Большевики были готовы к Гражданской войне. Благоденствие и социальный мир в России, как, впрочем, благоденствие и мир в любой другой отдельно взятой стране, никогда не входили в число их задач. Их вдохновляла титаническая мечта о Мировой Коммуне. Это был образ земного рая, созданного руками людей, воплотивших вековечную мечту человечества о справедливой жизни. Тут не было богатых и бедных, никто не ощущал себя сильным или слабым, никто не мог похвалиться особыми привилегиями – все были равны во всем, все было общее, и жизнь каждого человека содержала все возможности, присущие остальным людям. Поэтому главным противником коммунистов-большевиков был Бог, сотворивший мироздание несправедливым. Другим противником являлось государство, служители которого силой поддерживали эту несправедливость в человеческом обществе. И, наконец, третьим врагом была собственность, чье количество являлось выражением этой несправедливости в частной жизни каждого человека. Следовательно, в своей борьбе коммунисты могли опираться, прежде всего, на тех, кто не имел собственности, не ждал ничего хорошего от государства и не надеялся уже на Бога – т. е. на пролетариат, городскую и сельскую бедноту. Все прочие в ходе коммунистической революции подлежали либо уничтожению, либо принудительному перевоспитанию.
Понятно, что сохранить гражданский мир строителям Мировой Коммуны было невозможно, и большевики, получив власть в октябре 1917 года, объявили в России диктатуру пролетариата, не дожидаясь, пока подлежащие искоренению "буржуи" начнут оказывать вооруженное сопротивление. В декабре 1917 года была учреждена Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем, сотрудники которой – чекисты – должны были стать, по словам Ленина, "разящим орудием" новой власти. В "разящее орудие" превратилась и созданная в феврале 1918 года Львом Троцким Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Впрочем, первый краском (красный командир) Михаил Муравьев еще до возникновения РККА завершал военные походы своих революционных отрядов массовыми экзекуциями, приказывая беспощадно уничтожать всех офицеров, юнкеров, священников, монархистов и прочих "врагов революции" в занятых городах. Повсюду, от губерний и краев до городских районов, деревень, заводов, фабрик и даже домов, для проведения решений новой власти создавались особые комитеты бедноты (комбеды), готовые исполнить любой приказ комиссаров. Кроме неимущих пролетариев к большевикам шли разночинные молодые мечтатели-энтузиасты, шли энергичные и беспринципные карьеристы, шли чудаки и непризнанные таланты, шли в поисках удачи наемники, авантюристы и уголовники. В их ряды становились "красные" прибалты и финны, безвозвратно вытесненные из собственных стран после скоротечных, но кровавых гражданских войн. Их союзниками были местечковые евреи, пережившие гонения и погромы и готовые ответить тем же своим обидчикам. Вместе они составляли грозную разрушительную силу, призванную окончательно сокрушить Россию, превратив одну шестую земной суши в плацдарм для победного шествия мирового коммунистического Интернационала:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,-
Кто был ничем, тот станет всем.
За несколько дней до бойни в Екатеринбурге в Москве на только что открывшемся V Съезде Советов против большевиков выступили их последние союзники – левые эсеры, возмущенные зверствами деревенских комбедов и позорным Брестским миром. Во время работы Съезда вооруженные отряды эсеров попытались захватить в заложники руководителей ВКП (б), а лихой эсеровский боевик Яков Блюмкин застрелил германского посла Мирбаха. В это же время в Симбирске неистовый краском Муравьев отдал своим бойцам приказ идти на Москву и "свергнуть диктатуру большевиков". Московский мятеж был подавлен латышскими стрелками, Муравьев же, попав в засаду, застрелился. Но в Ярославле и Рыбинске вспыхнули новые эсеровские мятежи, а в столицах левые эсеры перешли к тактике террора, хорошо знакомой им по былому революционному подполью. В один день, 30 августа, в Москве на рабочем митинге был тяжело ранен Ленин, а в Петрограде – убит председатель ПетроЧК Моисей Урицкий. В ответ большевики, оставшиеся единственной партией, представленной в Совнаркоме, объявили собственный красный террор.
Все это время Гумилев, как и большинство петроградцев, был удален от политической жизни. Погрузившись в перевод "Гильгамеша", он перелагал русскими стихами самый древний – до Библии! – рассказ о Всемирном потопе:
Шесть дней, шесть ночей бродят ветер и воды,
ураган владеет землею.
При начале седьмого дня ураган спадает,
Он, который сражался, подобно войску;
Море утишилось, ветер улегся, потоп прекратился.
Я на море взглянул: голос не слышен,
Все человечество стало грязью,
Выше кровель легло болото!
5 августа Гумилев вручил Ахматовой полученную им в Отделе записей браков справку о расторжении семейного союза. Через три дня, так же буднично, в том же советском "отделе записей" состоялась регистрация его второго, гражданского брака с Анной Энгельгардт. Необходимой юридической "свидетельницей" бракосочетания была сумрачная Ольга Арбенина. "Аня просила меня прийти к ней, – вспоминала Арбенина, – даже приглашения (или оповещения) о свадьбе были отпечатаны по всем правилам, и она уговаривала: они оба так хотят, чтобы я пришла, – если бы я не пошла, она бы вообразила, что я ревную, а этого я не хотела показать, да, говоря правду, я была спокойна – шпоры не позванивали, шпага не ударялась о плиты, и нельзя было дотронуться до "святого брелка" – Георгия – на его груди. Он был в штатском, по-прежнему бритоголовый, с насмешливой маской на своем обжигающе-некрасивом лице. Тот – и не тот. Главное – время было другое! Проклятое время!"
На скромнейшем семейном торжестве ("Что ели, пили – не помню", – признается Арбенина) счастливый жених развлекал собравшихся рассказами об Англии, о встрече с Честертоном под немецкими бомбами, пытался балагурить:
– Посмотрите: вот Аня – настоящая кроткая восточная женщина, едущая на верблюде за спиной своего повелителя! А рядом с ней Оля – да это же валькирия, которая только и знает, что бороться, отбиваться, повелевать…
Под конец затеяли гадать на Библии. Арбенина, спотыкаясь на церковнославянской вязи, прочла:
И пои́мши Сáра женá Аврáмля А́гарь Еги́птяныню рабý свою́, по десяти́ лѣ́тѣхъ вселéнiя Аврáмля въ земли́ Ханаáни, дадé ю́ въ женý Аврáму мýжу своемý.
Гумилев никак не мог уняться.
– Ну вот, оказывается, я ошибся! Оля, оказывается, никакая не валькирия, а страстная наложница Агарь! В таком случае, дорогая, ты, как благоразумная Сарра, должна ввести ее сегодня ночью в мою кочевую палатку и оставить вместо себя!..
– Коля с ума сошел! – конфузливо смеялась Энгельгардт.
Побледневшая Арбенина растерянно бормотала что-то вроде "она войдет в твою палатку, Авраам…", потом заторопилась и покинула квартиру на Ивановской так поспешно, словно бежала из пещеры людоеда.
Новобрачным предстояло совершить свадебное путешествие… в Бежецк (иные маршруты, по понятным причинам, не рассматривались). Увы! Даже эта дачная поездка в близкую Тверскую губернию продолжалась недолго: в двадцатых числах августа Гумилев с юной женой, матерью и сыном срочно вернулся в Петроград – при смерти находился старший брат Дмитрий.
Кавалер боевых орденов св. Анны 4-й степени с надписью "за храбрость", св. Анны 3-й степеней с мечами, св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом и св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом поручик 7-го Финляндского полка Дмитрий Гумилев в августе 1916 года был тяжело ранен и контужен. Через полгода самоотверженная забота жены и мастерство петроградских докторов вернули его к жизни, но – нестроевым инвалидом, попавшим "для письменных занятий" в канцелярию Военно-Санитарного управления. К лету 1918-го Дмитрий окончательно сдал и слег. Родные были вынуждены постоянно дежурить у его постели, и, в конце концов, Гумилев перевез умирающего больного к себе на Ивановскую. Казалось, губительные силы, разгулявшиеся в России, занялись попутно и его семьей – незадолго до того в припадке буйного помешательства скончалась племянница Маруся Сверчкова, пережившая в августе 1917 года кровавый погром "буржуев", устроенный в Царском Селе солдатами краскома Муравьева, оставившего по себе страшную память. Другой племянник, Коля-маленький, верный спутник в африканских странствиях, служивший теперь в Бежецком краеведческом музее, был тоже не жилец – после германской газовой атаки он страдал легкими и постоянно кашлял кровью.
В сентябре Гумилев оказался в отчаянном положении. На его полном иждивении в доме на Ивановской жили теперь жена, мать, сын, больной брат и невестка. А Петроград уже накрывала первая волна "красного террора". Убийца Урицкого поэт Леонид Канегиссер (добрый знакомый Гумилева по литературным собраниям в "Северных записках" Софьи Чацкиной) был схвачен сразу после покушения. Расстреливать его чекисты не торопились, надеясь на признательные показания о руководителях эсеровского подполья. Однако "за Урицкого" уже в первых числах сентября было уничтожено без суда 512 "контрреволюционеров и белогвардейцев" из числа заключенных в петроградских застенках ВЧК. В Кронштадте на тюремной перекличке уводили на казнь каждого десятого. Поскольку немедленно умертвить расстрелянием такое количество людей не представлялось возможным, часть жертв, связав попарно колючей проволокой, затопили в ветхих баржах. Списки казненных на фоне лозунгов "За каждого нашего вождя – тысяча ваших голов!" и "Они убивают личностей – мы убьем классы" публиковала петроградская "Красная газета". Бывший "сатириконовский" поэт Василий Князев, примеряя на себя новое революционное амплуа, писал:
Клянемся на трупе холодном
Свой грозный свершить приговор -
Отмщенье злодеям народным!
Да здравствует красный террор!
Красный террор стал завершающим этапом в установлении в РСФСР режима военного коммунизма. К осени 1918 года подходило к концу искоренение частной собственности – в пользу Советов были конфискованы не только крупные и средние промышленные предприятия, транспорт, недвижимость, но и продуктовые "излишки" в крестьянских хозяйствах. Зажиточные крестьяне пытались прятать свой хлеб от вооруженных продотрядов, городские же "буржуи" оказались ограбленными до нитки. Уполномоченные домовых комитетов бедноты (домкобедов) регулярно обыскивали квартиры, изымая золото, наличные деньги и любые "предметы роскоши". Но деньги и драгоценности для бывших владельцев и так значили немного, поскольку частная торговля была официально запрещена. Уличные рынки существовали нелегально – во время постоянных облав вместе с торговцами краденым и спекулянтами-мешочниками теряли последнее и голодающие горожане, распродающие остатки имущества. Основным источником существования стали продуктовые пайки, которые распределялись по классовому принципу. Низшую категорию составляли представители "нетрудовых классов", в том числе – "лица свободных профессий с семьями". Писатели, ученые, артисты, музыканты, художники были обречены на жалкое прозябание. Впрочем, недовольны результатами коммунистического распределения были все пайковые категории – за исключением советских ответственных работников, счастливых обладателей весьма тучного спецпайка.
Террор, таким образом, должен был парализовать возможных внутренних бунтовщиков. "Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов, – инструктировали подчиненных руководители ВЧК. – Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора". По Петрограду поползли жуткие слухи, что тела казненных в чрезвычайке ввиду непосильной загруженности похоронных команд отдают теперь "на утилизацию" в городской зоопарк – хищникам.
Ежедневный страх за себя и близких, голод, холод оказывали губительное воздействие на людей, у которых оставалась лишь одна забота – выжить. Мир сузился до границ собственного дома и прилегающих к нему кварталов. С наступлением ранних сумерек городской транспорт замирал, а на улицы, лишенные освещения, опускался мрак. Петроград и окрестные губернии были превращены теперь в особую область – Северную коммуну, где безраздельно царствовал жестокий диктатор Григорий Зиновьев, фанатик-коммунист, доводивший своими указаниями и без того драконовские меры Совнаркома до безысходного зверства. В первые дни террора он призывал рабочих "расправляться с интеллигенцией, по-своему, прямо на улице". Его урезонили, разъяснив, что отряды "красных погромщиков" наверняка начнут не с Академии Наук и университета, а с собственных зиновьевских хором в гостинице "Астория". Но Зиновьев не успокаивался:
– ЦАРСТВУ НАШЕМУ НЕ БУДЕТ КОНЦА!
В своей "коммуне" Зиновьев завел порядки осажденной крепости. Все оппозиционные газеты и журналы были закрыты, деятельность городских издательств прекращена ("Гильгамеш", вышедший в самый канун "красного террора", оказался последней книжкой "Гиперборея", а "Отравленная туника" так и осталась неизданной). Из внешнего мира в Петроград поступала только та информация, которая проходила цензурную фильтрацию "Правды", "Известий", "Петроградской правды", "Красной газеты", "Вооруженного народа" и "Северной коммуны" – столичных и местных советских "официозов". Досужих болтунов чекисты выявляли как вражеских агитаторов, вербуя повсюду множество осведомителей-сексотов (секретных сотрудников). Зато во всех учреждениях, на заводах и в школах проводились обязательные политинформации и политбеседы, а по воскресеньям устраивались общегородские митинги, где выступали советские и партийные активисты:
– Из тьмы небытия, распятый капиталом на кресте жестокой войны, казнимый в веках истории всеми существующими в мире пытками и мучениями – пролетариат восстал в Европе, как в России, и поднял над всем миром алый стяг борьбы за освобождение!
В ноябре, в самую годовщину ленинского переворота, в Германии тоже вспыхнула революция, подобная российской. Германские войска на французском фронте дрогнули и начали отступать. Кайзер Вильгельм II бежал в нейтральную Голландию и там отрекся от имперского и прусского престолов. К этому времени в Австро-Венгрии и Турции уже хозяйничали войска союзников. 10 ноября Берлин капитулировал перед Антантой. Мировая война завершилась, но большевики говорили о начале Мировой революции – в германской столице шли первые столкновения между социал-демократами и коммунистами из Spartakusbund-а Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Гражданские волнения прокатились и по другим городам разоренной войной Европы.
– Республика в Австрии и Венгрии станет совершившимся фактом в ближайшие дни, – пророчествовал Зиновьев 7 ноября на торжественном заседании в Смольном институте, превращенном в штаб Северной коммуны. – Власть перейдет и в Вене, и в Будапеште, и в Праге к Советам рабочих и солдатских депутатов. В короткое время из Австрии революция перекинется в Италию. Близко, близко время, когда в Милане и в Риме мы увидим Советы. Триумф рабочего класса Германии неотразим. И когда окончательно взовьется красный флаг над Берлином, это будет сигнал, обозначающий, что недалек тот час, когда этот же красный флаг поднимется и над ратушей Парижа… Возможно, правда, что английский капитал просуществует несколько лет рядом с социалистическим режимом в других странах Европы. Но с того момента, когда победа социализма в России, Австрии, Германии, Франции и Италии станет фактом, с того момента английский капитализм будет доживать последние месяцы своей собачьей старости!
Заседание в Смольном стало началом революционных торжеств, которые проводились в Петрограде с невероятной пышностью. По идее наркома Луначарского, первый из трех юбилейных дней посвящался борьбе пролетариата, второй – его победе, третий же должен был продемонстрировать упоение победой. Поэтому 7 ноября состоялись торжественное шествие по городу краснознаменных рабочих колонн в сопровождении грузовиков, из которых уличных зевак осыпали "дождем революционной литературы", открытие памятника Карлу Марксу и огненное шоу-фейерверк, устроенное вечером на Неве эскадрой Балтийского флота. 8-го праздник переместился на Благовещенскую площадь, где перед Николаевским дворцом был установлен гигантский триумфальный монумент Михаила Блоха, изображающий рабочего-металлиста, а сам дворец стал в этот день профсоюзным Дворцом Труда. 9-го же ноября центральные городские улицы заполнили 50 тысяч воспитанников заводских детских организаций, бесплатных начальных школ и детских приютов. Под руководством девушек-работниц в красных косынках юные пролетарии с пением "Интернационала" прошли на Дворцовую площадь, где в Зимнем дворце для них были устроены живые картины, концерты и раздача сдобных булок и конфет.