудь капризный может сказать, что он эти фокусы уже видел много раз. Но язык не повернется сказать, что много раз как товарищ Сталин выходил на сцену в исполнении большого актера. Нет, это у нас впервые.
Пьеса Гафта написана в стихах (ямбы) и не имеет четкой сюжетной линии. Сталин внезапно является в современности, требуя ответа у своих собеседников на вопрос, дьявол он или бог. Страшно пугает историка. Не производит никакого впечатления на сатирика. Вызывает бурю подхалимажа в лидере современных коммунистов. Уважительно винится в грехах перед маршалом. И если Филиппенко, мастер эстрады, довольно мягко и шутливо показывает своих героев, то Гафт чрезвычайно серьезен.
Между актером и героем нет ни малейшего сходства, ему не делают портретного грима, и вместе с тем в некоторые минуты казалось, что перед нами действительно каким-то чудом оказалась эта гадина (тов. Сталин). Свирепо сверкая глазами, брезгливо выпячивая губы, неизменно злобный и сумрачный, Гафт – Сталин пристально вглядывается в зал. Делается как-то не по себе. Защищаясь от слишком уж серьезного отношения актера к персонажу, зритель вылавливает в спектакле черты простого публицистического фарса и знай себе посмеивается. Всерьез въезжать в театральное пришествие Тараканища ему неохота.
Ведь Сталин – невыигрышный театральный персонаж. Он на своем месте в исторических фильмах. Но для сцены он годится плохо, потому что неинтересен по-человечески. (Пока какой-то гениальный драматург не пересоздал его для театра, как это делали с историческими мерзавцами Шекспир или Шиллер.) Текст Гафта выразил умонастроения актера, его страхи, сомнения, тревоги. В нем есть неловкое бормотание, длинноты, неудачные философские претензии, но есть остроумные реплики, неплохие шутки. Чувствуется нерв и личная боль актера. Но в результате получился во многом "сумбур вместо музыки". Может, слишком неопределенный жанр выбрали создатели спектакля – "фантасмагория"? Фантасмагория – это значит всё что угодно. Лучше бы всё-таки происходящее было комедией. Публика так и настроена и жадно ищет в "Сне Гафта" проблески юмора. Трудно с ней не согласиться.
Я с интересом смотрела на сцену. Ум работал – но сердце молчало. Зрелище явилось эстетически довольно привлекательным. Но никакого движения души не было, поскольку движений души не было и в главном герое, однообразном, сумрачном, маниакально сосредоточенном на каких-то своих сверхценных идеях. В театре ли решают, нужен России царь или нет, в Кремле Сталин до сих пор или успокоился подле него? Это задача публицистических программ, общественных дискуссий. А в драматическом театре плачут и смеются, любят и ненавидят. Но как полюбить то, что совсем не трогает душу?
У меня нет никаких претензий к профессионализму создателей спектакля. Самоотверженно работает Гафт, порадовал виртуозный Филиппенко, блеснул темпераментом Разуваев. В полном обладании своими магическими умениями мастер Виктюк. Но отчего, отчего Гафту не приснился другой сон – сон о том, что он играет главную роль в хорошей пьесе про человеческую жизнь?! С достаточным ли вниманием относится руководство "Современника" к своим артистам, тем более такого ранга, как Гафт? Заботится ли о том, чтобы вовремя обеспечивать их достойной работой? Гарантированы ли мы от того, что вслед за Гафтом не заснут с последующими кошмарами Нина Дорошина и Лилия Толмачева, Марина Неелова и Сергей Гармаш, Чулпан Хаматова и Ольга Дроздова?
Ведь если актеру вечером в полную силу поработать на сцене – то сны вообще сниться не будут.
Смертельная любовь масс
На экраны вышел фильм "Майкл Джексон: Вот и всё", в котором использованы съемки репетиций несостоявшегося шоу кумира миллионов. Итак, у нас есть последняя возможность подумать о нем…
Добрую половину фильма занимают охи и вздохи отобранных в шоу танцоров, певцов, музыкантов, осветителей, звукооператоров и режиссеров спецэффектов. Все они мурчат и чирикают том, как они счастливы работать вместе с Джексоном, как они об этом мечтали всю жизнь с пятого класса и какой он отличный парень. Всю эту американскую тошниловку зритель смиренно пережидает, чтоб впиться глазами в экран, когда появляется Он.
Истощенный, белолицый, какой-то пришибленный, подчеркнуто вежливый и словно уже неживой, отделенный от жизни невидимой роковой чертой… Майкл Джексон прилежно и ответственно репетирует свое шоу. С таким символическим названием – "Вот и всё".
Надо заметить, атмосфера на этих репетициях удивительная. Никто не орет, ничего не роняет, не путает, не ругается матом, не устраивает скандалов и разборок. После любого замечания Джексон тихо шелестит: "Господь с вами. Я люблю вас!" "Мы любим тебя, Майк!" – благоговейным эхом отзываются танцоры, певцы, музыканты, осветители, звукооператоры и режиссеры спецэффектов. Прямо церковь какая-то, а не шабаш поп-культуры.
Но поп-культура и есть своего рода церковь масс. И Майкл Джексон – своего рода епископ этой церкви.
Почему именно он?
На этот вопрос тому, кто не масса, ответить трудно. А сами массы по обыкновению ничего объяснить не могут – мычат или визжат.
Голос у Джексона был – небогатый, хлипкий, жиденький, но был. Он сам его смял, притушил, потому что петь и одновременно бурно двигаться при живом звуке нельзя. Тот, у кого есть голос, как правило, стоит на сцене и поет, а не дергается, как черт на веревочке. Ведь для извлечения звука надо регулировать дыхание, сбивающееся при танце. Поэтому Джексон, сделавший опору на движение, придавил голос, сделав его звучание плоским, резким. Но так и нужно было для его образа, для того образа, который возлюбили массы.
Что это за образ?