Примеров того, как Шебаршин относился к этим трем деятелям (как и к людям, стоявшим близко к ним), можно набрать не менее сотни. Увы, что было, то было. Добрейший Леонид Владимирович обладал острым глазом и острым пером.
Иногда у Катышева случались с Шебаршиным и разговоры о делах разведки, хотя это бывало очень редко – Леонид Владимирович не любил никаких бесед и славословий о своей бывшей работе, как вообще не любил распространяться о том, кто он, что он и чем занимался раньше.
Один из таких разговоров произошел после того, как мировую печать всколыхнуло сообщение о том, что в Штатах задержан суперразведчик, работавший на Россию, по фамилии Эймс.
Причиной разоблачения явился, дескать, тот факт, что Эймс жил не по средствам, транжирил деньги налево и направо, тратил непомерные суммы, что невольно привлекло внимание наблюдающих органов – такие в американской разведке есть. Как, впрочем, наверняка есть и в разведке нашей.
Услышав об этом, Шебаршин потяжелел лицом и медленно покачал головой:
– Не верю, – сказал он, – его предали наши.
Так оно и оказалось. А легковесная версия о том, что Эймс был слишком расточителен и неосторожен, очень быстро отмерла. Это все равно что говорить: Эймс был глуп…
У разведчиков такого не бывает, и таких людей нет. А вот предатели есть.
Макарову Леониду Алексеевичу до сих пор в деталях помнится житье-бытье в уютном лесном домике, комнаты на несколько человек, в которых они обитали, ветки деревьев, стучавшие в стекла окон, слабое потрескивание деревянных стен в морозные зимние дни – дома очень хорошо отапливались, комендант за этим следил строго, – вечерние разговоры и утренний чай под веселый щебет заглядывавших в форточки синиц.
Это была разведшкола. Знаменитая "сто первая", которая потом стала Краснознаменным институтом.
В разведшколе Леонид Макаров познакомился со своим тезкой Леонидом Шебаршиным.
Жили напряженно и весело. Чай был любимым их напитком. Водку не пили (и портвейном не увлекались), и это не просто утверждение ради какого-нибудь модного веяния или обеливания того времени, – так оно и было: спиртным действительно не увлекались.
А вот чай был. И много. К чаю специально сушили сухари: на батарею клали несколько листков писчей бумаги, сверху раскидывали ломтики черного и белого хлеба. Вечером, когда ложились спать, клали хлеб, утром, просыпаясь, снимали урожай сухарей.
Иногда девушки в столовой, зная о любви слушателей к сухарям, сушили их сами, горкой выставляли на подносе… Вкусно было.
Макаров признается, что именно Шебаршин научил его пить настоящий чай. На курсе их был еще один такой подлинный "чаевник", который понимал толк в "солнечном напитке", – Гургенов, впоследствии также ставший генералом. Вот вдвоем с Шебаршиным они и образовали пару таких "гуру", которые приучили к настоящему чаю всю разведшколу.
С тех пор Макаров никогда не пьет чай с сахаром, поскольку сахар убивает тонкий вкус божественного напитка, никогда не заваривает в чайнике, потому что это – убожество, заваривает только в стакане, при этом следит, чтобы стакан был не граненый, а гладкий, с тонкими стенками. В граненом стакане чай получается совсем иным, чем в гладком.
Кстати, в деревянных домиках разведшколы, где они жили, граненые стаканы не водились, на подносе обязательно стоял графин со свежей вкусной водой и два тонких стакана.
– Когда рано утром в "Лесу" Шебаршин приходил на работу, то дежурный первым делом приносил ему в кабинет чай в подстаканнике, – вспоминает Макаров, – иногда с ломтиком лимона, иногда – без, но обязательно без сахара.
Шебаршин собирал редкие сорта чая, можно сказать, коллекционировал их, иногда заваривал по щепотке, чтобы попробовать, насладиться, отпивая от стакана по глотку, смакуя каждую каплю. И действительно, только у него можно было попробовать какой-нибудь "Симба-ти" – "Львиный чай", выращиваемый в Танзании на небольших полях, примыкающих к подножию горы Килиманджаро, или редкий красный чай с вулканических плантаций острова Маврикий. У Шебаршина имелись такие сорта чая, которых не было больше ни у кого в Москве.
Как-то Макаров сидел у Шебаршина дома, корпели над бумагами, обговаривали "текучку" – текущие дела, – и Шебаршин, обложенный бумагами по самый подбородок, попросил Макарова:
– Прошу тебя, сходи на кухню, завари чайку. Без чая, мне кажется, в этой горе макулатуры не разобраться, – он обвел рукой пространство.
Макаров прошел на кухню, в настенном шкафчике нашел пачку чая, вскрыл ее и заварил два стакана. Принес в комнату, где они работали.
Шебаршин глянул на Макарова неожиданно подозрительно, схватил стакан с чаем, поднес его к носу, понюхал, потом с шумом втянул в себя запах, – действовал, как опытный дегустатор.
– Ты какой чай заварил? Где взял его?
Макаров объяснил.
Лицо Шебаршина неожиданно перекосилось, казалось, что он сейчас заплачет, а он действительно чуть не заплакал: чай, который так неосторожно заварил Макаров, был очень редким, урожай его был ничтожно малым, Шебаршин буквально пылинки с него сдувал – и вот такая незадача.
…Когда мы прощались с Макаровым, он оставил мне свои заметки о Шебаршине. Предлагаю их вашему вниманию.
Остается добавить только, что Макаров Леонид Алексеевич дослужился до звания генерала и при Шебаршине входил, скажем так, в состав "директората" службы внешней разведки.
"В жизни мне посчастливилось встречаться со многими интересными, яркими людьми, вызывавшими уважение и выделявшимися достоинствами, такими, которых в силу наивного желания хотелось бы "догнать" в своем развитии. Гораздо реже встречались те, кто подкупал своей душевностью и давал несомненные основания восхищаться ими, понимая при этом их недостижимость. Таким человеком в моей жизни был Леонид Владимирович Шебаршин.
Конечно, осознанность масштаба его личности пришла не сразу; потребовалось время, жизненный опыт и продолжительность общения.
Душевно красивая, многогранно одаренная, морально чистая и светлая личность. Истинно русский интеллигент в подлинном смысле этого слова. Когда задумываешься над тем, что он родился и вырос в рабочей среде, где, казалось бы, мало было предпосылок "принять эстафету", то невольно возникает вопрос: откуда все это? Да, образование, во многом постоянное самообразование и совершенствование, но и этого, пожалуй, мало. Для всякого бурного роста прежде всего нужны хорошие семена. Значит, родовой корень был крепкий, от которого и взошел такой самородок. Спасибо за это его родителям и предкам.
Мы познакомились с ним в сентябре 1963 года в Москве, в разведшколе, где год учились на одном отделении.
Оно насчитывало человек 25, и большинство слушателей пришло "со стороны", из различных ведомств и организаций. Почти все они уже где-то побывали за рубежом и принесли в нашу среду свой опыт работы и впечатления от различных стран. Поэтому общение с ними для нас, кто не работал еще за границей (а таких среди нас оказалось мало), был и интересен, и познавателен.
Уровень развития и общеобразовательной подготовки многих был довольно высокий. Достаточно сказать, что из нашего отделения в последующем вышел, насколько знаю, один доктор исторических наук, пять генералов, два из которых вошли в руководство Службы.
Среди слушателей отделения уже тогда выделялся Леонид Шебаршин – обаятельный, доброжелательно настроенный, собранный эрудит-книжник. Он приятно удивлял своими разнообразными знаниями, логикой рассуждений, культурой речи и дружелюбной иронией. Мысленно я отдавал ему пальму бесспорного первенства в нашем отделении.
Мне не довелось работать с Леонидом Владимировичем за рубежом, поэтому об этом периоде его жизни расскажут другие. Слышал только, что путь его был тернистый, со своими трудностями и неизбежными волнениями.
Встретились мы с ним в работе только после того, как он стал руководителем советской внешней разведки.
В этом качестве он предстал передо мной как волевой, требовательный, хорошо организованный, не любящий пустопорожних разговоров (no nonsense), четко формулирующий задачи, обладающий завидной эрудицией и памятью человек, с аналитическим складом недюжинного ума и глубоко, без трепета сознающий возложенную на него ответственность не только перед начальством, но прежде всего перед Отечеством и историей.
В принятии решений был смел, самостоятелен, но это не было с его стороны самонадеянностью. В основе этого лежала здравая, разумная осмотрительность и доверие к исполнителям, которым полагалось проявлять при исполнении указаний творческую предусмотрительность, способную обеспечить успех дела и не привести к провалу, последствиями которого неизбежно и часто становились политическая шумиха в западной печати и связанные с ней неприятные объяснения того, почему случилось то, что случилось. Виновных в таких случаях всегда находили быстро, чаще всего "крайних". Это входило в систему "порядка". И эта система пугала многих.
Дорожил достигнутым трудом положением, но не держался за место. Приняв решение, был тверд в его отстаивании. Никогда не прятался в таких случаях за спины других. Сосредоточенное спокойствие было его нормой. В беседах с подчиненными был официально доброжелателен, пока все было "как должно", но, если усматривал в действиях человека попытки как-то выкрутиться, схитрить, тогда оправданная, без обиняков критическая оценка не заставляла себя ждать. На дружеское прощение не надейся, получишь, как все, по "заслугам". Не любил многословия ("Слова убивают мысль" – один из афоризмов Шебаршина).
Нередко бывало так: рабочий день подходит к концу, раздается звонок по прямому проводу, и Леонид Владимирович говорит: "Подготовь срочно телеграмму" и диктует ее содержание. Текст большой, понимаю, что он рождается в его голове в данный момент. Не владея стенографией, поспешно делаю заметки, чтобы сохранить смысл и выпуклые, содержательные формулировки телеграммы. Текст диктуется быстро, времени для подробной записи нет. Трубка положена, начинаю разбирать свои заметки, чтобы подготовить сначала "болванку", а на ее основе телеграмму. Все это, разумеется, надо сделать быстро.
По вечерам он задерживался подолгу на работе. Звонишь ему около 20:00, просишь принять с документами. Но он говорит: "Давай завтра, на свежую голову".
Временами он мог быть жестким, быстро поставить на место, осадить настойчиво наседавших в желании навязать свое решение, которое он считал неправильным или с которым был не согласен. Терпеть не мог закулисных сговоров, интриг, лицемерия, относился к ним с брезгливостью. Разумеется, знал, но не прибегал к ненормативной лексике, даже в дружеском кругу.
Заняв высокий пост, Л. В. Шебаршин у непредвзятых людей вызывал уважение своей трудовой оперативной биографией, интеллигентностью, потрясающим чувством языка, как русского, так и английского (о других языках, которыми он владел, сказать не могу), и умением быстро и грамотно, с тональным изяществом продиктовать с ходу или подготовить документ, в который без ущерба смыслу и стилю ничего нельзя было потом вставить. Разумный и взвешенный человек, не склонный поддаваться эмоциям при принятии решений или слепо следовать "руководящим указаниям", он вызывал симпатии в том числе и у представителей других ведомств и организаций, что способствовало решению многих проблем нашей служебной жизни.
В начале 1990-х годов он, вероятно, раньше многих правильно понял, куда идет развитие событий в стране, и сознательно не захотел принимать участия в политических играх: отказался от избрания в члены ЦК КПСС и "горячего одобрения" линии "политического комбайнера" и иных соловьев "перестройки". Эта позиция приводила к его отчуждению в руководстве и, пойди развитие событий в стране другим путем, привела бы к его замене на посту (зримые шаги к этому уже были сделаны). Благодаря этой позиции и предвидению Шебаршина служба не оказалась вовлеченной в подготовку и осуществление планов ГКЧП, что в значительной степени уберегло ее от более решительного "реформирования".
Как умный человек, он никогда не окаменевал в своем мировоззренческом развитии, не донашивал старое идеологическое белье, был открыт разумному, иногда новому, а чаще вновь появлявшемуся в жизни, что многие иногда принимали за новое и что было в его понимании просто восстановлением разумного, очевидного, но забытого или игнорируемого. Поэтому он и не ограждал себя политически однотонно окрашенными заборами, был готов к откровенному разговору с открытым забралом, не подстраиваясь под вкусы и взгляды собеседника. При этом своим принципам в главном не изменял в угоду современности. Что и ценилось людьми.
На мой взгляд, который разделяют многие коллеги, Шебаршин был одним из наиболее умных начальников разведки. Как сказал мне на похоронах один из его хороших знакомых, человек, не имеющий отношения к службе: "Когда я смотрю на многих "ответственных", какими же пигмеями выглядят они в сравнении с Шебаршиным".
Подчиненному не следует дружить со своим руководителем, в интересах той и другой стороны. Между нами эта заповедь соблюдалась свято. Но после отставки для меня открылся счастливый период дружеского общения с Леонидом Владимировичем и его женой, Ниной Васильевной.
Дом Шебаршиных был всегда открыт для друзей, знакомых и просто людей, которые тянулись к нему. Он прислушивался к мнению жены, когда она давала оценки приходящим в дом людям. "Ты знаешь, а она оказалась права" (в оценке какого-либо человека), – говорил он.
Кого только у него в доме не бывало: бывшие и действующие отечественные дипломаты и друзья юности, давние сокурсники и просто интересные люди, кинорежиссеры и литераторы, молодой журналист со своей девушкой и иностранный корреспондент, отставные военные и современные бизнесмены, и, конечно, коллеги, коллеги, коллеги. Бывало время, когда в конце недели накрывался большой стол, за который усаживалась смешанная компания, человек 10-12 друзей и знакомых. Гостей принимали по русскому обычаю хлебосольно, но просто, по правилу: что в печи, то и на стол мечи. Было шумно, весело, интересно. И никогда не было скучно!
В дружеском общении с людьми он был искренне доброжелателен, приветлив, любил встречаться с самыми разными людьми, разными по возрасту, положению, никому не отказывал в возможности поговорить с ним, если речь не сводилась к примитивному желанию человека "просто познакомиться". Дружба эта, к слову сказать, была исключительно бескорыстная. Любил шутку и ценил чувство юмора у собеседников.
Был снисходителен к слабостям других, если они в его глазах были простительными. О его щадящей людские слабости доброжелательности можно привести такой пример. Как-то я разговаривал с его родственницей об одном человеке, вызвавшим удивление своим поступком. Родственница высказалась об этом человеке критически, а я заметил: "А вот Леонид говорил о нем хорошо". На что мне родственница ответила: "А вы, что, не знаете, что Леонид Владимирович ни о ком не сказал ни одного плохого слова!". Конечно, это было не совсем точно, но было характерно для Шебаршина.
Трезво оценивая людей, не концентрировал свое внимание на какой-то одной стороне, будь то достоинства или недостатки, но, когда не требовали интересы дела, воздерживался от высказывания оценок людям, тем более "развернутых". Если не по делу, значит, болтовня, которая к тому же может обидеть человека (ежели передадут ему) или даже может быть использована в ущерб.
Никогда не кичился достигнутым им положением, не позволял себе показать свои знания, лучшее понимание проблем, если речь не шла о чем-то принципиально важном для него самого.
Ценил и берег дружбу. Болезненно воспринимал исчезновение "друзей" после своей отставки. Терпеть не мог славословий в свой адрес. Если кто-то заводил подобную речь, всегда останавливал подобные попытки, стараясь не обидеть человека. В одном из таких случаев он мне привел слова древнего мыслителя. "Один мудрец сказал: "Я хуже, чем вы говорите, но лучше, чем вы думаете"". И рассмеялся.
Был бессребреником. Никогда не копил, не стремился к приобретениям, украшениям. На стенах его двухкомнатной квартиры (скромной для человека его должности) висели пара небольших ковров восточной работы, картины – все это были подарки друзей, а также семейные фотографии. Помогал материально друзьям. Когда у жены его покойного друга и коллеги сгорела дача, он помог ей построить новый дачный домик.
Хорошая, умная, блестяще написанная книга была в течение всей жизни неизменной целью его поисков в магазинах и у букинистов, как у нас в стране, так за рубежом. Она же, книга, была и его отдохновением, радовала, давала новые знания и наслаждение. В часы отдыха любил слушать музыку, разную, но не попсу. Увлекался шахматами. Телевидение игнорировал, как что-то непозволительное. Любил разгадывать кроссворды на английском языке, для поддержания уровня знаний и в качестве гимнастики для ума.
Был нетребователен в еде ("Есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть"). Предпочитал простую русскую пищу: картошку, квашеную капусту, соленые огурцы, блины. Оставшись холостяком, всегда спрашивал в гостях: "А суп есть?". Моя жена это знала и всегда готовила к его приходу борщ или свежие щи.
Любил жизнь, но не мыслил ее себе как простое продление бесцельного существования. Жизнь без встреч, без дружеского общения, без пусть даже ограниченного возрастом и недугами движения, без чтения – была для него бессмысленным делом, как что-то нереальное. Хотя в последние годы здоровье его стало сдавать, не любил ходить по врачам и обрывал всякие разговоры о своем здоровье и о готовности помочь ему.
Леонид Владимирович трогательно любил внуков, заботился о них, гордился их успехами.
На моей памяти, с конца 80-х годов, у него в доме всегда были домашние животные. Сначала – большая и умная собака, бассетхаунд Глория (Глаша), и вторая собака тибетской породы лхаса апсо, Макс, затем маленькая домашняя собачка Ксю-Ша, которая ухаживала за Ниной Васильевной и помогала по хозяйству. Остальных, в том числе и хозяина, встречала пронзительным лаем. Собачонка эта была задириста, устраивала потасовки с котом в борьбе за свои права в доме. Леонид Владимирович делал вид, что этот лай ему не по душе, что хочет приструнить собачку, но на самом деле был к ней привязан. После смерти жены собачку забрали, и в доме остался один кот Бася, большой и красивый, которому позволялось все. Несколько лет тому назад в квартире сделали большой ремонт, но кот скоро ободрал все углы, и это ему простилось. Хозяин горевал шутливо по этому поводу, для вида ругал при людях кота, но постоянно его баловал. Кот скрашивал последнее время его одиночество, хотя и досаждал тем, что по утрам будил, требуя к себе внимания и корма.
Длительная болезнь жены сильно подкосила Леонида Владимировича. Он преданно и заботливо за ней ухаживал, сочувственно переживал. И надо же было так случиться: он заблаговременно пригласил большой круг гостей на свое 70-летие, а приглашенные оказались вынужденными придти в день его юбилея на похороны Нины Васильевны.
После ухода в отставку Леонид Владимирович чувствовал себя "отключенным от системы". Столь резкий переход от напряженной и ответственной работы на пользу Отечества к хоть и предполагаемой, но все же внезапной остановке, такое выпадение в небытие не могло пройти бесследно для его здоровья, не говоря уже о настроении.