Но как бы там ни было, разведка выжила. При Примакове Мишин работал в административно-хозяйственном управлении разведки, затем в Финляндии, в нашем представительстве, потом ушел на пенсию – время подоспело. Были люди, которые выступали против возвращения Мишина в разведку: "Его шеф Крючков сидит в тюрьме, а мы делаем этакий "куп де грас" – жест великодушия, берем его человека к себе", – но Примаков отмел все сомнения по этому поводу двумя короткими фразами:
– Ну и что? Он же не занимался политикой, не осуществлял ее…
Этого было достаточно, чтобы судьба Мишина была решена так, как хотелось самому Мишину.
С Крючковым дело было хуже – он сидел в тюрьме. Семья рухнула с высот благополучия, буквально скатилась в нищету. Особенно страдал младший сын Крючкова Алексей. Был он человеком гордым, характер имел независимый, часто спорил с отцом, если бывал с ним не согласен.
Крючков, глядя на сына, говорил Мишину:
– Алешке надо найти жену-татарку.
– Почему именно татарку?
– Они очень крепкие в любви, в семье, в хозяйстве, в жизни. С такой женой Алешка не пропадет.
Но женился Алешка не на татарке, на обычной московской девчонке по имени Ирина, выросшей в обычной семье. Мать ее была начальницей ЖЭКа, особых радостей в жизни Ира не знала, но на окружающий мир смотрела трезво и понимала, что когда-нибудь и на ее улице будет праздник.
Когда отгремела свадьба и молодые обустраивали свое новое жилье, Екатерина Петровна – мама Алеши – приехала к ним. Прошлась по квартире, вскидывая руку и указывая на то или иное место:
– Вот здесь будет стоять гардероб, здесь – книжный шкаф, здесь – тахта, здесь – диван…
– Екатерина Петровна, я – жена Алексея, и я сама решу, что где будет стоять…
Екатерина Петровна онемела – с ней еще никто никогда так не разговаривал. Ведь все же она – жена члена Политбюро, гранд-дама, так сказать. Могли бы к ее мнению и прислушаться. Но Ирина сразу же все поставила на свои места. Екатерина Петровна по этому поводу даже всплакнула. Но делать было нечего – жену выбирал-то Алешка. Если бы выбирала она – вполне возможно, это был бы совсем иной человек.
Потом Алексей Крючков работал в Мексике, от него часто приходили письма, и письма эти были такие, что Крючков выговаривал Мишину:
– Ты, прежде чем отдать письмо Екатерине Петровне, отдай мне, я прочитаю его и соображу, нужно отдавать послание Екатерина Петровне или нет. Понял? А? Усваивай науку!
Эту науку Мишин усвоил, и была она, между прочим, не самой плохой в его жизни.
Говорят, человека формирует окружение, и это формирование происходит до самой старости, до того момента, когда, кажется, ничего нельзя уже сделать, – и все равно в человеке происходят изменения. До последнего – смертного – часа. Так окружение формировало и самого Леонида Владимировича Шебаршина, и оно нам интересно.
Алексей Крючков вернулся из Мексики и никак не мог смириться с тем, что увидел: и падение отца, угодившего после августа девяносто первого года в тюрьму, и слезы матери, и нехватка денег, в которой очутилась некогда благополучная и богатая семья Крючковых, – все это больно ударило по нему. И человек сорвался, запил… Умер он в бане, на даче в Раздорах, когда ему не было пятидесяти лет.
Михаил Федорович Титов – фигура в спортивном мире известная. И не только в спортивном. Хоккеист. Титулованный – наград, медалей, званий, кубков, дипломов количество бессчетное; человек он добрый, открытый, Шебаршин поддерживал с ним отношения до самой своей кончины. Титов как мог подкармливал его, часто навещал – привозил продукты, в том числе и паек из "Леса", иногда забегал просто посидеть, проведать своего бывшего шефа.
Титов – полковник службы внешней разведки, мастер спорта международного класса. Часто бывал с Шебаршиным в поездках, в том числе и в боевых – в Афганистане.
Мальчишкой Титов пришел в клуб "Серп и молот", учился там, получал физическую закалку, давал хорошие результаты по сопутствующим видам спорта, стал хоккеистом – как он сам понимал, хоккеистом неплохим, начал играть, из клуба его перетянули в "Динамо", – вначале в молодежную команду, а потом он очутился в команде мастеров – пригласили туда.
Спортивное общество "Динамо", как известно, закреплено за правоохранительными органами – МВД, КГБ и так далее, виды спорта поделены, чтобы не пересекаться, не толкаться, не мешать друг другу, – и так уж сложилось, что хоккей пребывал под патронированием Комитета государственной безопасности. Будучи игроком команды мастеров "Динамо" Титов был аттестован, как принято говорить у военных, и получил звание лейтенанта.
Ну а потом начался обычный служебный рост – все выше и выше. И играть приходилось, и тренироваться, и работать до седьмого пота: в то время, когда Шебаршин был начальником разведки, Титов занимал должность заместителя руководителя аппарата.
Летать приходилось много – неоднократно вместе с Шебаршиным бывал в Герате, в Джелалабаде, в Кабуле.
Особенно опасно было летать, когда наши ушли из Афганистана – тогда каждый полевой командир считал себя наместником Аллаха на земле, делал что хотел, воевал с кем хотел и едва ли не главной своей задачей видел какой-нибудь сбитый самолет или вертолет.
Сбивали все, что появлялось в воздухе, вот ведь как. Очень легко могли сбить и самолет с нашими людьми, более того, это бывшему нашему противнику только удовольствие бы доставило.
А Шебаршин и Крючков летали туда из Москвы, чтобы освободить наших ребят. Иногда поездки не приносили ничего, кроме разочарования и горьких последующих раздумий, иногда возвращались с уловом – удавалось сделать доброе дело, выдернуть на волю попавших в беду советских солдат.
Часто попадали под обстрелы, в том числе и минометные, – из-под обстрелов благополучно уходили, иногда на бэтээрах, иногда на "уазиках", – везло, в общем. На войне ведь и генералы, и рядовые солдаты одинаково уязвимы, особенно когда в них стреляют.
Шебаршин, с точки зрения полковника Титова, вел себя в боевых условиях достойно: ни разу не дрогнул. И генерал армии Крючков ни разу не дрогнул. И начальник пограничных войск страны генерал армии Матросов, который часто летал с ними, также ни разу не дрогнул.
Как-то Шебаршин полетел в Югославию подписывать договор с тамошней разведкой. Время еще было мирное, советское, девяносто первым разрушительным годом пока не пахло – в общем, была самая пора для нормальной жизни, чертенячья свистопляска началась потом. Вернулся Леонид Владимирович из командировки довольный.
Вызвал к себе Титова и достал из портфеля кольт – роскошнейший пистолет, отделанный очень нарядно, – протянул кольт Титову:
– Вот. Сдайте, пожалуйста, оружейникам и оформите сдачу как положено…
Титов взял кольт – явно подаренный, наградной, – положил его у себя в кабинете в сейф и, честно говоря, в хлопотах служебных, в заботах, в командировках забыл про него. Не до того было.
Через месяц Шебаршин снова вызвал Титова к себе. Когда Титов вошел в большой кабинет начальника разведки, Леонид Владимирович оторвался от бумаг, надо которыми работал, спросил хрипловатым, явно подпорченным несколькими утренними сигаретами голосом:
– Кольт сдали?
– Не успел, – честно признался Титов, – замотался, товарищ генерал-лейтенант.
Шебаршин отодвинул бумагу в сторону и произнес жестким тоном:
– Вы работаете со мною, а это означает, что вы обязаны всегда неукоснительно выполнять мои указания. Если что-то не получается – докладывайте мне. Понятно? – В следующую минуту голос его помягчел, хрипота исчезла, и он произнес на "ты": – Молодец, что не сдал кольт. Давай его сюда!
Титов быстро сходил в свой кабинет, достал из сейфа оружие и вернул Шебаршину. Что было дальше с этим убойным нарядным пистолетом, он не знает.
Но застрелился Леонид Владимирович не из кольта.
У Михаила Титова свой взгляд на начальство, руководившее разведкой в его пору, – на Крючкова и Шебаршина; он умел подмечать детали, которые другому подметить было не дано – ему это просто бы в голову не пришло. Крючков был жесткий педант, Шебаршин – интеллектуал.
Он помнит, как зашел первый раз в кабинет к Крючкову – до этого не был ни разу. Крючков стоял у окна и смотрел на улицу.
Повернувшись к Титову, он ткнул пальцем на улицу и спросил:
– Молодой человек, почему фонари горят? Ведь светло же.
Титов приподнял одно плечо: не знал, что ответить, да и электрики, честно говоря, энергию не очень-то и берегли: фонари в "Лесу" часто горели и днем – платили-то не из своего кармана… И электричество было такое дешевое, что сейчас те цены вспоминаются как светлый нереальный сон.
– А? – Крючков колюче глянул на Титова сквозь очки.
– Наверное, профилактика, Владимир Александрович.
– Скажите, чтобы побыстрее заканчивали эту профилактику, – строго произнес Крючков и отпустил Титова.
Очень часто Крючков сидел в кабинете допоздна, работал. Как-то ему захотелось чаю, а буфетчицы уже не было, отпустили. Титов в это время дежурил в приемной. Крючков вызвал его:
– Заварите мне стакан чая.
Титов заварил. Нормальный крепкий чай, "рабочий", что называется, – голова от него делается ясной и усталость пропадает… Принес чай Крючкову – в серебряном подстаканнике, на подносе.
Взгляд у Крючкова мигом сделался колючим.
– Вы что, хотите меня отравить? Пойдемте, я научу вас, как правильно заваривать чай.
Бросил в стакан несколько чаинок, штук шесть, не больше, и залил кипятком.
– Вот так надо заваривать чай.
В "Лесу", по дороге от главного корпуса к дачам, располагалось небольшое уютное озерцо. Там поселилась утка и жила несколько лет, выводила утят, иногда даже зимовала, иногда, если предугадывала январские и февральские холода, улетала на юг.
Как-то Крючков появился в приемной раздосадованный:
– Вчера у утки было десять утят, а сегодня только девять. Где десятый?
– Ворона утащила, Владимир Александрович, – виновато произнес Титов.
– Отстрелять ворону! – жестким тоном произнес Крючков.
Все это мелочи, третьестепенные детали, но без них, как ни странно, не существовал сложный, очень мудрый механизм, именуемый разведкой. Здесь, в "Лесу", учитывалось все. И сейчас все это вспоминается с теплом и благодарностью. И самим Титовым, и его товарищем Мацуленко Юрием Сергеевичем, о котором я еще расскажу, и многими другими, кто связал свою жизнь с "Лесом". Средний пласт "Леса" – это множество сотрудников, переплетения судеб и сложные жизненные перипетии, это встречи и расставания, это жесткая работа над секретными документами и слухи, которые ходили среди работников различных управлений разведки.
– Говорят, когда Горбачев назначил Шебаршина начальником КГБ, – рассказывает Титов, – то позвонил Рейгану и сообщил ему об этом. А Рейган ему в ответ: "Ты плохого парня назначил на это место, Михаил", – и Горбачев через день убрал Шебаршина.
Правда это или нет, можно проверить только у Горбачева, но задавать какие-либо вопросы Горбачеву совсем не хочется. Вообще не хочется общаться с этим человеком. Точно такое же настроение было и у Шебаршина.
По мнению Титова, который хорошо знал и Шебаршина и Крючкова, между ними пробежала кошка, и, скорее всего, пробежала она в тревожном августе девяносто первого года, когда, как предполагает Михаил Федорович, Крючков потребовал, чтобы на Белый дом двинулся "Вымпел" – боевое подразделение разведки. Шебаршин готов был выполнить приказ, но попросил дать его в письменном виде.
– Вы мне не верите? – спросил Крючков.
– Верю, но все же… Устное распоряжение к делу не пришьешь.
Встречался полковник Титов с Шебаршиным практически до последнего дня жизни Леонида Владимировича, от общения этого у Титова остались теплые воспоминания, чувство прочности, что ли, и когда прозвучит имя его бывшего шефа, в виски у знаменитого хоккеиста Михаила Титова натекает что-то горячее, заставляющее влажнеть глаза, – это я сам заметил, когда мы несколько часов общались, а потом собрались на небольшой симпатичной кухоньке – Титов, Мацуленко, Прилуков, Катышев, – и помянули Шебаршина…
Одно время Титов был президентом хоккейного клуба "Динамо", много сделал и для клуба, и для хоккея; сейчас он – директор спортивной детской и юношеской школы олимпийского резерва.
Когда есть такие школы и такие директора, можно быть спокойным: спорт наш выживет и займет то почетное место в мире, которое занимал раньше; это мое глубокое убеждение: так оно и будет.
Один из близких друзей Титова – его коллега по "Лесу" Мацуленко Юрий Сергеевич; знакомы они давно и дружат давно, пресловутый пуд соли из знаменитой пословицы наверняка уже съели, а может, съели и больше пуда.
Характер у друзей – одинаковый: очень спокойный, выдержанный, рассудительный, прежде чем отрезать или даже демонстративно рубануть с плеча, семь раз отмерят. Оба. И это правильно – научила прошлая работа, годы, проведенные вместе с Шебаршиным в разведке.
На мир нынешний, очень непростой, иногда злобный, иногда сладкий, очень часто обманчивый, оба смотрят с открытыми забралами, что объединяет не только их двоих, но и очень многих людей. Объединяет и Шебаршин, память о нем.
Юрий Мацуленко создал фонд, который защищает обиженных, помогает семьям погибших сотрудников разведки и не только им, в фонде имеется специальная программа "Герои Отечества", в которой найдется место едва ли не каждому солдату, пролившему кровь за Россию: о каждом будет проявлена забота, каждому окажут помощь.
Причем здесь не делят людей на "випов" и рядовых, на генералов и солдат, на "дорогих, понимаешь" и недорогих, здесь ко всем относятся одинаково – с любовью безмерной, с безграничным уважением… Наверное, так оно и должно быть, везде, не только в структуре, созданной Мацуленко, но, к сожалению, не все это понимают. Увы!
Каждый год Мацуленко проводит своеобразные слеты героев. Приходят на них, действительно, и генералы, и рядовые, Герои Советского Союза и Герои России, именитые разведчики и те, чьи имена обществу еще неизвестны, это является государственным секретом. Имя Шебаршина здесь вспоминают часто.
Как и имена других. У Шебаршина, кстати, хотя он и не был Героем Советского Союза, тоже имелось немало военных наград, в том числе орден Красного Знамени – самый боевой и самый уважаемый орден, орден Красной Звезды, боевые медали – иконостас немалый.
Мацуленко помнит, как в первый раз проходил бал героев. Состоялся он в знаменитом Доме архитекторов на тогдашней улице Щусева. Стоял Мацуленко в окружении генералов, обсуждал что-то – сейчас уже и не помнит, что именно, – вдруг видит, что неподалеку мается какой-то дедок в поношенном кургузом пиджаке, чувствует себя явно не в своей тарелке, переступает с ноги на ногу выжидательно…
Но что примечательно – на пиджаке у дедка красовались три ордена Славы – полный бант, как говорили в стародавние, еще царские, времена. Дедок был полным кавалером ордена Славы – самого почетного, к слову, солдатского ордена. По популярности и массовости он уступал, наверное, только ордену Красной Звезды.
– Дедунь, иди к нам, – позвал дедка Мацуленко.
– А можно?
– Ну как нельзя? Можно, здесь все можно.
– Вы же генералы, вон сколько звезд, а я рядовой.
– Иди, иди к нам…
Дедок этот с тремя орденами Славы стал едва ли не центральной фигурой того праздника. И общение с ним было праздничным. Дедок был простым солдатом Великой Отечественной войны, на своих плечах вынес все тяготы ее, от первого дня до последнего. И выжил, вот ведь.
Лицо его помнится до сих пор. Понятно было, что пока есть такой свет в окошке, пока живут деды-герои, Россия тоже будет жить, никто не собьет ее с ног.
Шебаршин тоже любил помогать людям, умел это делать очень деликатно, ненавязчиво, неброско, чтобы не ущемить иного горделивого, но очутившегося в сложном положении человека, и это ему удавалось. Так что у Юрия Мацуленко в этом смысле имелся хороший наставник, и он следовал правилам, которые наставник – Шебаршин – возвел в жизненное правило.
Фамилия у Шебаршина была редкая, такие нечасто встречаются в России, честно говоря, я даже не знаю, от какого слова она происходит: может быть, от глагола "шебаршить"? Или "шебаршиться"? Слышал я такие слова. Лет пятьдесят назад в ходу было слово "шабрить" – подгонять на автомобильных колесах подшипники. Есть слово "шабреный". И так далее.
Думаю, сам Леонид Владимирович знал, от какого слова происходит его фамилия, ведь в прошлое он вглядывался очень пристально. Жалко, что, когда мы с ним встречались, работая над книгой в девяностые годы, ни разу не заводили речи о фамилии. А с другой стороны, та книга готовилась для Англии, а англичанам до русского языка и фамилиеобразования совершенно нет дела, им все равно, от какого слова происходит фамилия Шебаршина – от слова "шебаршить" или "шебуршать".
Речь совершенно не об этом. Фамилии мы себе, как и родственников, не выбираем – они нам достаются.
Владимир Владимирович Шебаршин твердо убежден, что они с Леонидом Владимировичем родственники, и когда его называют братом начальника разведки, он это не отрицает. Хотя это разные Шебаршины – Владимир Шебаршин и Леонид Шебаршин.
Леонид Владимирович – человек московского розлива, предки его – подмосковных корней, а Владимир родился не в Москве, он областной Шебаршин, нижегородский, вырос там, и только потом, после окончания юридического института, перебрался в белокаменную. А с другой стороны, кто знает, ведь жизнь – штука непредсказуемая: разные течения, бурные волны времени иногда разбрасывали родных людей так далеко друг от друга, что они потом не виделись годами, а иногда вообще не виделись. Поэтому вполне возможно, что нижегородские или махачкалинские Шебаршины – это ветвь Шебаршиных московских.
Отец Владимира Шебаршина, Владимир Иванович родился в Горьковской области, окончил ликбез, потом курсы, потом еще что-то – в общем, рос не только профессионально, но и получал образование, был в Махачкале начальником порта, а это фигура крупная; в свое время он подписывал документы на выделение земли под завод в Каспийске, где через некоторое время начали выпускать подводные лодки и огромные "самолеты-пароходы" – так называемые экранопланы. Ни в одной стране мира не было такой техники, даже у продвинутых американцев, а в России была.
Впрочем, сейчас нет и в России.
О Леониде Шебаршине Владимир Владимирович, конечно же, слышал раньше, но фигура эта была для него далекая и, если хотите, таинственная, и когда в девяносто первом году сослуживцы сообщили Владимиру Шебаршину, что его брат назначен на пост председателя КГБ, он только кивнул удовлетворенно, но ничего не сказал.
В том же девяносто первом году Леонид Владимирович подал рапорт об уходе со службы, а в девяносто втором они встретились.
Леонид Владимирович, человек, все ощущающий очень остро, понимающий, кто есть кто, и способный в несколько секунд отделить фальшь от истины, глянул на Владимира Шебаршина и сказал:
– Раз мы оба Шебаршины, раз мы оба Владимировичи, то давай на "ты".
Владимир Владимирович это принял мигом:
– Давай!