Получив "ястребок", летал в паре с прославленным летчиком Черноморского флота Иваном Белозеровым, впоследствии Героем Советского Союза. Отражение налетов на осажденный город, прикрытие кораблей в море, штурмовка войск противника, сопровождение штурмовиков, пикировщиков, тяжелых бомбардировщиков...
За боевые дела в Севастополе был награжден орденом Красного Знамени. Дважды ранен и оба раза, едва подлечившись, возвращался на свой аэродром Херсонесский маяк и в тот же день взмывал в продымленный, пронизанный трассами вражеских зениток воздух.
И всегда оставался веселым, неунывающим шутником.
Вот как рассказывает о нем в своих воспоминаниях Иван Павлович Белозеров - друзья летали вместе и после перебазирования полка из Севастополя на Кавказское побережье.
"Мы с Володей Клюковым не расстаемся ни на минуту. Крепнет наша дружба. Очевидно, на это оказывают влияние воспоминания о совместных схватках с врагом, о живых и погибших товарищах, которых сегодня нет рядом с нами. Сближают нас и разговоры о прочитанных книгах, просмотренных кинофильмах, о взглядах на жизнь. Порой же не сходимся в оценке событий, людей и тогда спорим, незлобиво, спокойно, убедительно. Как-то Володя и я вели учебно-тренировочный бой. Атаковали друг друга яростно, настойчиво. А когда закончили, я услышал в наушниках голос Клюкова: "Я, Павлыч, мог бы раз пять уничтожить тебя. Пожалел только..."
В тот день - 19 февраля 1943 года - Володя дежурил на аэродроме на самолете ЛаГГ-3. Поступил сигнал: над побережьем замечен вражеский разведчик Ю-88. Клюков тотчас взлетел, понесся на перехват. Что произошло дальше, осталось неизвестным. Ясно одно: коммунист, [146] отважный истребитель Владимир Михайлович Клгаков до конца выполнил свой воинский долг...
* * *
После очередного ночного вылета нашему экипажу до обеда был предоставлен отдых.
Утром сквозь сон я услышал громкий разговор в комнате. Открыл глаза и увидел группу офицеров, незнакомого генерала, комбрига полковника Токарева...
Мгновенно оделся, представился генерал-лейтенанту. Он внимательно посмотрел на меня. Немного помолчав, спросил:
- Скажите, Минаков, какой самолет лучше - "Ю-восемьдесят восемь" или "Ил-четвертый"?
Вопрос был неожиданным. Но трудности не составлял: "юнкерс" мы знали почти так же, как свой "ил", и не раз сравнивали их боевые и технические данные.
- И тот и другой имеют свои преимущества, - ответил, уже догадавшись, что разговариваю с начальником Главного политического управления Военно-Морского Флота генералом Роговым.
- А все же?
Я секунду поколебался.
- Наш более живуч, имеет большие радиус действия и высоту полета, универсален по применению подвесного вооружения. "Юнкерс-восемьдесят восемь" обладает большей скоростью у земли и вооружен четырьмя пулеметами вместо трех на "Ил-четвертом".
- Ну-ну, - кивнул Рогов, явно довольный ответом. - Сколько вы сделали боевых вылетов?
- За восемьдесят, - ответил за меня подполковник Канарев.
- Значит, можно считать вас ветераном?
Я немного подумал над малознакомым в то время словом.
- В гвардейском полку я недавно. Большую часть вылетов сделал в тридцать шестом минно-торпедном... [147]
- А почему на вас форма смешанная?
На мне была армейская гимнастерка, подпоясанная ремнем, и морские брюки, заправленные в сапоги. На выручку пришел комбриг.
- Приказано переодеть весь летно-технический состав в общевойсковую форму.
- Чепуха! - возмутился Рогов. - Кто это приказал? Вы же летаете над морем, служите на флоте! Это недоразумение. Немедленно доложу народному комиссару! А пока прекратите переодевание и восстановите традиционную морскую форму.
- Есть! - отчеканил комбриг. И добавил, не сдерживая радостной улыбки: - Сразу у летчиков настроение поднимется!
- Не надо было его и опускать, - строго заметил Рогов. - Впрочем, это зависело не от вас.
- Молодец, Вася, спас наши клеши! - бурно благодарили меня ребята, когда генерал уехал.
Будто и в самом деле это я их спас.
Урок
22 февраля во второй половине дня наш экипаж выполнял разведку погоды в интересах групп бомбардировщиков, готовившихся нанести удар по скоплению войск в районе Тамани.
Погода по всему маршруту оказалась неблагоприятной: низкая облачность, дождь. Ясно, что видимость не позволит выполнить задуманный удар.
На стоянке меня ожидал Степан Афанасьевич Стешенко.
- Ну вот, Минаков, пришло письмо! Не знаю, обрадует оно тебя или огорчит.
Издали узнал почерк матери на конверте. Жива родная! Забыв обо всем, впился глазами в крупный, до боли знакомый рисунок букв... [148]
"Дорогой сынок, немцы, недавно изгнанные из нашего города, принесли нам много лишений и горя. Фашистские изверги истребили много безвинных людей, за связь с партизанами убит и твой двоюродный брат Анатолий... Отец в последние часы перед занятием города увел железнодорожный эшелон в Астрахань. Где он? Жив ли? Не знаю. Твой брат Николай, бабушка Марина Демьяновна, невеста Тамара живы, но многое им пришлось пережить..."
И, после обычных в войну пожеланий: "Нам тяжело, но я все думаю, чем бы помочь Красной Армии? Что бы такое сделать? По просьбе женщин, работающих на полях пригородного хозяйства, решила создать детский сад, облегчить их нелегкий труд..."
Еще раз перечитал письмо, боясь найти что-то скрытое. Нет, все так и есть. Ясно представился разоренный, осиротевший город, развалины, терпеливые очереди у хлебных лавок, исхудавшая, постаревшая мать с кошелкой в руке... С Анатолием мы вместе провели детство, веселый был парень, добрый. Жаль его. Но все остальные живы. Отец - опытный машинист и смелый, вырвался, наверно, в последний момент из-под носа у оккупантов. Еще в гражданскую, будучи помощником машиниста, вот так же спас эшелон от захвата белыми...
Задумавшись, совершенно забыл о майоре. Оказывается, он не ушел, стоял в стороне, у капонира, что-то разглядывая под самолетом.
- Ну как? - обернулся, словно спиной увидев, что я поднял голову от письма.
Участливо выслушав мой рассказ, задал несколько вопросов об отце, о Тамаре.
- Ну, старик у тебя, вижу, бравый. Вернется скоро. И мать молодец! Все наладится, Вася! - в первый раз меня так назвал. - А за брата ты им еще всыплешь...
Обычные, простые слова.
- Постараюсь, товарищ майор! За всех наших... [149]
На другой день, 23 февраля, еще до рассвета экипаж был на аэродроме. Пятнадцатиминутная готовность. Под самолет подвешена торпеда, машина отбуксирована на бетонированную полосу.
Стало светать. Хмурое небо, серые низкие облака. Поеживаясь от ледяного ветра, с нетерпением поглядываем в сторону штабного домика, обмениваемся новостями о последних вылетах. Да, погода сегодня не за нас.
Как всегда неожиданно появляется капитан Матяш. Нам предстоит произвести разведку морских коммуникаций у южного берега Крыма. При обнаружении плавсредств противника торпедировать их.
- По местам! Приготовиться к запуску!
Торпедоносец выруливает на линию старта, на миг замирает на месте. Мощно взревывают моторы, и тяжело нагруженный самолет отрывается от бетонной полосы.
Выйдя к Феодосийскому заливу, начинаем разведку. Сплошная облачность высотой двести-триста метров. И дальше так. Вдоль всего побережья.
Два с половиной часа полета позади. В районе мыса Сарыч обнаруживаем на горизонте силуэты. Противник, сомнений нет. Сближаемся, уточняем: танкер водоизмещением шестьсот - восемьсот тонн в сопровождении тральщика и двух сторожевых кораблей.
Решаю с ходу атаковать танкер.
- Курс шестьдесят, - докладывает Ерастов.
Ложусь на боевой курс, снижаюсь до двадцати метров. Машина несется над седыми волнами, танкер растет на глазах. Вокруг вспыхивают черно-багровые разрывы, с кораблей охранения протягиваются огненные шнуры. Зенитки нацелены горизонтально, бьют, как по танку, в лоб. В лоб целят, сволочи! Штурман, милый...
- Залп! - кричит Володя.
Торпеда соскальзывает вниз, зарывается в воду. Оставляя за собой пенистую дорожку, устремляется к [150] цели. Танкер круто разворачивается на нас. На палубах кораблей сверкают молнии - бьют пушки, "эрликоны", пулеметы...
Бросаю машину влево, штурман строчит из носового пулемета, Панов и Жуковец - из башенного и люкового...
След торпеды прочерчивается вдоль левого борта танкера.
- Промахнулись, командир! Сманеврировал, гадина, так его...
На развороте увидели: торпеда дошла до берега и, уткнувшись в него, взорвалась.
Сфотографировав корабли, берем курс на аэродром. Экипаж молчит, удрученный неудачей.
- В следующий раз, как бы ни лупили, буду сближаться до четырехсот, - клянется Володя.
- Слишком рано увидели нас, облачность бы пониже....
- Ну, облачность не закажешь.
- Рано заметили, говорю. Стал бы додерживать до четырехсот, наверняка со снарядом поцеловались!
- Верткая, гадина!
- Малая цель...
- И надо же, День Красной Армии...
- Ладно, не плачь. Постараемся учесть. Отрицательный результат - тоже результат, как говорил старик Пересада.
- Ну, это о разведке...
- Всего касается, коли с умом...
Несмотря на неблагоприятную погоду, в тот день над аэродромом допоздна не смолкал гул моторов. Бомбардировщики упорно пробивались к цели. Группу из пяти самолетов при отходе от Тамани атаковали два "мессершмитта". Самолет Бесова, шедший ведущим, получил несколько тяжелых повреждений. Опытный летчик сумел дотянуть до аэродрома Геленджик. [151]
На следующий день удары по кораблям, технике и войскам в портах Тамань и Ак-Бурну совершали экипажи Литвякова, Митрофанова, Беликова, Алексеева, Чумичева, Бабия, Саликова, Трошина, Черниенко, Василенко. Мы снова производили разведку погоды.
25 февраля ночью наш экипаж получил приказ провести разведку коммуникаций южного берега Крыма. Под самолет подвесили торпеду - на случай встречи с вражескими кораблями. Взлетели в предрассветных сумерках. Оставив позади шестьсот километров, вышли на мыс Херсонесский. В течение пяти часов тщательно обследовали заданный район, то приближаясь к берегу, то вновь уходя в море. Заглянули в порты Ялта и Феодосия, но подходящих целей для торпедирования не обнаружили. Пришлось и на этот раз удовлетвориться отрицательным результатом.
А вообще, к разведке я проникался все большим и большим уважением. Удивляясь себе, вспоминал, как в первые месяцы на фронте огорчался, когда посылали в разведывательный полет.
Нет, серьезное это дело. И польза от одиночного полета разведчика может порой оказаться большей, чем от активных действий целой большой группы.
По всему Черноморскому флоту прославились экипажи замечательных разведчиков: Ивана Белозерова, Александра Карпова, Андрея Кондрашина, Дмитрия Лебедева, Евгения Лобанова, Василия Лобузова, Василия Мордина, Александра Рожкова, Владимира Скугаря, Владимира Василевского...
Нам было с кого брать пример.
* * *
После неудачи с торпедным ударом по танкеру я попросил комэска дать экипажу возможность потренироваться. Нам запланировали тренировочный полет на торпедный полигон. [152]
И вот под самолет подвешена учебная торпеда, отработаны варианты атак. С нами в штурманской кабине в качестве инструктора летит начальник минно-торпедной службы полка капитан Василий Иванович Терехов.
Полигон был расположен рядом с аэродромом. Это во многом облегчало задачу. По известным ориентирам проще определить высоту полета, дистанцию до цели. С катером-целью поддерживалась устойчивая связь. Казалось, трудностей не должно возникнуть.
Получив разрешение, запустил моторы, взлетел. Набирая высоту, вдруг почувствовал легкий рывок самолета. Посмотрел на высотомер - сто пятьдесят. Заглянул в штурманскую кабину. Возле электросбрасывателя возился Терехов, Володя спокойно наблюдал за его работой. Видимо, они ничего не заметили.
- Срочно проверь, висит ли торпеда под самолетом!
Сквозь прорезь щитка вижу недоуменное лицо.
- Выполняйте команду, штурман!
Развернув на сто восемьдесят градусов оптический бомбардировочный прицел, Ерастов взглянул и ахнул.
- Вот теперь удивляйтесь, - не выдержал я. - А команды надо выполнять немедленно!
- Нет торпеды-то, командир...
- Доложи Терехову!
Закладываю вираж, принимаюсь искать место падения торпеды. Первым масляное пятно на воде заметил Панов.
- И это все, что осталось от шестиметровой летучей рыбки? - невесело пошутил Жуковец.
На земле выяснилось, что Терехов вставлял щетки в электросбрасыватель, не проверив, включены ли тумблеры на сброс. Влетело всем троим - и Терехову, и Ерастову, и мне.
В последующие дни мы сделали несколько вылетов на полигон, отработали все элементы низкого торпедометания. [153] Это помогло нем вновь обрести уверенность в себе, продолжать боевые вылеты в качестве экипажа торпедоносца.
Еще урок
26 февраля после полуночи полк подняли по тревоге.
- Разведка установила, что противник усилил перевозку своей техники в Крым через Керченский пролив, - коротко ознакомил с обстановкой Канарев. - Из Крыма в Тамань доставляются боеприпасы, горючее, снаряжение, продовольствие. Нам приказано произвести минные постановки в Керченском проливе. Первым взлетает Чумичев, затем Беликов, Василенко, Черниенко, Саликов, Трошин, Андреев, Минаков, Бабий. Обратите внимание на противовоздушную оборону пролива и особенно - на пилотирование самолета в лучах прожекторов на малых высотах. Остальное укажет майор Колесин.
Начальник штаба полка, начальники разведки и минно-торпедной службы дали свои указания, и мы приступили к расчетам и прокладке маршрута.
Мне было приказано лететь на самолете второй эскадрильи, только что полученном с завода. Летчики всегда с осторожностью относились к незнакомым машинам. Даже каждый автомобиль имеет свой индивидуальный "характер". А тут - самолет. Новый. И предстоит взлетать в темную ночь с тяжелой миной, едва не касающейся земли...
Предполетную подготовку проводил минер эскадрильи капитан Леонид Лебедев. Накануне войны он закончил минные классы, был влюблен в свою профессию.
- Начнем с истории, - обратился сначала ко всем. - Вот хотя бы один примерчик. К весне двадцатого года Красная Армия очистила от белогвардейцев все побережье Азовского моря - от Геническа до Керченского пролива. Но в апреле враг высадил десант и захватил [154] Геническ. Красная Азовская флотилия в ту пору только еще создавалась, серьезного сопротивления на море оказать не могла. Но ей была по силам другая задача - перекрыть длинными заграждениями море от Белосарайской косы до Долгой. Флотилия выставила более двух тысяч мин, на которых погибло шесть кораблей противника и четыре получили серьезные повреждения. Белые так и не сумели прорваться в Таганрогский залив и высадить десант в тылу наших войск...
Тщательно проверив знание экипажами мест предстоящей минной постановки и напомнив все необходимые инструкции, закончил более свежим примером:
- По данным разведотдела флота, на наших минах в Керченском проливе с декабря по февраль подорвались и затонули три десантные баржи противника.
После чего и отправились на аэродром.
Самолет, на котором мне предстояло лететь, стоял в стороне от капониров эскадрилий, почти у самого берега. Незнакомый техник доложил о готовности машины. Я проверил общее состояние самолета, заправку горючим и маслом. Каждый член экипажа осмотрел свой пост.
- При подвеске мины проверяли ее на отцепку? - спросил Володя Ерастов.
- Точно не знаю, - пожал плечами техник. - Специалисты из минно-торпедной сказали: принимай, порядок. Мне ничего не оставалось, как расписаться за подвешенную мину...
- Что будем делать, командир?
Что тут делать?
- Сам знаешь, Володя, штурман обязан участвовать в подвеске мины и расписываться за нее. Но уже время выруливать. Выходит, и нам ничего не остается...
Первые машины уже взлетели. Выруливаю в самый конец поля и направляю самолет в сторону морского маяка, на створный огонь. Взлет на перегруженной машине [155] проходит благополучно. Берем курс к цели. На высоте около тысячи - сплошная облачность. Решаем лететь под ней вдоль побережья, на удалении пяти - восьми километров, затем сразу выйти в заданный район.
- Хоть глаз коли, - вздыхает Володя.
- Не уверен, что выйдем?
- Ориентироваться трудно. Будем надеяться на расчеты.
Пролетая возле Туапсе, где наша противовоздушная оборона особенно отлажена в ожесточенных боях с вражеской авиацией, даю указание штурману сигнализировать ракетой: самолет свой. Не успевает он этого сделать, как попадаем в лучи прожекторов. Меня ослепляет, приборная доска сливается в пятно. Штурман суетится, заряжая ракетницу. Открывает боковую форточку, слышится свист воздуха, врывающегося в кабину. Тянет руку к форточке, взводит курок, выстреливает. Яркая вспышка, сноп искр, фейерверк...
Не сразу понимаю, что произошло. Ракета носится по кабине, как бешеная. Оказывается, Володя не попал в форточку. Придя в себя, он бросился на ракету, чтобы загасить ее, но промахнулся. Хвостатая комета продолжает крутиться по стенкам конусообразной кабины. Вот-вот возникнет пожар...
Меня по-прежнему ослепляли прожекторы. По курсу появились разрывы снарядов: зенитчики приняли наш самолет за чужой. Наконец Ерастову удалось броситься на догорающую ракету, кабина наполнилась дымом. Я сделал противозенитный маневр с разворотом в море. Разрывы остались в стороне, затем отстали и прожекторы.
- Ну штурман!..
- Понимаешь, не рассчитал, командир... Прожектора ослепили...
- Не слишком ли часто приходится тебе каяться, [156] штурман, в последнее время? - уже не стесняюсь стрелков. - Уточни как следует курс!
Ерастов молча утыкается в карту, подсвечивая себе бортовым светильником.
К Керченскому проливу подходим с юга. И сразу же впереди вспыхивает несколько прожекторов. Лучи качаются, прощупывая тьму над проливом.
- Учуяли фрицы! - хмуро констатирует Панов.
Да, уж не повезет, так...
Штурман доворотами выводит самолет на цель. Высота двести метров. Вдруг один из голубых ножей, черкнув по горизонту, натыкается на нас. Спустя мгновение мы уже в перекрестии нескольких лучей.
Противовоздушная оборона оживает. Скорострельные "эрликоны" тянут трассы вдогон лучам...
- Сейчас, сейчас... - голос штурмана. И наконец: - Мину сбросил!
Готовлюсь резко отвернуть в сторону. И вдруг осознаю: характерного рывка самолета не ощутил.
- Продублируй аварийно!
- Продублировал, командир!
Нет, сброса не было. Потеря тысячекилограммового груза не может не ощутиться летчиком.
Маневрирую, вырываясь из огненных клещей. Нет, и по маневренности машины ясно: груз на борту. После нескольких виражей резко бросаюсь к воде. "Фокус" лучей остается вверху...
Крутым разворотом уходим в Азовское море.
- Так что с миной?
- Черт ее знает, - неуверенно отвечает Ерастов. - Сейчас уточню.
- Мина не падала, командир! - подтверждают оба стрелка. - Мы все время следили за задней полусферой.