* * *
Верник вспоминает, что заметные работы у Богатырева получились в двух спектаклях по произведениям Вениамина Каверина – "Открытая книга" и "Наука расставания". Там сложился великолепный тандем: Олег Ефремов – Юрий Богатырев.
– И опять с помощью только голоса Богатырев находил возможность раскрывать сложные характеры своих героев. Слушателя подкупала мягкая, интеллигентная, можно сказать, деликатная манера его исполнения. И в то же время он бывал чрезвычайно эмоциональным, темпераментным, просто взрывным, когда это требовалось по роли.
Я видел, что он работал много и очень успешно. Каждая его роль становилась событием. Не только в театре и кино, но и на радио. Юрочка раскрывался какими-то новыми, неожиданными гранями своего таланта. Радиосцена дарила ему возможность по-новому и как-то по-особому выразить себя только через голос.
Радиоискусство отличается от других видов искусства тем, что процесс работы происходит в более убыстренном темпе, отсутствует видеоряд, выразительным фактором является только голос – одним голосом артист передает целую гамму чувств. И голосовая палитра Богатырева была очень широкая. Стихи он читал, проникая в суть каждого поэта. Он был сдержан и в то же время очень наполнен – наполненно сдержан.
Верник вспоминает, как он приходил в студию, как сосредоточенно готовился:
– Он не распылялся, не растрачивал себя, как некоторые актеры. Помню его в коридоре Дома радиовещания и звукозаписи на улице Качалова сидящим на подоконнике с карандашом в руке, что-то внимательно штудирующим… Он иногда шутил, осторожно острил, кого-то чуть-чуть поддевал, но все это по-доброму, по-товарищески.
Во время работы он не любил распущенности, расхлябанности – всего, что мешало делу. В этом он был очень схож с Верой Петровной Марецкой, которая просила Ростислава Яновича Плятта, любившего пошутить и похохмить: "Слава, ты на радио ас. А я должна сосредоточиться. Не хохми".
И Богатырев, работая у микрофона, тоже любил по-настоящему сосредоточиваться, ни на что не отвлекаясь…
* * *
– Последние годы Юра погрузнел, располнел, – продолжает Верник. – На репетициях и записях буквально обливался потом. Он страдал, мучился – я чувствовал это, – но работал с полной отдачей. Помню, что он всегда звонил в Ленинград маме, чтобы она обязательно послушала ту или иную радиопередачу. Ее мнение для него было очень важно… А я познакомился с Татьяной Васильевной, когда Юры уже не стало, и передал ей кассеты с его голосом…
В 1984–1989 годах мы с ним часто встречались в радиопостановках, в чтецких работах. Он с радостью отзывался на любое мое предложение. К великому сожалению, на радио он сделал значительно меньше, чем мог. Задуманная запись "Золотого теленка" не состоялась.
…Я понимаю, что ушедшего из жизни в 1989 году Богатырева молодое поколение мало знает. Но очень хочется, чтобы его имя не было забыто. Он вошел в историю театрального, кино-, теле– и радиоискусства нашей страны.
…1 января 1989 года Юра позвонил мне, поздравил с Новым годом. Мы разговорились об отзывах на передачу "Двенадцать стульев", и я предложил ему продолжить наши встречи на улице Качалова, приступить к записям "Золотого теленка". Он был счастлив. И мы расстались на том, что в феврале начнем работать. Увы…
Глава 14. Психологический этюд
Тест на талант ■ Скорая психологическая помощь ■ Как получить квартиру ■ Письмо на съезд ■ Интроверт с психастенией ■ Кто полюбит жирную свинью? ■ Зачем нужны уши? ■ Сыр и курага ■ У кого поехала крыша ■ Призрак депрессии ■ Стул из реквизита ■ Халат им. Плюшкина ■ О чем говорит кавардак ■ Сам себе психолог ■ Доверяй, но проверяй ■ Опытным путем ■ По секрету всему свету ■ Семья не для него ■ Каждая – единственная ■ Поросенок в душе ■ Сила проклятья
Среди близких друзей артиста был и врач-психолог Сергей Трофимов (его, увы, недавно не стало). А познакомились они в 1976 году, когда Трофимов проходил специальные курсы в 12-й городской больнице.
– У меня была дипломная работа, посвященная определенным психологическим методикам тестирования, – вспоминает Сергей Владимирович. – Мне надо было подобрать несколько актеров для того, чтобы определить норму. Случайно выбор пал на Колю Еременко, Юру Богатырева и Олега Шкловского. Так мы и познакомились. Ну, а потом уже постепенно мы стали с Юрой Богатыревым близкими друзьями.
Сергей Трофимов стал личным психотерапевтом Богатырева.
– Насколько это было возможно, я помогал ему по-человечески и профессионально. Юра нуждался в психологической помощи. Тем паче что человек он был незаурядный. Он был очень легко раним, необыкновенно гостеприимен, радушен, щедр просто до беспредела. Все эти качества способствовали нашему сближению. Хотя мы встречались потом, после общей психологической работы, достаточно редко. Но общение было очень интересное.
Именно благодаря Трофимову у артиста появилась своя квартира на улице Гиляровского.
* * *
– Юра, будучи уже заслуженным артистом республики, жил в общежитии "Современника" напротив Кремля, – рассказывает Трофимов. – И как-то я, как бы шутя, пристыдил его. Как же так, заслуженный артист, а живет в таком помещении, это просто стыд и срам!
А Юра отвечал:
– Что же я могу поделать, если наше государство не заботится об артистах?
Трофимов тогда работал в поликлинике спецуправления, где лечились партийные и комсомольские работники. И там ему один опытный человек посоветовал: пусть Юрий напишет письмо на очередной съезд КПСС (шел как раз 1976 год).
– Я вам даю гарантию сто процентов, – сказал этот человек, – что Юра получит квартиру.
Трофимов говорит, какого труда ему стоило уговорить друга это сделать:
– И вот он под мою диктовку написал это письмо. И все время смеялся: "Неужели ты веришь в эту ерунду? В то, что это поможет?"
А результат? Через две недели он мне звонит и сам не свой кричит в трубку: "Ты знаешь, Серега, меня вызвали в Моссовет, пристыдили, что я их раньше в известность не поставил, и мне дали квартиру!"
Это было по тем временам, конечно, чудо. Он получил очень хорошую однокомнатную квартиру на улице Гиляровского. И там провел основной период своей жизни.
Я понимаю, что помог не я, а скорее Всевышний. Это было дело случая. Помогло то, что это письмо пошло не общей почтой, а его персонально передали в секретариат. Вот в этом, может быть, и моя заслуга какая-то есть. А там уже наложили резолюцию. А тогда все наши резолюции, тем более съезда КПСС, принимались как обязательные к исполнению.
* * *
Трофимов, как опытный психотерапевт, уже тогда разглядел особенности личности друга.
– Без сомнения, он был интроверт, – говорит Сергей Владимирович. – Но с долей определенной психастении. Он был склонен к сомнениям, к самобичеванию, особенно если в его жизни что-то не получалось. Невероятная ранимость. Причем он всегда искал подтверждения правильности своих выводов, умозаключений в отношении и ролей, и людей. Помню, он часто, бывало, звонил Никите Михалкову и просил его подтверждения, что он одаренный актер.
На это я ему говорил:
– Юр, глупо спрашивать об этом, если ты принят везде.
– Нет, мне нужно подтверждение, чтобы он сказал. Я все-таки сомневаюсь. Может быть, просто вы мои друзья, поэтому вы мне льстите, а сам я ничего не стою…
Еще пример.
Мы идем по улице. Он вдруг:
– Как ты думаешь, меня узнают или нет?
– Юр, ну конечно узнают.
– Нет, ты знаешь, по-моему, я так изменился, превратился в такую жирную свинью, которую никто уже не узнает.
Но тем не менее его, конечно, узнавали. И он тогда был не просто рад, а счастлив. Ему, как артисту, нужно было внимание.
* * *
Трофимов уверен, что у них произошло, так сказать, взаимное проникновение душ:
– Я проник в его душу, он проник в мою. Мы почувствовали, что в какие-то периоды времени мы можем действовать друг на друга. И когда случалась какая-то острая ситуация, мы созванивались и встречались. Если он был, конечно, свободен.
Юре были нужны уши, которые бы его не критиковали. Принимали таким, каков он есть. Слабым. Слезливым. Без мишуры. Он ждал успокоения. Чтобы кто-то ему сказал: ну что ты, мой дорогой, всякое в жизни бывает, да брось ты, ложись спать, завтра мы с тобой разберемся. И ему этого было достаточно, что его воспринимают не как знаменитость, а как обычного, простого человека. Это же очень ценно, когда нас воспринимают так, как мы есть на самом деле.
* * *
Кстати, психолог считает, что переживал Богатырев из-за своей фигуры зря.
– Все было в его руках. И жизнь это подтверждала. До "Обломова", в котором он сыграл Штольца, он был достаточно полным человеком. Но когда ему поставили условие, что он должен похудеть, Юра изменил свой рацион питания. Помню, при его радушном гостеприимстве у него в доме тогда был только сыр и курага, больше ничего.
– Юра, что такое?
– Мне так нужно питаться.
И он действительно похудел, стал совершенно другим человеком. Но потом все вернулось на круги своя. Он снова пополнел. И конечно, переживал. Но у него уже не было цели в жизни…
* * *
Психолог отмечает своеобразное чувство юмора друга.
– Такое, знаете, с долей сарказма. Вот мы с женой, например, недавно, перебирая вещи дома, нашли двусторонний деревянный гребень, который был подарен ей Юрой на 8 Марта. У нее день рождения 8 марта. И Юра зашел и подарил ей этот гребень. На нем написано поздравление и – приписка: "Не бей мужа!"
Иногда он внезапно звонил: "Это психиатр Трофимов? Вам звонит Юрий Георгиевич Богатырев. Будьте любезны, сможете ли вы меня проконсультировать? У меня крыша поехала". Ну, конечно, выяснялось, как она поехала, и я собирался к нему… Такие эпизоды были достаточно часты. Причем мы могли полгода или год не общаться. Потом вдруг такой звонок. Я собирался и ехал.
И мне тогда было ужасно стыдно, что я забыл о своем одиноком друге. Но он вспоминал обо мне только в те редкие часы, когда был один. Но я не могу сказать, что это была депрессия. Это был, скорее всего, вынужденный отдых от всей суеты, в которой он пребывал.
* * *
Он убежден, что "классические депрессии" его друга настигали редко:
– Считанные разы за шестнадцать лет общения. Но склонность к депрессии у него постоянно присутствовала. То есть, если малейшая какая-то неудача или малейший какой-то конфликт, он сразу впадал в уныние, как ребенок. И его, как ребенка, погладишь, подскажешь ему, он успокоится. И всё, уже радостный. Не я, так кто-то другой. У Юры были такие запасные варианты – Андрей Мартынов, Елена Соловей, Никита Михалков.
* * *
По каким-то бытовым мелочам врач видел, в каком состоянии его друг:
– В общежитии у него была просторная комната, в центре которой стоял большой стол. Под потолком висела огромная старинная лампа. Старинные стулья. Как я потом понял, все это была мебель из театрального реквизита. Дома он ходил в удобном махровом, с дырами, халате. Ну, как у Плюшкина, наверное. Когда он одевал этот халат, у него сразу становилось другое состояние. Он сидел вальяжно так в кресле.
Трофимов понимал:
– Если в доме все вылизано, все чисто, значит, Юра в отличном психологическом состоянии. Если все валяется в беспорядке, значит, у Юры легкая депрессия, значит, что-то не получилось, нужно вмешиваться уже. И я уже как специалист входил в эту ситуацию.
* * *
Психолог консультировал его и по проблемам здоровья.
– Юра очень не любил болеть. И если перед ним маячил вариант больницы, какого-то лечения, он спрашивал совета, стоит это делать или нет. Если он получал подтверждение, что это нужно и несложно, то с удовольствием ложился.
Ему важно было в любом деле подготовиться к этапу, проиграть в уме варианты. И тогда уже этот черт, которого он ожидал, становился не таким страшным, как его малюют. То есть он как бы планировал запасные ходы. Собственно говоря, он был с этой точки зрения уникальным психологом для самого себя. Но, будучи мнительным, он нуждался в подтверждении своих мыслей.
* * *
Как известно, в квартире артиста на улице Гиляровского почти не закрывалась дверь от гостей. Как психолог Трофимов видел в этом определенные проблемы.
– Я думаю, что это компенсация определенного рода. Он как бы через этих людей старался все-таки от своей интровертности уйти.
По-моему, основная проблема Юры как личности была склонность к сомнениям. Он очень много сомневался. Думаю, что в этом есть и свой плюс. Задавая себе вопрос, так это или не так, человек еще больше оттачивает свое мастерство, еще больше добивается чего-то. А Юра еще был очень восприимчив к советам, хотя и очень творчески подходил к своей актерской работе. Он создавал совершенно разные образы. А это очень сложно.
Я видел многие его спектакли, начиная от "Двенадцатой ночи" в "Современнике" до "Тартюфа" во МХАТе. И многие его фильмы. И Юра был одинаково хорош как на сцене, так и на экране. И как художник, кстати. Он меня тоже рисовал. Причем он ценил себя, знал, что рисует хорошо.
* * *
– Обладая достаточно широкой душой, он был лишен, думаю, чувства зависти, подозрительности, даже осторожности. Он не верил, что люди могут сделать что-то плохое в отношении его. Поэтому он, может быть, был излишне откровенен со всеми окружающими людьми. Очень доверчив. Всегда в человеке старался увидеть хорошее. Не хочу никого осуждать, но зачастую рядом с ним оказывались люди недостойные. Те, кто пользовался им. Такие вампиры, кровососы. Но, слава богу, их было немного.
Трофимов задумывается.
– Это сложно объяснить… Но, думаю, позже он бы свои взгляды пересмотрел. И тогда его окружение оказалось бы более избранным. А в тридцать лет часто окружаешь себя людьми недостойными. Вероятно, жизни нужно, чтобы человек прошел все этапы своего общения. Чтобы научился различать свет и тени. Плохо, конечно, что мы учимся на своем собственном опыте.
* * *
Иногда в наших беседах всплывали интимные факты его личной жизни. Ему просто нужны были уши, чтобы вылить свои переживания. Случались и слезы, и раскаяние, и самобичевание… Ну, обычная такая человеческая слабость, наверное. Кстати, я не припомню ни одной его роли как слабого человека. А в жизни он был как раз таким. И я не могу сказать, что это плохо. Может быть, благодаря тому, что он был таким чувствительным, он и стал замечательным артистом.
Но то, что он изливал мне душу, вовсе не значило, что он просил помощи. Он обращался за помощью только исключительно в житейских ситуациях. Я видел, что он не приспособлен для обычной, бытовой жизни. И к сожалению, рядом не было человека, который бы ему этот быт наладил. Дома он всё делал сам. Был удивительно аккуратным человеком. У него всё стояло на своих местах. К тому же он хорошо готовил. Вот этим, видимо, и объяснялась его полнота.
* * *
Семья? Он был слишком рационален для этого. К идее семьи относился отрицательно.
Он считал, что в семье есть не только плюсы, но и минусы. Говорил, что у него на семью времени нет. При этом очень любил детей, нянькался с ними. Кажется, у его сестры Риты был ребенок, и он удивительно нежно к этому ребенку относился. Как и к детям своих друзей.
Я не могу сказать, что ему не хотелось иметь своих детей. Может, и хотелось бы. Но он рационально думал, что не вытянет это. Что это будет ему мешать. Вот дружба – это другое.
* * *
Были у него свои кумиры. По словам Трофимова, он очень уважал Фаину Раневскую. А та – его.
– Она Юру просто боготворила. Писала ему новогодние открытки и сама (!) приносила их на проходную во МХАТ. Меня так это тронуло. Но Юра никогда об этих отношениях не говорил. Считал их личными. Даже я, будучи близким человеком, об этом узнал совершенно случайно.
У них было немало общего, – считал Трофимов. – Она всю жизнь была популярнейшей из актрис, и при этом самой одинокой женщиной по жизни. И он – тоже. Похожая ситуация. Похожее самоощущение у него и у нее. Хотя женщин вокруг у него хватало, как в отношении любого популярного актера. Но мне тогда казалось, что многие женщины общаются с ним, чтобы как бы поднять свою самооценку. А он вел себя так, что каждая думала, что она единственная. Это была уже особенность его как личности. Он не хотел никого обижать. Показывал, что обожает и любит всецело. Хотя я чувствовал, что это просто очень хорошая актерская игра.
Он мог быть джентльменом необыкновенным, мог упасть на колени, поцеловать ей руку, посмотреть в глаза, сделать комплимент… Хотя ему это было все равно. Потому что витал всегда в своих мыслях, в своих переживаниях. Но нужно было как-то изображать. Как Фаина Георгиевна говорила, что имитирует здоровье. А Юра имитировал светского человека. Хотя это было ему и не очень нужно.
* * *
Рисовать – это была потребность. А не мода. Не в угоду кому-то. Просто ему было важно запечатлеть состояние своей души. Вот, например, для того, чтобы он нарисовал мой портрет, мне нужно было положить его в больницу. Он лежал там и вспоминал, что вот такой Трофимов, негодяй, упек его сюда. И нарисовал меня.
На его ироничном портрете в розовом цвете я получился со здоровым носом, тонкой шеей. С усами, с голубыми глазами. Очень похожий. По сути – шарж. Такая у него манера. Но это произведение искусства.
Когда я это увидел первый раз, мне очень не понравилось. "Ой, какой ужас, говорю, это не портрет, это какой ужас вообще". А потом понял, что это был я, к сожалению, такой розовый поросенок. И портрет мне потом нравился больше и больше.
* * *
В конце нашего разговора Сергей Трофимов поведал мне то, что его мучило годами. Это имело отношение к одному из приятелей Юрия – так называемому Саше-бармену. Сергей его… проклял.
– Я узнал, как тот недостойно себя повел той ночью: при остывающем уже теле Юры начал складывать в сумку его вещи – одежду, одеколоны. Тогда на него набросился с кулаками Андрей Мартынов. Затем тот Саша появился на похоронах в Юрином плаще…
И тут уже взорвался Трофимов. И все высказал. И проклял. А спустя месяц… Саша повесился…
– У меня до сих пор есть чувство вины, – говорил мне Трофимов. – Я понимаю, что это самовнушение просто ужасное. Но это мне не дает покоя, хотя я этот грех уже отмолил как православный человек.