Налетчики попытались пробиться и во внутренние помещения посольства, где находились служебные кабинеты сотрудников, стояли сейфы, в которых могли храниться документы – это естественно, – хотя секретные бумаги были уничтожены, ибо от нападавших можно было ожидать всего, но их сдерживали во-первых, решетки, а во-вторых, у налетчиков произошла еще одна неожиданная встреча… В одном из темных коридоров.
Секретарь парторганизации посольства – человек очень неплохой, находчивый – любил шляпы: имел их в своем гардеробе десятка полтора и при каждом удобном случае обязательно покупал новую. Была такая слабость у человека. Над ним подтрунивали, правда, по-доброму. Иногда во время застолья даже тосты произносили, посмеивались, но не более того, поскольку он и специалистом был толковым, и характером обладал уживчивым, и в помощи никогда не отказывал. Ему поручили оборонять, скажем так, один из коридоров, в помощь дали еще двух сотрудников из младшего состава посольства. В общем, получилась этакая боевая группа.
И группа отличилась. Все втроем надели плащи, застегнулись наглухо, на головы натянули противогазы, а секретарь парторганизации, верный своей привычке, еще и шляпу на макушку нахлобучил.
Когда толпа поднаперла и принялась выламывать решетку, из темноты коридора на нее неожиданно выдвинулись три зловещие фигуры. Ужас объял налетчиков, они даже завыли от страха – такого не видывали никогда, – и, давя друг друга, толкаясь, вопя дурными голосами, ринулись назад.
Тут, кстати, уже появились сотрудники местных спецслужб – проснулись вроде бы, начали вышвыривать налетчиков одного за другим из здания посольства. Кого-то швыряли в крытые грузовики, специально подогнанные к воротам, кого-то после внушения отпускали, кого-то просто гнали взашей.
Самое интересное – арестовали переводчика посольства Сергея Иванова – на фарси он говорил лучше самих иранцев, знал разные местные диалекты, – он стал кричать, что он советский, здешний работник, его все равно швырнули в машину и увезли разбираться в местный участок.
К обеду все закончилось.
Иранские власти предложили послу Владимиру Михайловичу Виноградову, чтобы стражи порядка охраняли не только ворота посольства, но и разместились бы за воротами, внутри, на посольской территории, и охраняли бы здание от "происков" афганских экстремистов.
Посол, подумав, дал "добро" на это предложение: пусть дней десять стражи погостят в старом саду, иначе от них не отвязаться. А вообще-то они нужны были посольству не больше, чем, как принято говорить в молодежной среде, щуке зонтик.
"Отношение хомейнистов к налету на посольство было нам известно, – подчеркнул Шебаршин в своих воспоминаниях. – Поступали к тому же от доброжелателей и достаточно точные данные о времени нападения, о замыслах противника, примерных силах, которые будут использованы в налете. Демарши по этому поводу чиновники МИДа Ирана выслушивали с вежливыми улыбками, заверяя, что все необходимые меры будут приняты".
Но мер этих, естественно, не принимали – по известному восточному обычаю… Хитрили чиновники.
Следующий серьезный налет на советское посольство был совершен в марте 1988 года, в самом начале. Причиной послужил обстрел Тегерана иракской стороной ракетами, на которых стояли наши производственные клейма.
Американское посольство пострадало от налетов хомейнистов гораздо больше, чем наше. И ситуация там была гораздо серьезнее. Посольство Штатов было взято штурмом. Сделали это, как считается, революционно настроенные недоучки – студенты, но в Тегеране никто не верил, что какие-то тощие, хотя и злые студенты, которым надоело грызть гранит науки, могли одолеть дюжих морских пехотинцев, охранявших посольство, и сделать дипломатов своими заложниками.
Но это было, было, вот ведь как. Произошел налет в ноябре 1979 года. Толпы бородатых недоучек окружили посольство по всему периметру, стены исписали надписями: "Марг бар Картер!" ("Смерть Картеру!" – тогдашнему американскому президенту), "Марг бар джасусан!" ("Смерть шпионам!" – само посольство Штатов было объявлено, кстати, крупным шпионским гнездом) и так далее… Происходило обычное осквернение человеческих отношений, не говоря уже о тех понятиях, которые стоят выше, – отношениях межнациональных, международных и так далее, – советское посольство сочувствовало посольству американскому, иначе быть просто не могло, и беспокоилось за судьбу заложников, когда американцы, потеряв терпение, неожиданно решили освободить их силой.
Произошло это через полгода после захвата посольства "недоучками" (на самом деле это были штурмовики из иранских спецслужб, а не "недоучки"). Американцы направили в Тегеран группу вертолетов с десантниками.
Приземлились вертолеты в районе Табаса, примерно в 100 километрах от Тегерана, в пустыне… Там американцев ожидали единомышленники из числа иранцев, соответственно, с транспортом, с последними данными, где и кто из заложников находится, с одеждой. Десантники должны были добраться до Тегерана, там провести операцию по спасению посольских работников, затем вместе с заложниками вернуться к вертолетам.
Операция не удалась.
При приземлении в пустыне вертолеты подняли гигантские облака густой пыли, машины сделались слепыми, два вертолета столкнулись и сгорели, погибли восемь человек. Продолжать операцию с усеченным десантом не было смысла. Через некоторое время оставшиеся американские вертолеты поднялись и ушли.
Хомейнисты потом долго искали тех, кто пытался помочь американцам, производили обыски, чистки целых районов, под шумок убрали многих своих противников – если доказательства они не находили, то сочиняли их – все делалось просто, без особых хитростей и выдумок. Хомейнисты оказались большими мастерами по части подтасовок фактов: невинного человека они очень легко делали виновным.
Нещадно они расправлялись с несогласными – например, с одним из лидеров молодых моджахедов Саадати (прошу не путать иранских моджахедов с душманами – разбойниками, не знающим грамоты, которых послушная печать горбачевской поры также стала звать моджахедами, – борцами за веру). Саадати был арестован и брошен в самую страшную в Иране тюрьму "Эвин".
Пыток и издевательств, царивших в "Эвине", Саадати не вынес, подговорил заключенных и поднял бунт.
Бунт (хотя был убит начальник тюрьмы) не удался: мятежников перестреляли, молодого моджахеда, рвавшегося на волю, также поставили к стенке.
Но это еще не все. Прошла неделя, и в газетах появилась так называемое "предсмертное письмо" Саадати, в котором он отрекался от всего, за что боролся, и признавал имама Хомейни – хомейнисты пытались распять его и опозорить уже мертвого, когда Саадати не мог бороться, – превратили в жалкого труса, предавшего самого себя.
Психологически ход сильный, на него решится не каждый "изобретатель", но для Хомейни и его подручных это оказалось делом вполне обычным.
Одним из главным соперников Хомейни считался аятолла Бехешти. Бехешти был генеральным секретарем Исламской республиканской партии, семь лет провел в Германии, в Гамбурге, где в местной мечети читал молитвы и проповеди, был образован, хитер, умел отлично говорить и вполне мог соперничать со своим шефом, лидером и создателем партии Хомейни.
Когда об этом стали говорить вслух, произошло следующее.
На свое заседание в большом двухэтажном особняке собрались активисты Исламской республиканской партии, их было довольно много – больше сотни, это были люди, которые боготворили Бехешти – его люди, в общем.
Когда собрание было в разгаре, а Бехешти произносил свою речь, способную зачаровать любого, громыхнул взрыв, разом превративший в руины большой двухэтажный особняк. В домах, находившихся неподалеку, выбило окна. Бехешти, который, как позже написал Шебаршин, "был величественно обаятелен, говорил мягким, берущим за душу баритоном, гипнотизировал собеседников умным, проницательным взглядом", мгновенно, вместе со своими сторонниками, обратился в пыль, в ничто, в воздух.
А ведь этот человек уже был готов потеснить Хомейни на верхушке власти и очень спокойно, уверенно и расчетливо шел к этому – каждый шаг его был взвешен, выверен…
Не дошел.
Спасатели работали всю ночь при свете фонарей и прожекторов, доставали из битых кирпичей какое-то окровавленное тряпье, то, что осталось от людей. Всего откопали останки семидесяти двух человек. Среди останков нашли ногу в ярко начищенном модном полуботинке – это была нога аятоллы Бехешти, ее опознали все, кто знал генерального секретаря хомейнистской партии. Не было газеты, которая на своих страницах не напечатала бы снимки этой ноги, а также снимка человека, который ее нашел – рядового спасателя.
Спасатель был усталый, с изможденным лицом и голодными глазами, извозюканный донельзя, грязный, он держал в вытянутой руке ногу аятоллы.
Быстро нашли и виновника, установившего бомбу в особняке, – моджахеда Колахи, сподвижника Саадати, который якобы тайно проник в число охранников; объявили его в розыск, хотя Колахи, скорее всего, также превратился в окровавленную тряпку и лежал под обломками особняка.
Как потом сказал Шебаршин, было "одно странное обстоятельство, которое впоследствии объяснили Божьим промыслом. Дело в том, что ровно за пять минут до взрыва помещение покинули председатель исламистского меджлиса Рафсанджани и два его ближайших сотрудника – Раджаи и Бахонар. Версия о Божьем промысле не вызвала бы особых сомнений (все в воле Аллаха!), не будь Рафсанджани основным соперником Бехешти.
Темна иранская политика, грани дозволенного в ней расплывчаты, ложь не считается грехом, взятие заложников и убийство входят в набор допустимых приемов, крови шииты не боятся. На кого возведена напраслина – то ли на Колахи, то ли на Рафсанджани – история, видимо, никогда не рассудит. Бехешти ушел в мир иной, Колахи исчез, Рафсанджани правит страной. Не погибни Бехешти, пожалуй, на свете не стало бы Рафсанджани".
Сюжет, как видите, закольцевался. Как в законченном художественном произведении, где все бывает разыграно по нотам – и роли расписаны, и место действия определено, и само действие исполнено по команде режиссера.
Кто был режиссером, Шебаршин только что назвал… Вернее, назвал еще много лет назад, когда была выпущена книга "Рука Москвы".
Удалось также выяснить, что бомба, которая унесла на тот свет Бехешти, была комбинированной – и фугасной, и зажигательной одновременно.
Была попытка взорвать и аятоллу Али Хуссейна Хаменеи. Он приготовился читать молитву на пятничном намазе – хутбу, перед молитвой дал интервью сразу нескольким корреспондентам. Один из корреспондентов оставил около Хаменеи небольшой микрофон.
Хаменеи приступил к молитве – причем имам ввел новые правила чтения этой молитвы: "имам джоме" (тот, кто читает проповедь, должен в левую руку взять винтовку с хорошо начищенным штыком, в правую Коран, и только потом приступить к делу).
Хаменеи так и поступил. Проповедь, полную проклятий "прислужникам империализма, врагам ислама и Ирана", он не успел закончить. Безобидный микрофон вдруг взорвался, огнем накрыло половину "правоверных", с великим почтением слушавших аятоллу. Хоть и было немало убитых, Хаменеи остался жив.
– Аллах не счел меня достойным шахадата, – заявил он, потупив глаза, а вскоре стал президентом Ирана.
А вот аятолле Дастгейбу повезло меньше. Он завершил хутбу и в сопровождении охраны двинулся к большой черной машине. Толпа зевак провожала его. Неожиданно от толпы отделился благочестивый юноша, протянул руки для объятия – так положено по старому персидскому обычаю, уклониться от объятий нельзя – грех. Теплое объятие закончилось взрывом – у парня под рубашкой к телу была привязана граната.
Список этот можно продолжить: в каждом иранском городе имеются погибшие, и счет им будет идти еще, наверное, долго.
Не стало президента Раджаи – "досрочно прекратил свои полномочия", не стало премьер-министра Бахонара и многих других – власть обладала свойством уничтожать людей, смотреть на происходящее можно было только с болью. Шебаршину, человеку, любившему и знавшему Иран, было больно.
Игорь Сабиров рассказывает, что работать тогда становилось все труднее и труднее. Молодые моджахеды – последователи Саадати – были уничтожены целиком. Вырублена была и партия "туде" – иранских коммунистов, а ее бессменный руководитель Нуреддин Киянури угодил в застенок.
Это был пожилой, начавший полнеть человек, передвигавшийся с трудом – чтобы сделать хотя бы маленький шажок, ему надо было опереться на палку, – связавший свою судьбу с Советским Союзом, который он по старинке называл Россией и был предан этой "России" безгранично.
Что же он получил взамен, какую награду за верную дружбу?
Получил обычное: Москва предала его. Как предала и многих, очень многих – Шебаршин еще напишет об этом – перо у него всегда было неплохое, и вообще он умел отличать литературу от нелитературы, потому и, уйдя в отставку, издал несколько хороших книг.
В одной из книг он перечислил имена людей, которых предала Москва, – причем Шебаршин очень деликатно заявил, что Москва не предавала друзей открыто, она просто-напросто забывала их. Так это произошло с Наджибуллой и Хонеккером, Живковым и Ярузельским, с сотнями других крупных деятелей, имевших международные имена.
Всегда у кремлевского начальства находился какой-нибудь близкий советник – знаток заморских лекарств или историк, ничего не сделавший в науке, но тем не менее получивший в награду (за что – за предательство?) диплом академика; такие советники сыграли свою черную роль в российской истории и заставили Кремль отвернуться от очередного верного друга.
Шебаршин правильно заметил:
– Опасно связывать свою судьбу с Москвой!
Но вернемся в Тегеран, к Игорю Сабирову, к резиденту нашей разведки Леониду Владимировичу Шебаршину, к опасной обстановке, сложившейся вокруг советского посольства.
Дело дошло до того, что человеку со славянской внешностью стало опасно появляться на улице. Дипломат, конечно, мог не появляться – сидя в кабинете, анализируя статьи, опубликованные в местных газетах, и сочиняя бумажки в Москву, он мог сутками не покидать посольство. Разведчику же такое не дано – не та профессия. Разведчик должен ежедневно выходить в город, встречаться со своими людьми, которых в этой службе называют "контактами", узнавать последние новости, делать выводы.
Поэтому посольство ежедневно покидали и Сабиров, очень похожий на перса – особенно если он отпускал бороду, – и двое его коллег: один по национальности был туркмен, второй – армянин; в темноте, ночью в город выходил и сам Шебаршин.
Ночные походы были особенно опасные – не дай Бог в темноте наткнуться на патруль стражей революции: шансов вернуться в посольство и вообще остаться живым окажется очень мало. Риск этот был огромный, но Шебаршин рисковал, выходил в город.
В пору войны Ирана с Ираком все иранские города покрывались мраком – ни одного электрического огонька. Если где-то неожиданно вспыхивал фонарик или зажигалась свеча, то по "объектам демаскировки" тут же начинал стрелять патруль. В городе поменьше Тегерана, наверное, и обстановка была попроще, а в Тегеране было сложно.
"Каждый день проводились встречи с источниками, – вспоминает Шебаршин. – В кромешной тьме кто-то из работников выходил в замерший город, ехал по пустынным улицам, шел пешком, отыскивал заветную дверь, за которой его ждал наш помощник, или поднимал в условном месте какой-то бросовый предмет – смятую сигаретную упаковку, старый молочный пакет – и извлекал оттуда предназначенное для него сообщение. Надо было не только убедиться в отсутствии наблюдения, но и не попасть на глаза патрульным стражей исламской революции или исламских комитетов. Время было такое, что патрули сначала стреляли и лишь потом спрашивали: "Кто идет?"".
Хоть и нельзя было Шебаршину в этих условиях выходить в город, а он выходил. Правда, не всегда все получалось гладко.
Как-то ему попалась идущая навстречу персиянка – гибкая, тоненькая, с книгами в руках: явно студентка. Одетая в серую, лишенную всяких форм накидку, из-под низко надвинутого – ниже бровей – платка поблескивали темные серьезные глаза.
А Шебаршин обходил посольскую стену, разукрашенную броскими надписями: "Марг бар Брежнев", "Марг бар шурави" и так далее – неведомые авторы требовали смерти Брежневу, советскому народу, Союзу и так далее; лозунги эти, повторяющиеся, пестрящие в глазах и способные замутить сознание, нанесены краской из баллончиков: черной, красной, синей… Придет время, и пора Хомейни, прозванного в народе Бутшеканом – сокрушителем идолов, останется в прошлом, а стену придется ремонтировать. Серьезно придется ремонтировать – краска-то ядовитая, проступает сквозь цемент, не говоря уже о простой известке или другой краске – например, светлой…
А девушка все ближе и ближе – маленькая, гибкая, худенькая, не девушка, а девочка. Школьница, но в руках много тяжелых книг, школьники столько книг не носят. Поравнявшись с Шебаршиным, она негромко спросила:
– Скажите, вы из этого посольства?
– Из этого.
– Объясните тогда, почему вы – социал-империалист?
Честно говоря, Шебаршин не ожидал такого вопроса – думал, что девушка начнет спрашивать, как устроиться на учебу в Москву или в Ленинград, как вообще можно поехать в Советский Союз – ни одно, ни другое, ни третье сейчас, увы, невозможно, – и он приготовился в мягких выражениях объяснить это юной персиянке – объяснить с доброжелательной улыбкой… Улыбка эта несколько мгновений не покидала лицо Шебаршина, хотя была очень неуместна.
– Почему вы социал-империалист? – прежним негромким, очень участливым тоном поинтересовалась девушка.
– Извините, – только и нашелся, что сказать ей, Шебаршин, и девушка, прижав к себе покрепче книги, двинулась дальше.
Такие вот случайные уколы разили сильнее, чем пространные газетные выпады. Иранцы по натуре своей очень доброжелательные люди – правда, до той поры, пока их не собьют с нормального пути и не уведут в сторону деятели типа Хомейни (а таких деятелей в Иране во все времена хватало с избытком).
Одной из главных ценностей для иранцев всегда являлась и является семья. В семье они получают воспитание, родители для них – святое понятие, особенно матери, никогда иранцы не будут громко говорить или смеяться при посторонних, не начнут выказывать обиду, даже если будут очень обижены. Не обращаются друг к другу на "ты" – только на "вы", и только так. Шебаршин наблюдал однажды, как два иранца отчаянно ссорились друг с другом, дело дошло почти до драки, оба размахивали кулаками, но обращались они один к другому на "вы". Было немного смешно и одновременно грустно, но что было, то было.
Если иранец повстречается с кем-то на дороге, то обязательно пропустит, независимо от того, на колесах он находится или на своих двоих топает в ближайшую лавку за керосином. Иранец никогда не сделает так, чтобы кому-то было неудобно, обязательно склонит голову перед человеком, старшим по возрасту – старших здесь почитают также, как и родителей.
В общем, есть некоторые тонкости, которые обязательно надо знать. Шебаршин их знал.
Например, здесь строжайше запрещено здороваться за руку с женщинами – наверное, это способно вызвать острейший выступ ревности у близкого мужчины… И так далее.