Вот так, ни много ни мало. Ату их! А потом всех к стенке!
И Леонов, и Шебаршин много раз потом возвращались к ситуации, возникшей в КГБ с приходом Бакатина, к его обещанию разрушить КГБ и на месте старого здания возвести новое.
Но строитель из него был, честно говоря, никудышный. Разрушать могут все, а возводить – очень немногие, а если уж говорить о постройке приметной, после которой тепло говорили бы о ее создателе, – вообще единицы.
Прошло еще немного времени, и Шебаршин с Леоновым встретились вновь. Оба – пенсионеры, с красными книжицами на руках, очень изящными, сделанными из тонкого сафьяна – кожи высокого качества. На обложке удостоверения – герб СССР, надпись крупными буквами, не позволяющая сомневаться в том, что владелец такого роскошного удостоверения – пенсионер…
Генерал-лейтенант Шебаршин ушел на пенсию в пятьдесят шесть лет, генерал-лейтенанту Леонову было на несколько лет больше.
Им бы еще работать да работать – много бы пользы принесли, но нет – срезали прямо во время полета.
Время, когда человек находится на пенсии, ползет неторопливо, иногда кажется, что оно вообще останавливается, и разговор, который течет сам по себе, бывает тоже нетороплив. Как всегда случается у ветеранов, многое из того, о чем они говорили с Шебаршиным, начиналось со слов "А помнишь?".
Но "помнишь" – это прошлое, а надо думать о будущем, ведь они еще молоды, эти два военных пенсионера, полны сил, у них хорошие головы – надо думать, как жить дальше.
Тем более очень скоро все полетит в пропасть – страны, которой они верно служили, не стало (о тяжелом девяносто первом годе речь в книге еще пойдет).
Как быть, что делать, за какой островок в бешеном течении реки зацепиться, остановиться хотя бы немного и перевести дыхание?
Тяжело было…
Лучшая операция в разведке
Виктор Иванович Черкашин познакомился с Шебаршиным в семьдесят втором году, когда приехал в командировку в Индию. До этого ему пришлось поработать несколько лет в Австралии, затем в Ливане, потом в Центре – в Москве, где он был начальником направления, – в общем, это был человек опытный, знающий, с которым было интересно не только общаться, но и работать: у таких специалистов-"крупняков" обычно учатся молодые.
Хотя ехать в Индию Черкашин, честно говоря, не хотел – сын у него заканчивал одиннадцатый класс и стоял перед выбором: куда идти учится дальше? Очень важно, чтобы в такое время, в минуты выбора "или-или", рядом находился отец, подсказал что-то, посоветовал, может быть, даже вместе с ним съездил в какой-нибудь понравившийся институт, поддержал сына.
Поддержать – это совсем не означает, что надо идти в какой-либо высокий кабинет и, размахивая красным кожаным удостоверением, качать там права; поддержать – это значит сделать так, чтобы сын не ощущал себя одиноким, не был растерянным, чтобы знал он, что, если пошатнется, упасть ему не даст отец, ни за что не даст, протянет руку… В общем, важно было находиться рядом. Но вместо этого возникла Индия. Отказываться было нельзя, в разведке это не принято.
Пришлось оставить сына с тещей в Москве и уехать.
Шебаршин, как мы знаем, работал в Индии заместителем резидента по политической разведке, кроме него в резидентуре имелось еще два зама – по внешней контрразведке и научно-технической разведке. Хотя Индия была страной, настроенной к Советскому Союзу дружелюбно и отношения ничем не омрачались – мы много помогали своим друзьям, – но и сама разведка, и зам по внешней контрразведке и научно-технической разведке были все-таки нужны. Не для того, чтобы подглядывать за индийцами и засекать, чего новенького они сделали, – для другого: в Индии все время пытались прописаться янки, в эту страну поступало очень много американских товаров, а вот за товарами надо было обязательно присматривать… Если подсунут кота в мешке – это полбеды, хуже, когда вместо кота вдруг окажется животное гораздо более крупное.
Обращались резидент Медяник и Черкашин друг к другу только на "вы" – так и больше никак. Главным для них была работа, все остальное – потом. Но чтобы хоть в чем-то воспользоваться своим положением, своим весом, что-то добыть себе, завладеть, – такого не было у этих людей никогда. У Медяника и дома, и на работе мебель, например, стояла такая, что ему не раз говорили:
– Яков Прокофьевич, поменяйте себе мебель на другую, ведь эту же даже в ремонт не возьмут – рассыпается совсем. И ценности никакой не представляет – ни исторической, ни культурной, ни бытовой – в общем, нуль ей цена.
В ответ Медяник лишь недоуменно приподнимал плечи: разве можно?
– Нет, нет и еще раз нет! – говорил он.
Дело кончилось тем, что однажды в кабинете под Медяником развалился стул. Тут уже ничего нельзя было поделать – надо заменить.
Но замена мебели произошла, лишь когда в Индию приехал Леонид Ильич Брежнев – вот только тогда, под предлогом того, что глава страны может зайти в кабинет к Медянику, заменили и стол, и стул.
Работали без выходных. Вообще, что такое выходные, наша резидентура в Индии совсем не знала.
Черкашин отвечал не только за безопасность визита, а и за безопасность всех членов советской делегации, и, надо заметить, обеспечивать безопасность как раз и было очень сложно – держать все приходилось на очень жестком контроле, на коротком поводке, не полагаться на его величество случай – это было исключено совершенно – едва ли не всем приходилось Черкашину заниматься самому и лишь немногое поручать своим помощникам.
Визит, как говорится в таких случаях, прошел "на высоком политическом уровне", Брежнев остался им доволен, и вскоре в советское посольство, в резидентуру из Москвы пришла бумага: "Поощрить отличившихся работников!".
А работников-то этих было – раз-два и обчелся. Естественно, составили небольшой список и отправили его в Центр: поощрение – штука приятная. Что же касается самого Черкашина, который отвечал за все и вся, то его решили поощрить по высшей планке – наградить знаком "Почетный чекист".
Хотели сделать как лучше, а получилось как всегда: через некоторое время из Москвы в отношении Черкашина пришла бумага – за такие дела звание почетного чекиста не дают. В общем, как ныне говорят, Виктор Иванович "пролетел как фанера над Парижем". Что же касается остальных, то там все было в порядке: сотрудники резидентуры и денежные премии получили, и грамоты. Так всегда бывает: кому-то везет – всё дают, а кому-то – ничего.
Медяник, правда, ругался – Брежнев в его небольшой кабинет так и не завернул, хотя в посольстве провел немало времени, наш Генеральный секретарь вообще давал здесь большой торжественный прием:
– Стол можно было не менять, зачем только потратили деньги, а? – говорил Медяник. – Он бы прослужил еще десять лет.
Скромный был человек и очень толковый, обаятельный. И с Черкашиным неладно получилось. Шебаршин, утешая Черкашина, полуобнял его за плечи:
– Какие ваши годы, Виктор Иванович! Впереди еще будут награды. И не такие – гораздо выше, вот увидите!
Он как в воду глядел.
Индия сблизила их, Шебаршина и Черкашина: встречались семьями, вместе отмечали праздники. У обоих были сыновья, и тот и другой родились в один год, и одного и второго звали Алексеями.
Случалось, когда сыновья приезжали к ним на каникулы, вместе отправлялись на охоту – удивительное это было дело, и зрелище было увлекательное, захватывающее. Особенно ночная охота на зайцев, когда вся земля скрывалась в темноте и пространство от этого казалось огромным, бесконечным, и небо над головой, украшенное крупными яркими звездами, казалось невероятно огромным.
Охотились с фонарями. Зайцы сами выбегали на свет – что-то их манило, ослепляло, околдовывало, можно было настрелять целую машину, но чем-чем, а этим никогда не злоупотребляли, брали ровно столько, чтобы хватило на хороший, веселый семейный ужин – одного-двух зайцев.
Сыновья оставались очень довольны охотой – в России такой не было, хотя зайцы водятся у нас в количестве не меньшем, чем в Индии.
Случалось, ездили охотиться и на гусей. Гуси здесь были двух сортов: одни пролетные, которые потом отправлялись дальше, на юг, в края более теплые, и другие, которые никуда уже не спешили и оставались здесь зимовать.
Тоже охота была азартная, от восторга могло даже остановиться сердце, – и помнится до сих пор, хотя лет прошло уже много.
Отдых сближает людей так же сильно, как и работа, особенно отдых активный, боевой, если хотите, – такой, как охота на зайцев. Рассказов потом было рождено количество невероятное – впрочем, как у всех охотников, которые при каждом удобном случае любят восклицать:
– А помнишь…
Светлое было то время, очень светлое – в Индии вместе с Шебаршиным, – Черкашин вспоминает прошлое, ставшее уже далеким, с теплом и улыбкой. Когда Черкашин уезжал из Индии, то Шебаршин долго уговаривал его остаться, тем более что освободилось место заместителя резидента по политической разведке, но Черкашин не хотел менять профиль своей работы – внешнюю контрразведку, переходить на новую ветку – это практически означало смену профессии.
Как ни жалко было прощаться с Индией, а проститься пришлось – Черкашин уехал в Москву, в центр, а оттуда через некоторое время – в Вашингтон, заместителем резидента по своей же линии – внешней контрразведки.
Но Индия продолжала долго сидеть в нем, в душе, она даже снилась, иногда возникала из каких-нибудь запахов – например, на рынке, где продавались приправы, из созерцания восточных тканей, ваз и кувшинов, из которых, кажется, вот-вот должен был выскочить сказочный джинн.
И как здорово отличалась эта страна от деловой Америки, от Вашингтона с Нью-Йорком. Так же здорово отличалась и от Австралии с Ливаном. Но именно Америка сделала Черкашина знаменитым. Начался этот взлет в восемьдесят четвертом году.
Обстановка, сложившаяся вокруг нашего посольства в Вашингтоне, была тяжелая: за всеми советскими гражданами американцы установили тотальную слежку, буквально каждый человек ходил под колпаком, а уж что касается сотрудников резидентуры, кое-кто из которых, конечно же, был известен американцам хорошо, то тут вообще нечего было говорить, эти люди постоянно находились под прессом, с них не спускали глаз ни днем ни ночью… Но и в этих условиях наша разведка работала, не дремала, понимали люди, что идет война… Холодная война.
Но потом вдруг почувствовали, что ФБР, которое вело наружное наблюдение, изменило свою тактику: агенты этого бюро стали меньше следить за дипломатами, за сотрудниками торгового представительства и журналистами, все свое внимание переключили на сотрудников резидентуры.
Вот один из примеров. Техническая служба резидентуры регулярно проверяла посольские машины: нет ли жучков, радиомаяков, подслушивающих устройств и прочих "бяк", которые американцы регулярно засовывали то под сиденья наших автомашин, то под обшивку, то еще куда-нибудь… Так вот, тогда в феврале восемьдесят четвертого года проводили очередную проверку посольских авто, то обнаружили в них двадцать пять радиомаяков. Двадцать четыре из них были поставлены на машины резидентуры. Один маячок, двадцать пятый, обнаружили в машине сотрудника консульства, который дружил с офицерами разведки и таким образом тоже угодил под колпак.
Как американцы могли вычислить всех сотрудников резидентуры, когда среди них были не только старички, но и новички, только что прибывшие из Москвы, каким образом это произошло, никто не знал. Понятно было одно: среди своих завелся "жучок", "крот", он и сдавал товарищей американцам. А может быть, даже два "крота".
Впоследствии, когда этот сложный клубок был распутан, так оно и оказалось: среди своих оказались люди, захотевшие лучшей жизни, Валерий Мартынов и Сергей Моторин. Оба потом были расстреляны.
Но до этого было еще далеко.
Пока что обстановка была очень неприятная, тяжелая – казалось, даже дышать было нечем. Резидентурой в Вашингтоне руководил Станислав Андреевич Андросов, человек интеллигентный, мягкий, больше похожий на ученого, чем на разведчика. У него и внешность была профессорская, и манеры, и голос…
В один из дней Черкашин приехал на работу в посольство, поднялся наверх, на последний этаж, где располагалась резидентура, – это было удобно, занимать макушку "острова", можно было успешно защищаться от возможных прослушек ФБР, – дежурный сообщил Виктору Ивановичу, что его срочно хочет увидеть резидент.
Не заходя в свой кабинет, Черкашин прошел к Андросову. Тот молча протянул ему конверт, на котором от руки была написана фамилия Черкашина. Черкашин распечатал конверт, вытащил оттуда листок с машинописным текстом.
Неизвестный человек, представившийся в записке сотрудником американской разведки, предлагал за пятьдесят тысяч долларов передать информацию об операциях ЦРУ против советской страны. В конверт были вложены также копии нескольких разведывательных документов ЦРУ, речь в них шла о нашем военном флоте, совершавшем маневры в районе Ближнего Востока. Там, в Ливане, как раз шла война, 6-й американский флот также находился в тех местах, бряцал доспехами… В мире вообще здорово пахло войной.
Автор записки предлагал встретиться и обсудить условия сделки.
Копии бумаг попробовали изучить потщательнее, разве что на зуб не клали, но к выводу, что бумаги эти принадлежат ЦРУ и у них есть подлинники, все-таки не пришли.
– Откуда все это? – поинтересовался Черкашин.
– Чувахин передал, – сказал Андросов.
Сергей Чувахин работал в посольстве на дипломатической должности, специализировался на вопросах, касающихся разоружения, и был, что называется, чистым мидовцем, к КГБ не имел никакого отношения. Конверт Чувахин получил от своего собеседника-американца, с которым вел переговоры, по фамилии Уэллс. Фамилия Уэллса в посольстве была известна, это был ученый, занимающийся проблемами международных отношений. Поскольку Рик Уэллс был человеком навязчивым, то возникло ощущение – а не хочет ли он завербовать кого-нибудь из сотрудников посольства?
Как бы там ни было, на коротком совещании, проведенном в резидентуре, решили, что с автором записки надо обязательно встретиться. В конце концов, хотя эта встреча и представляла опасность, – можно было нарваться на провокацию и вылететь из Штатов с черной меткой, – она могла принести и пользу.
– Хорошо, – согласился Андросов. – Как мы организуем встречу? И где ее проводить? В городе?
– Не знаю, – ответил Черкашин, – как и когда, не знаю. Все, что я сейчас могу сказать, – нам нужно с ним обязательно встретиться. А что, если он действительно может нам передать что-то ценное?
– Кто в таком разе пойдет на встречу? – спросил Андросов. По лицу его было видно, что он опасается ловушки…
Черкашин подумал, что не надо втягивать в эту игру еще кого-то из резидентуры, надо попытаться обойтись своими силами, теми, что есть.
– Я пойду, – сказал он. – Самое плохое, что может случиться, – меня отправят в Москву… Ну и что? Срок-то моей командировки все равно истекает. Я так или иначе должен буду в этом году уехать – никакой разницы нет, раньше это произойдет или позже. Арестовать они меня не смогут, брать от этого Уэллса я ничего не собираюсь. Они знают, кто я такой… В общем, я готов пойти на встречу.
– Хорошо. Где лучше провести эту встречу?
Уэллс приходил в советское посольство не раз и не два, в частности и это письмо это он передал Чувахину в посольстве, поэтому и решили назначить ему встречу на посольской территории.
Тут и риска быть подслушанным и записанным меньше, и для самого Уэллса это будет, в конце концов, безопаснее.
Запросили Москву – что скажут "старшие товарищи"? Москва дала на операцию добро. Чувахин позвонил Уэллсу и договорился о встрече семнадцатого мая.
Как потом выяснилось, Уэллс рисковал гораздо больше, чем наши разведчики. Он знал, что среди сотрудников находится предатель, и если этот "крот" увидит его, то обязательно сольет информацию в ЦРУ. Тогда неведомо, как будут развиваться события.
Чувахин встретил Уэллса, провел в "гостевую" комнату, оборудованную специальной техникой, проверяющей наличие записывающих приборов. Более того, Черкашин вручил Уэллсу заранее приготовленную записку: "На вас установлено какое-либо записывающее устройство? Вы можете говорить откровенно?". Сделал это Черкашин молча.
Уэллс также молча показал, что на нем нет никаких записывающих устройств и в карманах нет никаких диктофонов.
Черкашин назвал Уэллсу свою фамилию. Тот среагировал на нее мгновенно.
– Я знаю вас, – сказал он, – вы заместитель резидента.
– Все верно.
Началась беседа. Довольно напряженная, даже обостренная – каждый из собеседников следил друг за другом, да, собственно, иначе и быть не могло. Времени на беседу Черкашин отводил немного – полчаса. Если Уэллс пробудет в посольстве дольше, это вызовет прозрение и у охраны, и у тех, кто осуществляет наблюдение за посольством извне. Черкашин выразил готовность заплатить Уэллсу требуемые пятьдесят тысяч долларов, гостя это удовлетворило. После чего, как любил говаривать один из недавних политических деятелей, "процесс пошел".
Операция, которую начали проводить наши разведчики, была, без преувеличения, выдающейся – она уже вошла в историю разведки.
Очень быстро были найдены "кроты", засевшие в вашингтонской резидентуре, – Мартынов и Моторин. Были изобличены и другие агенты, в частности генерал Поляков.
Одна из встреч с Уэллсом произошла в ресторане "Чадвикс" на берегу реки Потомак – ресторан этот был тихий, уютный, он как нельзя лучше подходил для подобных свиданий, – день тот был солнечный, прозрачный и, несмотря на солнце, нежаркий.
Обедали в ресторане втроем – Чувахин, Уэллс и Черкашин. Когда Сергей Чувахин между первым и вторым блюдами отлучился, Виктор Иванович сказал Уэллсу:
– Вы не Рик Уэллс, – спокойно встретил цепкий, очень цепкий внимательный взгляд сидевшего напротив человека и добавил: – Вас зовут Олдрич Эймс.
Таковы были условия игры: настала пора открывать все карты, выяснять до конца, кто есть кто.
Некоторое время Уэллс сидел, как вспоминал потом Черкашин (и написал об этом в своей книге), с каменным лицом, что-то соображал. Молчание собеседника начало затягиваться и Черкашин невольно подумал: а может, он поспешил сообщить Уэллсу его настоящее имя? И тогда Черкашин начал говорить тихо, напористо, убедительно.
Он говорил о том, что главная его забота – безопасность Уэллса, все остальное – штука второстепенная, пусть Уэллс, в конце концов, сам определяет правила игры, а Черкашин постарается их принять.
– Для того чтобы мы могли надежно защищать вас, нам нужно знать как можно больше, – продолжал прежним напористым и тихим голосом Черкашин, – но если ваше имя Эймс, а вы называете себя Уэллсом, то как, какими способами мы станем вас оберегать? Мы, конечно, будем стараться, будем контролировать все переговоры, касающиеся Уэллса, но все это – абсолютно пустое, коли вы – Эймс. Понимаете это?
Тут Черкашин подумал о том, что, выковырнув "кротов" из вашингтонской резидентуры, Уэллс в первую очередь отодвинул опасность от себя: ведь любой из них, увидев Уэллса с Черкашиным, понял бы, что происходит, и тут же бы доложил об этом в ЦРУ либо в ФБР. И тогда Уэллсу было бы не до обедов на берегу широкого спокойного Потомака.
Помолчав еще немного, Уэллс откинулся назад на спинку стула.