В старших классах гимназии литературная жизнь била ключом. Горячо обсуждались произведения столичных авторов и собственные сочинения, выпускались рукописные журналы и альманахи. Причем, как выясняется теперь, их было гораздо больше, чем раньше предполагали исследователи и биографы Гоголя. По рукам гимназистов ходило множество запрещенных цензурой рукописных произведений. Все это не могло пройти незамеченным для реакционной части преподавателей гимназии. И вскоре грянул гром.
Осенью 1826 года надзиратель Зельднер доложил вступившему в должность инспектора гимназии Белоусову, что он обнаружил у воспитанников большое количество книг и рукописей, "несообразных с целью нравственного воспитания". Поскольку широкая огласка этого эпизода была неизбежна, Белоусов приказал отнять бумаги и книги у учеников и о случившемся 27 ноября 1826 года сообщил рапортом исполняющему обязанности директора Шапалинскому.
Билевич и Никольский неоднократно требовали от Белоусова, чтобы он представил в конференцию указанные материалы. Под всякими предлогами Белоусов уклонялся выполнить это требование, вызывая упреки в покровительстве безнравственному поведению учеников.
Даже в самый разгар "дела о вольнодумстве", когда над Белоусовым нависло опасное политическое обвинение, он отказался выдать отнятые у гимназистов материалы, пренебрегая постановлениями конференции и приказаниями нового директора гимназии Ясновского, вступившего в должность в октябре 1827 года. На предложение Ясновского показать ему отнятые у воспитанников сочинения Белоусов ответил, что он "имеет причины их удерживать у себя". Однажды в этой связи на конференции разыгрался инцидент. Выведенный из себя Ясновский стал кричать на Белоусова и потребовал тотчас же вернуть ученические сочинения. Профессор заявил, что у него никаких книг и сочинений… не сохранилось!
Своей тактики Белоусов держался и после приезда уполномоченного министра просвещения - Адеркаса, неоднократно напоминавшего ему о необходимости представить отнятые у воспитанников бумаги и книги. Три с половиной года хранил Белоусов тайну. И, наконец, должен был ее раскрыть, когда 11 апреля 1830 года разъяренный Адеркас в ультимативной форме приказал ему немедленно представить материалы.
В делах Адеркаса находится написанный рукой Белоусова "Реестр книгам и рукописям". Этот документ имеет выдающийся интерес. Он состоит из четырех разделов:
"А. Журналы и альманахи, кои составлены были воспитанниками гимназии до вступления моего в должность инспектора".
Здесь мы впервые узнаем названия ряда рукописных изданий, выходивших в гимназии, в которых, несомненно, принимал участие Гоголь. Помимо известных альманахов "Метеор литературы", который в материалах Адеркаса называется "богомерзким и богопротивным", "Парнасский навоз", в этом перечне названы: журналы "Северная заря" (1826, № 1, январь - состоит из 28 листков, № 2, февраль - из 49 листков и № 3, март - из 61 листка), "Литературное эхо" (1826, № 1–7, 9-13), альманах "Литературный промежуток, составлен в один день +/2 Николаем Прокоповичем 1826 года" и какое-то безымянное издание, "литературное что-то" (1826, № 2), как называет его Белоусов. Все перечисленные рукописные издания датированы одним годом. По словам Белоусова, в том же 1826 году ученики "сочиняли и составляли разные журналы и альманахи, коих тогда число было более десяти".
И. А. Сребницкий, разбирая в начале нынешнего столетия нежинский архив, с огорчением отметил, что в нем не оказалось "совершенно никаких упоминаний о журнальной деятельности нежинских гимназистов и в числе их Гоголя". Обнаруженные нами материалы Адеркаса существенно расширяют представления на этот счет.
П. А. Кулиш в своих "Записках о жизни Н. В. Гоголя", ссылаясь на рассказ одного из нежинских учеников, упоминает о журнале "Звезда", издававшемся в гимназии. В 1884 году в "Киевской старине" была опубликована статья С. Пономарева с описанием одного номера журнала "Метеор литературы", случайно оказавшегося в его распоряжении. Автор статьи высказал предположение: не тот ли это самый журнал, который упоминает Кулиш? "В названии его, - писал С. Пономарев, - биографу легко можно было обмолвиться: "Метеор", "Звезда" несколько близки друг к другу и могли смешаться в памяти".
Найденный нами "Реестр" Белоусова позволяет внести бо́льшую ясность в этот вопрос. Предположение С. Пономарева оказывается неверным. "Звезда" никакого отношения к "Метеору литературы" не имеет, это другое рукописное издание - видимо, то, которое в "Реестре" называется "Северная заря".
Название журнала, естественно, наводит на мысль, что ученикам "гимназии высших наук" был знаком альманах Рылеева и Бестужева "Полярная звезда". Вероятно, в память об этом издании нежинцы и решили назвать свой рукописный журнал "Северная заря". Более точно воспроизводить название альманаха декабристов было, конечно, рискованно. Не случайно, что в "устных преданиях" нежинцев, на которые ссылается первый биограф Гоголя П. А. Кулиш, рукописный журнал фигурирует под именем "Звезда". Чрезвычайно интересно, что инициатором этого издания был Гоголь. Ссылаясь на те же "устные предания", Кулиш отмечает, что Гоголь заполнял своими статьями почти все отделы журнала. Просиживая ночи напролет, он работал над своим изданием, пытаясь придать ему "наружность печатной книги". Первого числа каждого месяца выходила новая книжка. "Издатель, - продолжает Кулиш, - брал иногда на себя труд читать вслух свои и чужие статьи. Все внимало и восхищалось. В "Звезде", между прочим, помещены были повесть Гоголя "Братья Твердиславичи" (подражание повестям, появлявшимся в тогдашних современных альманахах) и разные его стихотворения. Все это написано было так называемым "высоким" слогом, из-за которого бились все сотрудники редактора".
То, что "Северная заря" была задумана как подражание "Полярной звезде", косвенно подтверждается и И. Д. Халчинским - нежинским "однокорытником" Гоголя. Он вспоминал, что воспитанниками гимназии составлялись "периодические тетради литературных попыток в подражание альманахам и журналам той поры". Халчинский также отмечал, что издателем этого журнала был Гоголь (совместно с К. М. Базили).
"В. Книги".
В перечне отобранных у учеников книг обращают на себя внимание несколько сочинений Вольтера.
"С. Рукописные сочинения разных авторов, бывшие напечатанные и не бывшие напечатанные".
Здесь мы находим несколько переписанных от руки экземпляров комедии "Горе от ума" Грибоедова, поэм Пушкина "Братья-разбойники", "Цыганы", "Кавказский пленник" и "Бахчисарайский фонтан", "Исповедь Наливайки" и три списка "Войнаровского" Рылеева.
И, наконец, "Д. Собственные ученические сочинения и переводы".
В этом разделе перечислены четыре десятка ученических сочинений (стихи, поэмы, статьи).
К "Реестру" Белоусов приложил и все перечисленные в нем материалы.
К сожалению, эти драгоценные материалы, среди которых, несомненно, были произведения молодого Гоголя, до нас не дошли. Весьма вероятно, что Белоусов не все из имевшихся у него материалов передал Адеркасу. Он мог часть из них - наиболее опасную - утаить. Просмотрев все представленные Белоусовым бумаги и не найдя в них ничего "противного правительству", Адеркас вернул их директору Ясновскому. В фондах нежинского архива эти материалы не сохранились.
"Реестр" Белоусова дает представление о характере и широте литературных интересов учеников гимназии.
Надо сказать, что жизнь Гоголя в Нежине была полна забот и тревог. Неудачи, связанные с первыми литературными опытами, радости и печали, вызванные представлениями школьного театра, доходившие до воспитанников слухи о каких-то спорах между профессорами гимназии, кроме того, невеселые известия, получаемые из дома (неурожай, безденежье, болезнь родных), - все это постоянно омрачало душу Гоголя.
В марте 1825 года умер его отец. Шестнадцатилетний юноша внезапно оказался в положении человека, который должен стать опорой семьи - матери и пяти сестер. Пришла пора задуматься над своим будущим, над своим местом в жизни.
3
Между тем в России свершилось событие, оставившее громадный след в истории страны и отзвуки которого докатились до далекого Нежина.
После восстания декабристов в стране воцарилась жестокая реакция. Николай I обрушил против народа все средства насилия и беспощадной расправы, показав при этом, по выражению Ленина, "максимум возможного и невозможного по части такого, палаческого способа".
Но усиление крепостнического гнета и политического террора способствовало росту оппозиционных настроений в стране. Об этом прежде всего свидетельствовало непрерывно возраставшее число крестьянских восстаний. Со всех концов империи стекались в Петербург, к начальнику III отделения Бенкендорфу, донесения агентов о крайне тревожном "состоянии умов". То тут, то там, в самых различных слоях русского общества, стихийно прорывалось наружу "дум высокое стремленье", подавить которое правительство Николая I оказалось в конце концов бессильным. В "Кратком обзоре общественного мнения за 1827 г.", представленном царю Бенкендорфом, отмечалось, с какой неодолимой силой живет в сознании закрепощенных крестьян мысль о свободе: "Они ждут своего освободителя… и дали ему имя Метелкина. Они говорят между собой: "Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их".
Годовые обзоры и отчеты III отделения пестрят сообщениями о массовых волнениях крестьян, "возмечтавших о вольности", а также о беспощадном усмирении их.
Гром пушек на Сенатской площади 14 декабря 1825 года разбудил целое поколение передовых русских людей. Глубокие язвы крепостнической действительности все более обнажались, и это не могло не способствовать процессу политического расслоения общества. Все больше становилось людей, понимавших несправедливость самодержавного, помещичьего строя и необходимость решительной борьбы с ним. Память о декабристах как о героических борцах и жертвах самодержавия свято хранилась в передовых слоях русского общества.
Разгромом декабризма Николай I рассчитывал в корне уничтожить освободительные идеи в России. Но эта задача оказалась невыполнимой. "От людей можно отделаться, но от их идей нельзя" - справедливость этих слов декабриста М. С. Лунина подтверждалась всем опытом развития передовой русской общественной мысли во второй половине 20-х - начале 30-х годов.
Идеи 14 декабря продолжали вдохновлять освободительное движение. Во многих местах страны, преимущественно в Москве и провинции, возникают тайные кружки и общества, объединяющие в себе различные слои дворянской и даже разночинной интеллигенции. Члены этих подпольных ячеек смотрели на себя как на продолжателей дела декабристов. Без достаточно определенной программы и ясных политических целей они горячо обсуждали уроки 14 декабря и пытались наметить новые возможные пути исторического обновления России.
Тайные политические кружки возникали в Астрахани и Курске, Новочеркасске и Одессе, Оренбурге и в среде студенческой молодежи Москвы. Членам этих кружков, вспоминал Герцен в "Былом и думах", было свойственно "глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей, и с тем вместе стремление выйти из нее", а некоторым - "порывистое желание вывести и ее самое". Немногочисленные по своему составу кружки стали после 1825 года наиболее характерной формой политической деятельности прогрессивно настроенной интеллигенции, напряженно искавшей в новых исторических условиях методы и средства революционного преобразования страны.
Особенно живой отклик вызвали идеи "мучеников 14 декабря" в среде учащейся молодежи. В марте 1826 года жандармский полковник И. П. Бибиков доносил из Москвы Бенкендорфу: "Необходимо сосредоточить внимание на студентах и вообще на всех учащихся в общественных учебных заведениях. Воспитанные по большей части в идеях мятежных и сформировавшись в принципах, противных религии, они представляют собой рассадник, который со временем может стать гибельным для отечества и для законной власти".
Одно "дело" следовало за другим. Гласные и негласные агенты Бенкендорфа сбивались с ног. Особенно много беспокойств причинял им Московский университет, который после разгрома декабризма стал едва ли не главным очагом политического вольномыслия в стране. Полежаев, кружок братьев Критских, тайное общество Сунгурова, затем кружки Белинского и Герцена - так передавалась в Москве эстафета политического вольномыслия, возбужденного движением декабристов.
Не менее острые политические события развернулись и на Украине, в непосредственной близости от Нежина. Любопытно, что малороссийский военный губернатор князь Репнин, докладывая Николаю I о положении дел в вверенном ему крае после восстания декабристов, писал в одном из донесений: "Тишина и спокойствие совершенно везде сохраняются". Это была явная ложь, продиктованная желанием не выносить сора из избы. Обстановка на Украине никогда не была так чужда "тишине и спокойствию", как именно в то время, когда писал это донесение Репнин. Веками накопленная ненависть украинских крестьян к своим угнетателям искала себе выхода. Борьба против крепостников приобретала все более бурные формы, особенно на Киевщине и Черниговщине. В различных местах вспыхивали восстания.
Подобные факты, так же как и события 14 декабря в Петербурге и вспыхнувшее почти одновременно восстание Черниговского полка на Украине (29 декабря 1825 г. - 3 января 1826 г.), не прошли мимо Нежина. Под влиянием общей политической атмосферы, растущего недовольства крепостническим строем, в Нежинскую "гимназию высших наук" стали проникать настроения политического вольномыслия, вскоре вылившиеся в "дело о вольнодумстве", в котором была замешана значительная часть профессоров и учеников. В числе этих учеников оказался и Гоголь.
Главным обвиняемым по "делу о вольнодумстве" оказался младший профессор политических наук Николай Григорьевич Белоусов. Реакционные преподаватели гимназии начали плести против него интриги. Организатором травли Белоусова был тупой и невежественный профессор М. В. Билевич. Он писал клеветнические рапорты о порядках в гимназии, о бесчинствах и вольнодумстве воспитанников и при этом утверждал, что всему виной - Белоусов. Собрав несколько ученических тетрадей с записями лекций по естественному праву, Билевич представил их в педагогический совет гимназии. В сопроводительном рапорте он указывал, что в лекциях Белоусова ничего не говорится об уважении к богу, к "ближнему" и что они "преисполнены таких мнений и положений, которые неопытное юношество действительно могут вовлечь в заблуждение". Так было создано громкое дело, которое приобрело совершенно отчетливый политический характер. Началось следствие. На допросы вызывали профессоров и учеников гимназии.
"Дело о вольнодумстве" проливает свет на ту атмосферу, которая царила в Нежине и в которой воспитывался Гоголь. Это "дело" представляло собой своеобразный политический отзвук событий 14 декабря 1825 года.
На следствии по делу Белоусова выяснилось, что еще в ноябре 1825 года "некоторые пансионеры, - по свидетельству надзирателя Н. Н. Маслянникова, - говорили, что в России будут перемены хуже французской революции". Маслянников привел имена учеников гимназии, которые накануне восстания декабристов таинственно перешептывались, сообщали друг другу слухи о предстоящих в России переменах и при этом распевали песню:
О боже, коль ты еси,
Всех царей с грязью меси,
Мишу, Машу, Колю и Сашу
На кол посади.
Среди воспитанников, распевавших "возмутительную" песню, Маслянников назвал ближайших друзей Гоголя - Н. Я. Прокоповича и А. С. Данилевского. Несомненно, и сам Гоголь был осведомлен об этом факте.
В ходе следствия по "делу о вольнодумстве" обнаружилось, что очагом крамольных идей в Нежинской гимназии был отнюдь не один Белоусов. У него оказались единомышленники: профессора К. В. Шапалинский, одно время исполнявший обязанности директора гимназии, И. Я. Ландражин, Ф. И. Зингер.
Об этом последнем один из учеников показывал на следствии, что он, Зингер, "часто лекции заменял рассуждениями политическими". По другому свидетельству, Зингер задавал ученикам читать статьи, заключающие в себе осуждение постановлений церкви и, кроме того, "для классных же переводов выбирал и в классе переводил разные статьи о революциях".