– Да. Кстати, очень приличный художник-пейзажист, у него есть толковые картины, но совершенно наивный с точки зрения политики. Например, идет двадцать восьмой съезд партии. Выступает Шеварднадзе и громко объявляет: он-де не согласен с политикой партии и подает в отставку…
– Как министр Шеварднадзе был очень слабый. Каким-нибудь винодельческим колхозом в Кахетии он управлял бы лучше. В МИДе его просто звали Шевой.
– Наверное. После выступления Шеварднадзе объявили перерыв. Мы вместе с Бакатиным идем по лестнице. Он произносит неожиданно восхищенно: "Какой же все-таки человек – Шеварднадзе, а!". На такое неподдельное восхищение нельзя было не ответить, и я сказал Бакатину:
– Вадим Викторович, не будьте наивным! Шеварднадзе просчитал свою позицию на восемь ходов вперед, он видит, что корабль тонет, и поэтому бежит с него. Через пару лет этот герой выплывет главой независимой Грузии, вот увидите!
Увидели. Так оно и получилось.
Когда мы прощались, Масленников внес уточнение в собственную "прямую речь":
– Я назвал Шебаршина "либералом", а это все-таки не так, как он и не "демократ", – слишком уже слова "либерал" и "демократ" политизированы. Он гуманист. Вот это, пожалуй, будет точнее. Гу-ма-нист.
Передвигаться Масленникову было трудно, годы брали свое, да и жизнь непростая накладывала свой отпечаток, поэтому Масленников, человек пишущий, передал мне для книги свои заметки о Шебаршине – написал их заранее, включив в текст все, что знал о своем товарище по утино-гусиной охоте, в том числе, как я понял, и короткие оценочные наброски, сделанные в прежние годы; они, на мой взгляд, любопытны, и я их предлагаю вашему вниманию.
"Проведя около двух десятков лет за границей в качестве корреспондента "Правды" в Индии, Пакистане и Великобритании, я имел возможность с близкого расстояния наблюдать работу различных отечественных служб. Могу со всей ответственностью утверждать, что всякого рода "ужимки" и "таинственные умолчания" по поводу применяемых ими методов по большей части преувеличены, а то и вовсе ни на чем не основаны. Конечно, практическая деятельность каждой из них имеет свою специфику. Не одинаков и контингент местного населения, с которым им приходится иметь дело. Но, в общем и целом, все они занимаются одним и тем же – отстаивают интересы своего Отечества в стране пребывания. Если попытаться кратко суммировать рассуждения на эту тему, то я бы сказал так: дипломатия – это тоже разведка, а разведка – это тоже дипломатия, но творящаяся по большей части за пределами официальных приемов.
В случае с Леонидом Владимировичем Шебаршиным эта диалектика дипломатической и разведывательной деятельности наполнялась все более глубоким содержанием и связанной с нею ответственностью по мере продвижения по службе и повышения его политического и профессионального авторитета. Разумеется, детали этой деятельности мне неизвестны. Сам носитель этих секретов даже с нами, его друзьями, усиленно делал вид, что он "только секретарь" или "только советник" Посольства СССР. Задавать бестактные вопросы в нашей среде не было принято.
И тем не менее нам, его друзьям и коллегам, постепенно становилось известно, что контакты Л. В. Шебаршина в политических кругах стран, где ему доводилось работать, поднимались на все более высокий уровень. В Пакистане у него сложились неформальные доверительные отношения с тогдашним министром и будущим президентом страны Зульфикаром Али Бхутто. В Иране он сумел войти в доверие правой руки шаха Амира Аббаса Ховейды. В Индии с ним поддерживала доверительные отношения легендарный премьер-министр Индира Ганди. В Кабуле его личным другом стал лидер афганской революции Наджибулла, предательство которого российским руководством и последующую гибель от рук талибов Леонид Шебаршин воспринял как личную трагедию.
Одним из важнейших качеств характера, лежавших в основе его успехов по службе, любви и авторитета среди друзей и близких была глубокая эмоциональная вовлеченность Леонида Владимировича во все, что он делал, думал и говорил. В литературных воспоминаниях о годах, проведенных Л. В. Шебаршиным в Тегеране, перед глазами читателя развертываются трагические судьбы людей, ставших друзьями русского дипломата и почти поголовно погибших в застенках исламистов после прихода к власти аятолл. Эти "растерзанные тени" являются автору воспоминаний во сне, заставляя его вновь и вновь переживать ужасы религиозного фанатизма, свидетелем которого ему довелось быть за годы службы в Иране.
Искренность, неравнодушие в сочетании с высоким профессионализмом и глубоким аналитическим умом Л. В. Шебаршина высоко ценились не только его соотечественниками, но и теми, кто, как принято говорить, находился "по ту сторону баррикад". Автору этих строк неоднократно приходилось быть свидетелем того, как бывшего советского разведчика зазывали на разного рода международные конференции и симпозиумы. Представители зарубежных СМИ буквально осаждали бывшего начальника ПГУ с просьбами об интервью. К чести Л. В. Шебаршина, большинство таких просьб он с порога отвергал. Разведка, как и банковское дело, публичности не любит…
И тем не менее было бы совершенно неправильно представлять себе дело таким образом, что бывший главный советский разведчик был фигурой, так сказать, теневой, чуравшейся любых форм демонстрации собственного мнения и своей общественной позиции. Когда надо было принимать принципиальные решения, Л. В. Шебаршин не колебался ни минуты и мог, что называется, "хлопнуть дверью" на всю страну. Так произошло в августе 1991 года, когда горбачевское руководство решило расставить во главе правоохранительных структур своих людей, чтобы обезопасить собственное будущее. Председателем КГБ неожиданно для всех был назначен бывший секретарь обкома и один из наиболее верных подручных главного "перестройщика" В. В. Бакатин, человек по профессиональным и моральным критериям для этой должности совершенно непригодный. Л. В. Шебаршин, исполнявший в этот момент обязанности главы этого ведомства, с таким решением согласиться не мог и подал заявление об отставке. Так главная правоохранительная структура страны лишилась одного из лучших своих профессионалов, на места которых начали в массовом порядке рекрутироваться люди, известные своей готовностью исполнять любую работу. Лишь бы побольше платили…
Одновременно он – и это, к сожалению, мало кому известно, – все больше внимания уделял своей давней страсти: литературному творчеству. Широко образованный лингвист, он, кроме английского, в совершенстве овладел языками хинди, урду и фарси, не оставлял без внимания ни одного сколько-нибудь значимого явления литературной жизни современной России. День, в который он не посетил хотя бы один книжный магазин, бывший главный разведчик страны считал потерянным в своей жизни. Круг его интересов в этой области был необычайно широк – от классики отечественной и зарубежной, литературной публицистики до самого что ни на есть модерна сегодняшнего книжного рынка. При этом он был отнюдь не всеяден. В регулярных беседах на эту, глубоко волновавшую его тему, автору данных заметок неоднократно доводилось слышать лестные отзывы о книгах таких современных авторов, как Юрий Поляков, Максим Кантор, Дина Рубина и другие. И никогда ни слова о "властителях дум" наимоднейшей литературной тусовки типа Быкова, Ерофеева и им подобных.
Последние годы своей жизни Л. В. Шебаршин пробовал – к сожалению, явно недостаточно, – силы в собственном литературном творчестве. Из-под его пера вышел, в частности, литературный шедевр "И жизни мелочные сны" – серия проникновенных эссе-реминисценций о встречах и дружбе с людьми во время работы за границей. Сюда же следует отнести "Записки начальника разведки" – своего рода учебник для профессионалов в этой области, сдобренный глубокой человеческой мудростью. Наконец, присущий ему тонкий и далеко не всегда безобидный юмор не мог не выплеснуться в литературную форму. Он нашел воплощение в бесчисленных афоризмах и шутливых словесных конструкциях, когда замена всего одной буквы в каком-то широко известном названии или высказывании придавала им прямо противоположный смысл. Так, банк "Прометей" превращался у него в банк "Промотей", а сталинское "жить стало лучше, жить стало веселее" – в "жуть стала лучше, жуть стала веселее".
Леонид Владимирович Шебаршин прожил неоднозначную, во многом героическую жизнь. Рыцарь без страха и упрека – это о нем. Как известно, Леонид Шебаршин ушел из жизни, застрелившись из наградного пистолета после внезапной потери зрения.
Вот как отложилось это событие в сознании автора этих строк.
Мы будущего знать не можем.
Вершит судьба свои дела.
И жизнь твоя со Светом Божьим,
Сверкнув, как молния, ушла.
Хочется думать, что его наследие не будет забыто теми, кому предстоит служить Отечеству на этом одном из самых опасных направлений в предстоящие годы и десятилетия".
Очень неплохо, как мне кажется, написал Аркадий Африканович (друзья его зовут просто Африканычем) Масленников, очень… "Правдист" есть "правдист", недаром школа газеты "Правда" считалась одной из лучших в стране. С ней могла сравниться, может быть, только школа "Литературной газеты", но это была совсем другая школа.
Из числа тех, с кем дружил Шебаршин, приметен Катышев Михаил Борисович, трехзвездный прокурорский генерал, человек в правоохранительной среде популярный – именно он устоял, не предал (в отличие от других) в свое время Генерального прокурора России Скуратова Юрия Ильича, на которого всей тяжестью навалилось ельцинское окружение. Да ладно бы само навалилось, это еще можно было стерпеть, – подключило огромную государственную машину, способную раздавить кого угодно…
Катышев был заместителем Генерального прокурора и возглавлял самый тяжелый участок – следствие. Причем не просто возглавлял, а проявлял к преступникам беспощадность, с ненавистью относился к ворам, взяточникам, мошенникам, казнокрадам (особенно если они занимали высокие служебные, общественные и прочие посты) и старался, чтобы каждое возбужденное дело было доведено до суда.
В этом они со Скуратовым были едины, и это очень не нравилось так называемой ельцинской Семье – не только дочери Ельцина Татьяне Дьяченко, но и тем, кто ее окружал. Когда Семья почувствовала опасность – вот-вот на руках некоторых, наиболее "одаренных" ее представителей защелкнутся стальные браслеты, – то начала атаку на Скуратова. Заранее продуманную, сфабрикованную, с подложной пленкой, где Генеральный прокурор якобы отдыхал то ли в бане, то ли еще где-то с фривольными девицами.
Я сам, лично, читал заключение независимых экспертов, которые тщательно исследовали скандальную пленку. Причем исследовали и звуковой ряд, и изобразительный.
Так вот, изобразительный ряд они признали фальшивым: на пленке был снят не Скуратов, а совсем другой человек – действительно похожий на него. А вот звуковой ряд был подлинный, на пленке звучал подлинный голос Юрия Ильича. Только вот какая досада для тех, кто состряпал на коленке эту поделку: эксперты обнаружили на пленке более ста сорока состыковок, иначе говоря, склеек.
Скуратов в ту пору выступал много – и на телевидении, и на радио, и в Думе, и на встречах с людьми; все эти встречи, естественно, записывались. Некие умельцы выбрали из нескольких десятков, может быть, даже сотен пленок нужные им словечки, вырезали их и склеили, превращая в речь. А потом эту речь несколько раз перезаписали, уравнивая тональность, частоту, выражение голоса и прочее.
Но то, что может не заметить обычный человек, замечают эксперты, это их работа.
Гигантский каток надвинулся на человека – Генерального прокурора, который, кроме всего прочего, был еще и доктором наук, и профессором. Я уже не говорю о том, что он был еще и отцом, и мужем – дедом лишь к той поре не успел стать, слишком молод был, – каток этот мог расплющить кого угодно…
От Скуратова мигом отвернулась уйма народа, его предали заместители, которых он выдвигал, поддерживал, вытаскивал с периферии.
Но были и люди, которые встали рядом с ним, плечом к плечу, локоть к локтю. Первым среди них был Катышев, что в конце концов ему стоило должности заместителя Генерального прокурора России. Но Михаил Борисович об этом не жалеет.
В пору, когда он остался без должности и свет в окошке был серым, темным, он сблизился с Шебаршиным. По сути дела, судьба у этих двух людей была похожей: и с одним, и с другим "сильные мира сего", управляющие государственной машиной, сделали все, чтобы они никогда не смогли подняться на ноги.
Но оба поднялись, и не просто поднялись, а сделались еще более приметными, чем были раньше, вот ведь как.
И дело не в каком-то везении, не в деловой хватке и умении работать, не в особых способностях, а в том, что оба – личности.
Уйдя в отставку, Катышев стал часто бывать на стадионе "Динамо", в тринадцатом подъезде, где располагалось предприятие, созданное Шебаршиным и его товарищами.
Более того, когда Катышев начал работать в аналитическом центре мощной структуры (АФК "Система"), то ему просто-напросто понадобилась помощь Шебаршина – особенно в той части, которая касалась зарубежных партнеров "Системы".
Сейчас Михаил Борисович признается, что любой, даже самый малый его поход в тринадцатый подъезд популярного стадиона превращался в некий праздник – после таких походов легче становилось на душе. А это было очень важно.
Можно только догадываться, что пережил он, стоя рядом со Скуратовым, не предав его, как это сделали другие.
Вряд ли кто еще смог бы выдержать такие чудовищные удары, которые обрушились на Скуратова и Катышева. Причем часто били свои же, коллеги, наделенные такими же полномочиями, как и Катышев.
Шебаршин тоже в полной мере познал, что такое несправедливость и пресс власти. Иногда власти совершенно дурной…
Объединяло Шебаршина и Катышева еще одно – страсть к книге. И у одного, и у другого имелись очень приличные библиотеки. Побывать в книжном магазине, поковыряться в развалах, приобрести какую-нибудь новинку – это было самое милое, самое дорогое дело для обоих. И любой, даже очень светлый день казался серым и пустым, если какая-нибудь новая книга не отяжеляла приятно портфель.
Поскольку книг было много, да и обладают они одним свойством – вытеснять человека с жилой площади, занимать ее, – то Шебаршин часто, прочитав какой-нибудь недавно приобретенный фолиант, пытался пристроить его на книжной полке, но потом выдергивал его оттуда и дарил Катышеву – пусть прочитает он, это раз, и два – вдруг на его книжных полках и в шкафах найдется место для фолианта?
Чудес не бывает, у Михаила Борисовича квартира тоже была плотно забита книгами… Но дарили они книги друг другу регулярно. И бывали рады, когда это происходило, – лица их просто светлели.
Но особенно приятно было получать от Шебаршина его собственную книгу, авторский экземпляр с автографом: Леонид Владимирович много и успешно работал как литератор, и некоторые книги его буквально обжигают, особенно последние, наполненные одиночеством и воспоминаниями о друзьях.
Именно Шебаршин познакомил Катышева с творчеством Ивана Шмелева, когда книги того еще только начали издаваться, – и прежде всего с главной книгой писателя-эмигранта – "Лето Господне". Произвела она на Катышева ошеломляющее впечатление.
С тех пор он, едва увидев книгу Шмелева, обязательно тянется к ней, чтобы приобрести – а вдруг у него такой нет?
Вполне возможно, что именно под воздействием Шмелева, которым он очень зачитывался, Леонид Владимирович стал по-настоящему набожным человеком, православным христианином. Были, конечно, и другие движущие силы: не только Шебаршин, но и многие в России после девяносто первого года стали верить в Бога и молиться: дай, Господи, чтобы Россия пережила тяжкие испытания, выпавшие на ее долю.
Я спросил у Катышева, какие же темы они обсуждали при встречах с Шебаршиным?
– Самые разные. Но в первую очередь говорили о том, что наболело, допекало в тот момент. Часто говорили в взяточничестве, о коррупции, о воровстве, о том, что представляют собой современные правоохранительные органы, о "власть имущих", о том, что миром и нами всеми правят все-таки не люди, а высшие силы, и так далее. Может быть, не говорили только о добыче угля шахтным способом и о кратерах на Луне, а так говорили обо всем. Тем, в которых Шебаршин ничего не смыслил, не было.
Все книги, которые написал и издал Шебаршин, у Катышева есть, все с короткими теплыми надписями.
Специалисты говорят, что иногда бывает проще написать книгу, чем сделать на ней толковую дарственную надпись. Конечно, в этом есть сильная доля преувеличения, но и доля истины тоже есть.
Три вещи бывают трудны для пишущего человека, это закон: сочинить дельную, теплую, привлекательную запись в книге отзывов – раз; два – украсить собственный изданный труд остроумным, оригинальным дарственным текстом; и три – произнести за столом толковый спич, когда речь идет о творчестве… Знаю большое количество людей, которые не умеют справиться ни с первым, ни со вторым, ни с третьим. А писатели они толковые.
Шебаршин по большей части делал надписи на книгах короткие и довольно сухие, без рассусоливания – "мужские", как принято говорить в подобных случаях, хотя блеснуть он мог и умел – у него столько замечательных коротких высказываний…
Ну, например.
"Не всякое знание – благо".
"Всласть имущие".
"Россияне говорят на российском языке, напоминающем русский".
"Заказывать музыку может любой, но сыграют лишь тому, кто заплатит".
"Профессионалов развелось много, а мастеров нет".
"Время не оставляет от человека ничего, кроме анкетных данных".
"Врать о будущем проще, чем о прошлом".
"Если чудо случается, значит, это не чудо".
"Рублю так и не удается выбиться в доллары".
"Бедняк покупает газету, богач – ее главного редактора".
"Демократия протухла, не успев созреть. Это бывает со скороспелками".
И так далее. Таких коротеньких фраз, выражений, броских текстов Шебаршин придумал не менее тысячи, почти все они опубликованы и почти все – грустные, вот ведь как. Обратили на это внимание? (У Леонида Владимировича есть даже книга, которая состоит только из афоризмов, называется "Хроники безвременья".)
Но надписи, которые он делал на книгах, сильно отличаются от текстов "Хроник…". То ли не хотел зацепить человека, которому дарил книгу, то ли не хотел тратить практически впустую мозговую энергию.
Шебаршин никогда не отзывался плохо о людях, это Катышев заметил, как и Владимир Шебаршин и все остальные, кто знал его, но три человека все же были исключением.
– Кто?
– Калугин, Бакатин и Ельцин. О Ельцине он плохо говорил, особенно в последние годы жизни.
А ведь действительно это есть. Взять те же афоризмы и короткие высказывания.
""Президент Ельцин глубоко потрясен сообщением о гибели принцессы Дианы…" (пресс-служба президента 31.8.97). А гибель десятков тысяч людей в Чечне его не потрясла?"
Не в бровь, а в глаз.
"У Б. Н. походка человека, наложившего в штаны".
"9 августа Ельцина инаугурировали. Столь же обидного русского слова не нашлось".
"Из будущих мемуаров: мы жили в те жалкие времена, когда Горбачев и Ельцин казались крупными фигурами".
"День чекиста. Если бы Бакатин умер, то сегодня он вертелся бы в гробу".
"…всенародно шунтированный".