* * *
Ланн, если Вы меня немножко помните, радуйтесь за меня! - Уже который вечер - юноша стоек - кости хрустят - губы легки - веселимся, болтаем вздор, говорим о России - и все как надо: ему и мне.
Иногда я, уставая от нежности - "Борис! А может быть?" - "Нет, М. И.! - Мариночка! - Не надо! - Я так уважаю женщину, - и в частности Вас - Вы квалифицированная женщина - я Вас крепко-крепко полюбил - Вы мне напоминаете мою мамочку - а главное - Вы скоро едете, у Вас такая трудная жизнь - и я хочу, чтобы Вы меня хорошо помнили!"
22-го русск<ого> января 1921 г.
- По ночам переписываем с ним Царь-Девицу. Засыпаю-просыпаюсь - что-то изрекаю спросонья - вновь проваливаюсь в сон. Не дает мне быть собой, веселиться - отвлекаться - приходить в восторг. - "Мариночка! Я здесь, чтобы делать дело - у меня и так уж совесть неспокойна - все так медленно идет! - веселиться будете с другими!"
- Ланн! - 18 лет! - Я на 10 лет старше! - Наконец - взрослая - и другой смотрит в глаза! -
Я знаю одно: что так меня никто - вот уже 10 лет! - не любил. - Не сравниваю - смешно! - поставьте рядом - рассмеетесь! - но то же чувство невинности - почти детства! - доверия - успокоения в чужой душе.
Меня, Ланн, очевидно могут любить только мальчики, безумно любившие мать и потерянные в мире, - это моя примета [8; 175–180].
Марина Ивановна Цветаева. Из записной книжки 1919–1920 гг.:
Письмо к Б<орису> Москва,
15-го русск<ого> февраля 1921 г., вторник.
- День отъезда -
Борюшка! - Сыночек мой!
Вы вернетесь! - Вы вернетесь потому что я не хочу без Вас, потому что скоро март - Весна - Москва- п. ч. я ни с кем другим не хочу ходить в Нескучный сад, - Вы, я и Аля - п. ч. в Н<ескучном> с<аду> есть аллея, откуда виден, как солнце, купол Храма Спасителя, п. ч. мне нужен Егорушка - и никто другой!
Б<орис> - Русский богатырь! - Да будет над Вами мое извечное московское благословение. Вы первый богатырь в моем странноприимном дому.
- Люблю Вас. -
Тридцать встреч - почти что тридцать ночей! Никогда не забуду их: вечеров, ночей, утр, - сонной яви и бессонных снов - всё сон! - мы с Вами встретились не 1-го русск<ого> янв<аря> 1921 г., а просто в 1-й день Руси, когда все были как Вы и как я!
Б<орис>, мы - порода, мы - неистребимы, есть еще такие: где-н<и>б<удь> в сибирской тайге второй Борис, где-н<и>б<удь> у Каспия широкого - вторая М<арина>.
И все иксы-игреки, Ицки и Лейбы - в пейсах или в островерхих шапках со звездами - не осилят нас, Русь: Б<ориса> - М<арину>!
Мое солнышко!
Целую Вашу руку, такую же как мою. Мне не страшно ни заноз ни мозолей, - я просто не замечаю их! - Лишь бы рука держала перо, лишь бы рука держала такую руку, как Ваша!
Чуть вечереет. - Скоро Вы. - Скоро отъезд.
Заработают колёса. Вы будете улыбаться. И я улыбнусь - в ответ. Я не буду плакать. Я привыкла к разлуке. - Всё мое - при мне! И вся я - при Вас! Дружочек, забудьте все наши нелепые выдумки, мои дурные сны, Ваш на них ответ.
Всё это - ересь. - Я не Вам верна, а себе, - это вернее. И верная себе, верна Вам, - ибо не Вы, не я, - Дух, Б<орис>! - Наш богатырский дых! Никогда не забуду: темный бульвар, мой рассказ о Егории - скамейка - спящая Аля - раскинутые крылья шубы. (Где-то она?! Спаси ее Бог, равно как ее хозяина!)
Спасибо Вам, сыночек, за - когда-то - кусок мыла, за - когда-то - кусок хлеба, за - всегда! - любовь! И за бумагу, Борюшка, и за тетрадочки, и за то, как их сшивали, и за то, как переписывали Ц<арь> Девицу, - и за то как будили и ""будили меня! Спасибо за скрипящие шаги у двери, за ежевечернее: Можно? - за мое радостное: Входите.
Я затоплена и растоплена Вашей лаской!
И за ночь с 17 на 18 февраля - спасибо, ибо тогда прозвучали слова, к<отор>ые - я до Вас - слышала на земле лишь однажды.
Вы - как молотом - выбили из моего железного сердца - искры!
До свидания, крещеный волчек! Мой широкий православный крест над Вами и мое чернокнижное колдовство.
Помните меня! Когда тронется поезд - я буду улыбаться - знаю себя! - и Вы будете улыбаться - знаю Вас! - И вот: улыбка в улыбку - в последний раз - губы в губы!
И, соединяя все слова в одно: - Борис, спасибо! Марина [12; 255–257].
1922
"Геликон" (Абрам Вишняк)
Марина Ивановна Цветаева.Письма Вишняку 1922 года, переписанные в рабочую тетрадь в 1952 г, составившие основу документальной повести "Флорентийские ночи":
Девять писем
с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым - полученным
17 июня 1922 г.
- Письмо первое -
Две тщетности - на сон грядущий. (Это наш с Вами час, днем мы - ремесленники.)
Мой родной! Книга, которая сейчас - Вашей рукой - врезалась в мою жизнь - НЕ случайна. Услышав - обмерла.
Вы сами не знаете - Вы ничего не знаете! - до чего всё ПРАВИЛЬНО.
Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не СОЧУВСТВЕННО, - как зверь: всем востромордием!) - в какие-то минуты Вы безошибочны.
Я не преувеличиваю Вас, всё это в пределах темнот (которые беспредельны!) - и мехов (шепотов, бормотов и т. д.). - Пока. -
Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь (и не отвес, а винт), чем ввысь. А вглубь - это ночь. Уносит - рассвет, уводит - закат, ночь втягивает и погружает. Тонет сама. Поэтому мне с Вами хорошо без света: в голосах (как в мехах!), я бы сказала: в голосовых настороженностях. Это не переутончёние: я просто точна.
Поэтому во все ТАКИЕ часы Вашей жизни (срок полгода!) Вы будете - со мной.
Есть люди страстей - чувств - Вы человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем: душевно. Через кожу (ощупь, пять чувств) Вы воспринимаете и чужие души, и это, может быть, верней. Ибо в своей области Вы - виртуоз (попутная мысль: забалую?) Вам не надо всей руки в руке, достаточно и рукава.
Поэтому Вы так дома в некоторых моих стихах (НЕ в Красном Коне!). - Чуткость на умыслы. - Я не преувеличиваю Вас в своей жизни - Вы легки даже на моих пристрастных (милосердных! неправедных!) весах. Я даже не знаю, есть ли Вы в моей жизни? В просторах души моей (слово Кн. Волконской о В. Соловьеве) - нет. Но в том: ВОЗЛЕ ДУШИ, в каком-то МЕЖДУ, во всем предсонном, во всем где "я - не я и лошадь не моя" - там Вы не только есть,только Вы и есть. (Сейчас!)
Вы слегка напоминаете мне одного моего друга - пять лет назад - благодаря которому я написала много лишних стихов, враждебных всем как не мои и близких только - всей его породе.
Но я не хочу сейчас говорить о нем, я его давно и совсем забыла, я хочу сейчас радоваться Вам и тем темным словам (силам) которые Вы из меня выколдовываете.
Последние годы я жила такой другой жизнью, так КРУТО, так СКУПО, в таких ледяных задыханиях, что сейчас - руки развожу: я???
Мне нежно от Вас как от меха. (Другие будут говорить Вам о Ваших высоких духовных качествах, еще другие - о прекрасном телосложении. - Может быть! - А для меня - мех.)
Но мех - разве меньше? Мех: ночь - логово - звезды - вой - и опять просторы.
Логос и логово. (Я - к Вам, и я - к Белому, кроме того - оцените цинизм! - неплохое название для статьи. Но я не пишу статей!)
- Мои нежный! - (От присутствия которого мне нежно: дающий мне быть нежной)
- Не окончено -
19-го нов<ого> июня 1922 г.
- Ночь вторая -
Вино высвобождает во мне женскую сущность (самое трудное и скрытое во мне!).
Женская сущность - это жест (прежде чем подумать!). Зоркость не убита, но блаженное право на слепость.
- Мой нежный (от которого МНЕ -) всей моей двуединой, двуострой сущностью хочу к Вам - в Вас: как в ночь. - Стихи и сон! - (Ваши слова, - всё помню!) Как многие увидели во мне - только стихи!
Помню еще слова: нежность и жадность, всё помню и беру Вас с собой в свой еженощный сон - благословенный.
Вы для меня ночь, вся ночь: от шарлатанств ее - до откровений - самый тайный - самый темный дом моей души.
Всё через душу, дружок, - и всё обратно в душу. (Самопитающийся фонтан.) Только шкуры - нет, как и: только души. Вы это знаете, с Вашей звериной ощупью. - Мой сплошной мех! (не только зверь, - и хвоя).
А если в окрасках: Вы - карий: Как Ваши глаза. Мой маленький, таких писем я не писала никому. Всё знаю: и Вашу поверхностность, и легковесность, и пустоту (ибо Вы - пусты), но Ваша земная поверхность (шкурная восприимчивость к душе другого!) мне дороже других душ.
За Вашей пустотой - пустоты (отроческих глаз, - недаром ОТРОК - Вам, и недаром от Вас - Флорентийские Ночи!). <…>
- Ночь третья -
20 июня 1922 г., 4 /2 ч. утра (а в 2 ч. расстались!)
<…>Мой мальчик, мой мальчик родной, темно-каряя моя радость, мой бедный спорный дом! - Поймите, между тем часом и этим неполных три часа. Как я хотела быть с тобой, вылежаться на твоей груди за все эти дни и ночи. Губами вглубь.
Когда я сидела с Вами на той бродяжной скамейке ("галантность", "воспитанность") у меня душа разрывалась от нежности, мне хотелось взять твою руку к губам, держать, так, долго - так долго… Губами - руке: - Спасибо за всё.
Но ты видишь: мы расстались почти сурово. (Первые птицы! Мой с Вами час!) Я могу без тебя, я не девочка и не женщина, мне не нужны ни куклы, ни мужчины. Это я и раньше знала. Теперь я знаю одно: то, чего не хотела - и то, чего не хотела знать. Может быть ты скажешь: - Такой мне тебя не нужно. Иду и на это. На одно не пойду: ложь. Я хочу, чтобы ты любил меня всю, какая я есть. Это единственное средство (быть любимой - или нелюбимой).
Чувствую себя Вашей, как никогда ничьей. Уже не боюсь слов. Когда возобновятся все ваши перекрестные крутежи, я всё равно от тебя уйду (из тебя - уйду). Уйду от робости, недоумения, - о боли моей ты не будешь знать.
Мой век с Вами - час. И мне нужно от Вас только одного: Вашего разрешения: вот этих слов: "Люби меня как хочешь и как не хочешь: всей собой!" - Я ведь говорю не о жизни, не о ходе дней, - какое время вместит любовь? Я говорю о разрешении на ВНУТРЕННИЙ разбег, ибо и его могу сдержать. Сдерживаю. (Уже не сдерживаю!)
Мне нужно от Вас: моя свобода к Вам. Мое доверие. - И еще знать, что Вам от этого не смутно.
* * *
Небо совсем светлое. Над колоколенкой слева - заря. Это невинно и вечно. Я тебя люблю сейчас, как могла бы любить твоего сына. Хочу только: головой в плечо.
Не думай, что я миную в тебе простое земное. Люблю тебя всего - понял? - с глазами, с руками, с повадками, с твоей исконной ленью, с твоими огромными возможностями тоски, со всей твоей темной (вне<?>) бездной: жаления, страдания, отдачи. - Что это не на меня идет - ничего. Я для себя от тебя хочу ТАК многого, что ничего не хочу. (Лучше не начинать!)
Только знай - мой нежданный, недолгий гость - мой баловень! - что никто и никогда тебя так - (не так сильно, а так именно). И что я отступив от тебя, уступив тебя: как всякого - жизни, как всякому - дорогу <пропуск одного слова>, никогда от тебя не отступлюсь.
- У нас с вами неверные встречи. Я сейчас совсем спокойна, как мертвая, и в этой полной ясности утра и души говорю тебе: с тобой мне нужны все тесноты логова и все просторы ночи. Все тесноты и просторы ночи. Чтоб я, вжавшись в твое плечо, могла прослушать всего тебя.
* * *
Какое бесправье - земная жизнь! Какое сиротство! Жму твою руку к губам. Пиши мне. Пиши больше. Буду спать с твоими письмами, как спала бы с тобой. Мне необходимо от тебя что-нибудь живое.
Все небо в розовых раковинах. Это самый нежный час. И что-то уже отлегло: начало письма. Растворилось в тебе.
У меня странное чувство: вслушайся внимательно: точно что-то взято у тебя. - Спи спокойно. Первые шаги на улице, наверное рабочий. - И птицы. - Аля спит.
М.
- Письмо четвертое -
Мой нежный!
Несколько слов в Ваш утренний сон: ночью рука от нежности все-таки не удержала пера!
У меня к Вам еще два блаженных камня - колеблюсь - нужно, чтоб знали, но - если Вы человек - Вам не может не сделаться больно.
Буду ждать. Не камни: две ЛЮТЫЕ мечты, неосуществимые в сей жизни, исконная жажда моего существа, самая тайная, семижды семью печатями запечатанная.
Теснейше связаны: нет одной без другой, - по замыслу.
То для чего я на свет родилась. <…>
М.
Рассвет какого-то июньского дня, суббота.
* * *
(Только у большого человека такое письмо не вызовет самодовольной улыбки. У большого - вообще и у большого в любви (Казановы, от меньшего - ПЛАКАВШЕГО!).)
* * *
- Письмо пятое -
25 нов<ого> июня 1922 г., воскресение.
Дружочек!
Рвусь сейчас между двумя нежностями: Вами и солнцем. Две поверхности: песчаная - этого листа, и каменная - балкона. От обеих - жар, на обеих - без подушки, на обеих - закрыв глаза.
И не перо одолевает, а Вы, - ибо стихов я сейчас не пишу. (Писала пол-утра!)
- Солнышко! Радость! Нежность! - Вчера не горел свет, и я руки себе грызла от желания писать Вам.
(Не путайте моих утренних, дневных, вечерних писем - с ночными! Все разные, все - я, но больше всего я - та, те. С Вами.)
У меня были такие верные - в упор - слова к Вам. Это был мой час с Вами, который у меня украли, с клочьями вырвали. Лежала - и воспитанно скрежетала.
- Дура? -
* * *
Я сейчас поняла: с Э<ренбургом> у меня было Р, моя любимая (мужественность!) буква: дружба, герой, гора, просторы, разлука: всё прямое во мне.
А с Вами: шепота, щека, щебеты спропуск одного слова> и - больше всего - жизнь, до безумия глаз мною сейчас любимое слово: в каждом стихе Жизнь. И в этом: "дружочек!".
* * *
Мой родной, знаю, что это безобразие с утра: любовь - вместо рукописей! Но это со мной ТАК редко, тАк никогда - я всё боюсь, что это мне во сне снится, что проснусь - и опять: герой, гора…
- Радость! -
* * *
А вчера весь вечер я Вами любовалась - честное слово: до умиления! Такая внезапная мужественность: стихи - мои, проза - моя, пьесы - мои и ни одной секундочки - соба-ака! - (как ругательство!) - внимания ко мне, имя которой для Вас ДОЛЖНО сейчас звучать как: мое!
Я знаю, история синицы и журавля. Но, увлеченный синицей (целыми стаями синиц, т. е. стихов) - в руках - не прогадайте журавля - в руках же!
- Смеюсь. - Ничего не прогадаете: mit Haupt und Hauch und Haut und Hoar.
- Вы не устали слушать? - Пишу сразу три стиха. Ну и книга же будет! (Продам Гуковскому.)
- Письмо шестое -
26 июня 1922 г., ночь
Родной!
То, что сегодня слетело на пол и чего Вы даже не увидели, было ненаписанное письмо к П<астернаку>. Вы сейчас ложитесь. Боже, до чего я умиляюсь всеми земными приметами в Вас: усталостью (тигринооткровенным зевком!) зябкостью ("не знаю почему - зубы стучат!" - у подъезда) внезапной (но еженощной!) ночной прожорливостью (в Prager-Diele - шницель).
- "Но Вы из меня делаете какое-то животное!"
- Не знаю. Люблю таким.
И еще - меня сейчас осенило - Вы добры. Это не пустое слово. Вам часто жаль, т. е. больно, болевая возбудимость в Вас не меньше радостной. В этом мы похожи.
Мой родной мальчик, беру в обе ладони Вашу дорогую головочку, какие у Вас нежные волосы, стою над Вами как над маленьким. - Сколько у нзе с вами могло бы быть. (NB! маленьких?)
Теперь слушайте, это настоящая жизнь.
Вы лежите, я вхожу, сажусь на край, беру к губам руку, вгребаюсь, любуюсь, люблю. За окном - большая жизнь, чужая, нам нет дела, всё проще простого: Вы, я. И целая ночь впереди:
Я Вам рассказываю - всякие нелепости, смеемся - ничего любовного! - ночь наша, что хотим то и делаем. Но ночь еще своя, собственная, со своими законами, и вот - через смех, произвол, пену - ПРАВДА: единственная: губы к губам.
Вы прелестно целуете (уничтожьте мои письма!) без натиска - нежно <пропуск двух-трех слов> настойчиво и осторожно, с каждой сотой секунды глубже, как человек, который хочет пить - и не сразу…
Некое душевное изящество, выдержка, - до поры. С Вами не смутно (тяжелой смутой) - нежно, очень нежно, еще нежней, сверх-сил-нежно (игра: холодно, теплей, еще теплей, совсем тепло, - до "горит" у нас с Вами не доходило!).
Плывешь. Вы невинны (радостью), Вы не сопреступник, не соубийца души, тьмы Вы сюда не вносите - только темноты.
Как я бы хотела, как я бы хотела - ведь это нежнейшее, что есть - Вашего засыпания, какой-нибудь недоконченной фразы, всего предсонного с Вами! -
Чтобы лучше любить! Ибо тогда души безоружны и явнее всего.
Милый друг, я только в самом начале любви к Вам - Любови! - еще ничего не было, я только учусь, вслушиваюсь.
Я бы хотела многих Ваших слов, никогда не скажу. Чувство: ничего не опережать, заострить внимание и вглубь (себя, другого). Из этого может вырасти огромное - при бережности. Бережность, это Ваше слово, помню и благодарю.
Ведь всякую встречу можно повернуть самовольно (исказить!) эта встреча да будет по замыслу, не Вашему, не моему, самой любви, самой судьбы. - Если ей вообще быть суждено! -
Будет час: у меня встанет к Вам неутолимая жажда - ах, знаю! - но это еще не скоро, и от Вас не зависит. Это - этап.
Не обманывайтесь внешними признаками: руки и губы нетерпеливы, это - дети, им НУЖНО давать волю (чтобы не мешали!), но главное не в них: душа, вначале опережающая, в середине запаздывает: или недолет или перелет, ибо она не наша <здешняя> и не соизмеряется.
- Спокойной ночи. Прочтите это письмо на ночь, и тут же - сонно-выпадающим от сна карандашом - несколько слов мне, НЕ ДУМАЯ. - Буду любить и беречь.
Сегодня в кафэ мне на секунду было очень больно, Вы невинны, это я безмерна, Вам этого не нужно знать.
Спите. Не хочу ввинчиваться в Вас как штопор, не хочу розни, ничего не хочу хотеть. Если всё это - замысел, а не случайность, не будет ни Вашей воли, ни моей, вообще - в какие-то минуты - ни Вас ни меня. Иначе - бессмысленно: МИЛЫХ - сколько угодно.
Я хочу - ЧУДА.
М