Я ходил тогда на местное кладбище в Качуге, силясь отыскать мамину могилку. Дни стояли пасмурно-мглистые - где-то внизу сильно горела тайга. Солнце лежало вялое и воспаленное, не могущее пробиться к земле напрямую - мешала тусклая гаревая плоть. Рядом с кладбищем, оно на довольно высоком кургане, аэродром. И сразу же за последней оградкой какой-то Лукерьи Красновой, усопшей еще в пятидесятом, взлетная полоса. Редкие самолеты сваливались с хребта косо вниз, слезно отблескивали в олове дня…
Чуть позднее узнал и об отце, который погиб на одной из дорог, что сам строил, и о старшем брательнике - Олеге, из-за которого столько лет вел свои поиски… В черемховской тайге, под Голуметью, в деревне Инга, "потеряли" Олега. И некого вроде корить в том. Проклинать… Некого. Все как в той, кем-то неглупо зарифмованной строке, незнамо откуда залетевшей в память: классический русский сюжет - страдающих уйма, а виноватых нет.
Конечно, не подбери меня тогда в манзурских лопухах - они, кстати, есть самое первое, что я вообще запомнил на этом свете, - Скоп Сергей Антонович, коренной восточносибирец, большевик с 1919-го, фронтовик, отломавший Великую Отечественную от звонка до звонка, партийный и хозяйственный работник, которого, я точно знаю, и уважали, и любили за бескорыстие, прямодушие, отзывчивость… да не втемяшь своей уросливой супруге-сибирячке, Скоп Вассе Дмитриевне, что делает-то он дело правильное, милосердное, и, значит, не усынови они меня, не впусти под свою фамилию, не выкорми, не защити, не вытерпи, не надели тем многим, что есть у меня сегодня за душой… кто бы мог угадать, как бы оно еще все повернулось…
- Ах, родина… - Я тихо произнес и распахнул рубахи тесный ворот. Всего два слова, а щемит до слез. Всего два слова и - опять я молод.
Как она кстати пришлась мне сейчас, задушевность моего хорошего товарища, умного поэта, рожденного вологодской землей, Александра Романова. Что там и говорить: все мы в долгах перед своей малой родиной. Я - перед Сибирью, перед ее жителями, земляками… Значит, еще не раз подышу нашим, сибирским воздухом. Запылится под ногами дорога, а однажды вечером, перед первой звездой на подсиненном прохладой горизонте, когда набежит на звезду мутная тучка, прихватит меня тепленьким дождиком где-нибудь на изгибе никому не ведомой, кроме меня, речухи, и я буду отсиживаться, совсем как в детстве, под щелястым, зашарканным до заноз мостком, в лопухах, от которых пахнет-то черт его знает как: щемливо, родно, и я обязательно подсунусь головой под лопух, подслушаю и угляжу там все-все-все, а потом уж, спустя какое-нибудь время, и напишу - точно, так никто не напишет, - как идет по лопухам у дороги мятный ночной дождь, как он обрывисто и тупо стучится в толстые листы каплями, стряхивая на влажную землю прикорнувших под листами букашек, а корни лопухов, напитываясь чистой водой, до звука постанывают, шевелясь от тягучей истомы.
- Низкий-низкий поклон тебе, отец. Слы-ы-ы-шишь?! Спи спокойно…
- А ты, мама, не болей, пожалуйста. Живи долго-долго, милая. Понимаешь?..
По Лене-реке уже поползла, шурша и пришепетывая, сахарно-льдистая шуга 1983-го. И опять засизел, зафиолетился, будто накрыл сам себя этим из ничего возникающим нимбом, облетевший березняк вдоль лесовозных дорог к застуженному Байкалу.
В самом конце нашего писательского маршрута мы - белорус Алесь Адамович, иркутянин Марк Сергеев и я - приехали в Качугский район, тот самый, где я родился в селе Манзурка и о проблемах которого написал тревожную "открытку с тропы" еще в 1969 году. Называлась она "Завтра в моей деревне" и с нескрываемой болью повествовала на абсолютно документальной основе о том, почему обезлюдевает эта исконная, очень даже не просто освоенная для житья и рождения хлеба сибирская земля.
Так вот буквально через пять или семь минут после того, как мы, гости, расположились для разговора в кабинете первого секретаря Качугского райкома партии Юрия Ефимовича Ковалева, он, чуть вздохнув, сказал, глядя на меня:
- К сожалению, Юрий Сергеевич, все, о чем вы написали про нас… В шестьдесят девятом, да?
Я кивнул.
- Все так и есть. Ничего не переменилось.
- И автогужевые надбавки не сбросили?! - вырвалось у меня.
- Нет.
- И северных вам так и не дали?
- Не дали.
- Сколько же вас тогда сейчас в районе осталось?
- У меня данные на первое января 1982 года… - вопросительно уточнил секретарь райкома.
- Это неважно, - занервничал я. - Сколько?
- Двадцать одна тысяча восемьсот двадцать четыре человека.
- А в 1969-м, если я не ошибаюсь, тут жило… около 29 тысяч?
- Вроде так… - перелистнул какие-то бумаги секретарь. - У меня есть цифра уменьшения населения в районе за семнадцать лет. С января 1965-го по январь 1982-го…
- Сколько?
- На одиннадцать тысяч и семьдесят шесть человек помелели мы. Да нате, возьмите нашу справку, что мы готовили в прошлом году для обкома и облисполкома. В ней все то же, что и у вас в книжке, где вы про качугцев написали.
- А в области что на вашу справку? - спросил Адамович.
- Думают… - не сразу ответил секретарь.
Дописав вот до этого места, я тоже задумался и, честное слово, недели две не заряжал в пишущую машинку чистых страниц. Не знаю, достойно ли я передам словами сейчас причину такой вот паузы, но за откровенность слов ручаюсь: меня остановило странное ощущение непонимания понимания. То есть мне-то, просто человеку, еще в 1969 году стало ясно, чем "болеет" мой родной Качугский район, а вот почему это не становилось ясным тем, кто мог бы своей властью "излечить" его… хоть убей… было неясно. А тут еще разом разбередилась вроде бы подзажившая давнишняя обида на свое родное - оно в Иркутске - Восточно-Сибирское книжное издательство.
Обида эта просунулась в душу вовсе даже не из-за того, что иркутские издатели не пожелали переиздать для читателей-земляков мою книгу художественно-документальной прозы "Открытки с тропы". Нет. Обиду посеял издательский ответ-аргумент, что был приложен к возвращаемой мне назад расклейке. В нем, из четырех или шести строчек машинописного текста, приговорно сообщалось, что проблемы, которые я затронул в своих очерках-раздумьях, полностью решены, а потому и книга в целом утрачивает, так сказать, необходимую актуальную ценность.
Не скрою, я и сейчас малость внутренне передергиваюсь от такой вот казенной, пропитанной бездушием отписки-оплеухи, хотя это уже и воспоминания, а вот тогда… тогда, вчитываясь и вчитываясь в эту номенклатурную некомпетентность ответа, - произрастает же и такое в бюрократических парниках, - я еще долго, подменяя этим слова, дышал носом и беззвучно шевелил губами…
В связи со всем этим я должен поделиться одним соображением, которое в общем-то, как мне кажется, беспокоит сегодня не только меня. Разумеется, решение многих социальных проблем, волнующих нас, зависит прежде всего от наличия на руководящих постах - больших и самых малых - честных, думающих, инициативных людей. Это - аксиома, бесспорность. И все же я бы позволил себе чуть-чуть дополнить бесспорное: сегодняшний честный, думающий, инициативный деловой человек, если он ограничен знаниями только своего дела, а к сожалению, покуда еще современная школа, вуз, профессиональная среда нацеливают будущего делового человека в основном именно на это, несовершенен. Научить человека делу, делюсь своим глубочайшим убеждением, - полдела. Преподать же ему и довести в нем, деловом человеке, до душевного автоматизма уроки социальной справедливости, примеры бескорыстия и нравственного служения идеалам дела и общества - вот это да!.. Вот это - совершенство, гарантирующее неспособность к номенклатурной, заранее рассчитываемой, некомпетентности. Такой руководитель, уверен, и на "свою" территорию станет смотреть с высоты этих идеалов…
А теперь конкретно к тому, чем продолжительно-продолжительно "болеет" Качугский район Иркутской области. И сразу - попытайтесь представить себе, где те места, о которых и пойдет сейчас речь.
В Качуге мне доводилось слышать, что площади их района вполне достаточно для размещения на ней целой Албании и что еще лишку останется, а лишек этот в четыре тысячи квадратных километров. Входит район в группу верхоленских, расположенных в юго-восточной части Иркутской области. На севере качугские границы смыкаются с самым северным районом - Казачинско-Ленским, на севере и северо-западе - с Жигаловским. С южной и юго-восточной части подпирает его Ольхонский район, место проживания байкальских ветров.
В центре - Качуг - 275 километров по Якутскому тракту от ближайшей железной дороги. Навылет шьет весь район великая сибирская река Лена, не имеющая, правда, здесь регулярного судоходства.
Отрыв от железной дороги сам по себе "узаконил" затруднения, связанные с доставкой грузов, товаров, строительных материалов. Отсюда и резко удлиняющийся ремонт школ, больниц, детских учреждений. Отсюда и заметно сниженный темп строительства жилья, производственных помещений, а увеличенные транспортные расходы сильно удорожают жизнь местного населения.
Честное слово, но я - коренной уроженец Иркутии - почему-то считал, что Качугский район относится к северным, труднодоступным районам в смысле наличия здесь доплаты жителям северных коэффициентов. И он действительно приравнен к отдаленным, горным районам - Постановление Совета Министров от 09.03.62 года № 237, - за что "обложен" дополнительными, к прейскурантным ценам, так называемыми автогужевыми надбавками.
Что это такое? А вот что. Жители Качугского района вынуждены переплачивать за все завозимое в район и необходимое для жизни. Так, за ткани, обувь, швейные изделия, трикотаж с населения взимается "подать"-надбавка - 2,25 процента. За все виды продовольственных товаров - 6 процентов. Мыло хозяйственное, рыботовары и рыбные консервы - 9 процентов. За мебель - 15 процентов. За стекло же оконное, цемент и прочие стройматериалы - 30 процентов.
Таким образом, население выплатило автогужевых накидок (черт побери, да не возят сюда лошадьми-то уже!) только за 1967 год 550 тысяч рублей. В 1980-х годах - по 250 тысяч. Тут, вероятно, сыграло свою роль уменьшение надбавки на вино и ликеро-водочные изделия: в шестидесятых - семидесятых годах на каждый литр набрасывалось по 60 копеек. Теперь - по 30. В то же самое время, вот это место особо подчеркиваю, район северными льготами не пользуется, и у большинства местных рабочих и служащих нет поясного коэффициента.
Обидно качугцам. Очень обидно. Их же соседи - жители Казачинско-Ленского района - платят такие же деньги за товары, как и они, но сам район приравнен к северному и пользуется всеми льготами Севера. Баяндаевский район не относится к северному, но гужевых на товары не платит.
А чтобы жить в Качугском районе, ей-богу, необходима определенная и духовная и физическая закваска.
Качугская метеостанция "берет" погоду с 1911 года и давно уже подтвердила принадлежность района к северным. А как же иначе? Вот вам малая толика данных и - судите сами:
крепкие морозы живут в районе начиная с 28 октября и только-только стираются к 27 марта, то есть 151 день в году;
продолжительность отопительного сезона - 250-255 дней;
коэффициент жесткости погоды - -2,0…
Официально установлено, что по климатическим показателям Качугский район аналогичен с Казачинско-Ленским, Усть-Кутским, Киренским, которые давным-давно отнесены к местностям, приравненным к северным.
А зарабатывают качугцы не густо. Средняя заработная плата рабочих и служащих в районе - 152 рубля. Вот она и причина - катастрофического уменьшения населения, острейшей нехватки кадров!
Перед войной Качугский район насчитывал 46 тысяч душ населения. Нынче - около 22 тысяч. Налицо факт перемиграции. А с другой стороны, все обусловлено и закономерно: хотим мы этого или не хотим, но оценка условий жизни сознательно или бессознательно, но проводится самими людьми. Вступает в силу закон больших чисел, и отлив трудовых ресурсов из района, в котором жестокая нехватка рабочих рук, уже сам по себе служит безошибочным показателем отставания района по общему комплексу жизненных условий.
Да чего уж там!.. Только два года назад "дотянулось" до качугцев телевидение. Только два года назад!.. Да и то - смех и грех: в Манзурке, например, это в селе, где я родился, с трудом смотрят только одну программу центрального телевидения, но и то при условии, если ты докупишь к своему приемнику какую-то дополнительную приставку за 35 целковых. Без нее же в телике все рябит и мельтешит, будто ты в накомарнике, в самую что ни на есть мошкариную пору.
Или вот еще фактец… Обновляют Якутский тракт. Кладут новый асфальт до Качуга. За двенадцать лет обновили всего 100 километров. Остается еще 157…
Пишу про все это, а внутри больно. Еще больнее, чем в 1969 году, когда впервые писал то же самое. Неужели никого не взволнует проблема "забытых пространств"? Имею в виду тех, к кому я, писатель, адресую свои эмоции, и тех, к кому адресовались не раз и снова адресуются Качугский районный комитет партии, исполком районного Совета народных депутатов. И я, и они просили и просят руководителей Иркутского обкома КПСС и Иркутского облисполкома войти с ходатайством в Совет Министров СССР об отнесении Качугского района к группе районов, приравненных к северным, и об отмене наконец-то автогужевых надбавок.
Нельзя, невозможно допустить, чтобы на Лене исчезла, а значит, перестала возобновляться популяция истинных сибиряков. Здесь жили и хотят жить мои земляки - люди редкие в своей смекалистой красоте и духовной порядочности. Не в этом ли уже очевидная подлинность патриотизма и истинной, "не подмазанной" коэффициентами, верности малой родине?
Мои земляки, убежден, понимают, что жизнь у страны напряженная, а ее просторы огромны и эту огромность не осилишь враз - есть сегодня участки и куда поважнее качугских "медвежьих углов". Но я все же очень хочу, чтобы земляки мои верили: и до них дойдет свой черед.
Поскорее бы только, понимаете?..
Все-таки как безжалостно просто поддается элементарному пересказу жизнь человеческая. Годы, десятилетия можно безо всякого таланта наикратчайшим образом вогнать в одну-две строки. Пятнадцать - двадцать минут - максимум - хватает, например, чтобы достаточно понятно вроде поведать неожиданно встреченному и почти позабытому однокашнику почти все основное о своем прожитом.
Почему так?
Почему коротко и, следовательно, обывательски бездарно - легко, а вот - если не перечислительно только, да еще с притчевыми вычленениями, то есть с той, прорывающей узкокамерную принадлежность, мыслью для всех? А-а… В том-то и дело. Жизнь и жить - очень разные вещи. Чтобы жизнь сделать житием, необходимо, как выяснилось, немного - положить ее всю, без остатка, во имя Добра, Тепла и Света. Только и всего. И тогда непременно, простите за непрошено возникшую перифразу, отряд не позволит не заметить потери бойца - заметит и расскажет все и всем, как высечет на камне.
И еще одно запросившееся на бумагу соображение. Каждый из нас, живя и думая, не раз сталкивал себя с банальным, конечно, прежде всего бессмысленностью, и тем не менее никак не утрачивающим живучесть вопросом - в чем смысл жизни?
Его задают глубокомысленно, пафосно, многозначительно, будуарно, по-юношески запальчиво, кокетничая, рисуясь, воображая, и мало кто, задавая его, действительно всерьез озабочен необходимостью Ответа.
Не знаю, прав ли я или не прав, но меня лично, причем давненько уже, занимает всерьез другое - жизнь смысла.
В 1958 году я окончил обучение на отделении журналистики историко-филологического факультета Уральского университета.
Профессию выбрал на слух. За месяц до начала вступительных экзаменов. В это время я стрелял за сборную юношей-иркутян на первенстве России под Москвой. Там и купил в киоске справочник для поступающих в высшие учебные заведения. Читал его по вечерам и - прислушивался. Поначалу захотелось стать инженером железнодорожного транспорта. Но… красивое созвучие перекрыла некрасивая реальность, с которой я, при всей своей тогдашней романтической бесшабашности, не считаться не мог: тут же надо было сдавать математику - устно и письменно, физику и прочие кошмарные дисциплины. А с ними у меня всегда был сплошной завал. Начиная с третьего класса теперь уже далеко-далеко откатившейся назад школы я, признаюсь откровенно, пожалуй, не решил самостоятельно ни одной задачи. Так уж у меня вышло… Знал по памяти, как стихи, сотни разных формул, ну а как их применять в деле, решать с ними - миль пардон… В восьмом классе я даже пошел вообще на лихую откровенность с нашей математичкой Лидией Павловной, заявив ей, что решать мне не дано… "ведь есть же, к примеру, которые без музыкального слуха - медведь им, что ли, на ухо наступил, так вот и мне, значит, кто-то из мира животных на математические извилины тоже… Так что, мол, предлагаю поставить мне заранее, за все годы наперед, "па́ры" по всяким вашим секансам и косекансам…".
В общем, выкручивался ужом. Ладно хоть класс уважал за другое и по-братски, коллективно, готовил за меня контрольные и так далее.
Приглянулось мне в справочнике было и название Института международных отношений. Это бы ничего, думалось мне, нарисоваться в Иркутск во фраке, с сигарой, на таком длинном, с откинутым верхом автомобиле… Но! - и в этом случае я вынужден был признаться перед самим собой, что полиглота из меня, факт, в пятнадцатой школе-десятилетке не смастерили. Из немецкого же, который мы проходили как-то странно, запомнилось лишь - их бин хойте орднер и Анна унд Марта баден. Все. Так что с международными занятиями во фраке надо было завязывать на корню.
И вдруг я так и услышал со страницы справочника какое-то по-журавлиному звонкое, хрусткое слово - журналистика. Оно буквально пронзило сознание своей необычностью. Я, не поверите, заболел им и… в 1958 году получил диплом журналиста.
Пять университетских лет. Пять перекладин на подъеме к профессии. Из сегодня, конечно же, легко обнаруживать всяческие несовершенства в изначально заложенной в меня профессиональной начинке. Вуз в основном набивал теорией, какими-то мудреными ученостями по поводу, скажем, элементарной газетной информации. А вот научить будущего газетчика умению мыслить при взятии того же элементарного интервью, то есть мастерству задавать вопросы, - ноу из нот, как говорят в Великобритании.
Не понимаю сейчас, как можно без этого? Ведь это азы, постановка голоса, пальцев в переносе на другие профессии. Журналистика начиналась и начинается с вопросов кому-то. А как аукнется, так и откликнется. На собственной шкуре испытал чудовищные затруднения, связанные с неумением получить ответ.
Удивительная вещь: любой из нас, только-только научившись говорить, без конца теребит окружающих ненасытной своей любознательностью. Ребенок прекрасно интервьюирует мир, познавая себя в нем. Но вот приходит пора школы, студенчества, работы, и вчерашний неустанный вопрошатель забывает об этом. Забывает потому, что его постоянно отучают от этого. Да, да… отучают. Кому из нас не вбивалось под разными соусами в сознание: не умничай… не откровенничай… не возникай… не высовывайся… помалкивай?