* * *
Дорогой друг,
Перечитываю сегодняшнюю ночь и вношу в нее следующие поправки. Начало и не-конец (единственное, где конец быть должен!) никогда не конец, но всегда начало, - вот самая точная правда о моих прошлых днях и годах и, думаю, единственная разгадка моего усугубленного одиночества в любви. Ведь и музыку слушая (а здесь - огромные соответствия!) ждешь конца (разрешения) и не получая его - томишься. (Томление: весь Скрябин.) Не могла я, музыкальная в основе и, может быть, в замысле своем больше музыкант, чем поэт, не томиться и здесь по разрешению. Но почему никогда не: "Подожди". О, никогда, почти на краю, за миллиметр секунды до, - никогда! ни разу! Это было нелегко и это совсем не походило на то, что я Вам говорила (не ложь, некое исступление гордости, сразу не привыкаешь, простите) - но сказать мне - чужому, попросить - мне, так ввериться, нет, я предпочитала - впрочем, и предпочтения не было: другой - чужой, другому до меня нет дела. Недоверие? Гордость? Стыд?
Всё вместе. Очевидно, мало любили. Очевидно, мало любила. Может быть много - но не так. (Я.) Может быть много, но не те. Это самая смутная во мне область, загадка, перед которой я стою, и если я это никогда не считала страданием, то только потому что вообще считала любовь - болезнью, в которой страданий не считают.
* * *
Оцените еще такую странность: с подругой я всё знала полностью, почему же я после этого влеклась к мужчинам, с которыми чувствовала несравненно меньше? Очевидно, голос природы, тайная надежда получить всё это - и несравненно больше! - от друга, - чудом каким-то, в которое я не верила, - п. ч. никогда не сбывалось! Я хотела достичь этого как-то помимо, без ведома, без участия другого, не хватало последнего доверия (Дай! Мой!) - я просто не вводила другого в круг своих (этих) чувств. Но тоска была, жажда была - и не эта ли тоска, жажда, надежда толкнула меня тогда к Вам, на станции? Тоска по довоплощению. Не зная главного, - ведь я не человек!
Но… отыгрывалась шуткой. Это то, что я привыкла таить даже от себя. (При таком богатстве - такое нищенство! Нет, тогда скажем: то - не в счет, si peu de peine et tant de plaisir, - просто нет!) Отсюда и количество встреч, и легкое расставание, и легкое забвение. В худшем случае я ведь теряла только то, что можно унести с собой: душу другого, - которую и уносила. Просто, я никому не принадлежала, ничьей не была. <…> [14; 57–59]
Марина Ивановна Цветаева.Из письма К. Б. Родзевичу. 5 октября 1923 г.:
Мой родной, мой любимый, мой очаровательный - и - что всего важнее - и нежнее: - мой!
Вчера засыпая думала о Вас - пока перо не выпало из рук. И вечером, подымаясь по нашей темной дороге, вдоль всех этих лесенок. И ночью, когда проснулась: что-то снилось - и вдруг: к тебе! И сейчас, утром, в чудный трезвый час.
Ты мне говорил такие слова, которых я до тебя не слышала: великие - по простоте, это последнее величие, и вот, несмотря на всего тебя и всю меня - я тебе (себе) верю. - Что из этого будет?
Синие дымки в окне: люди начинают жить. О, если бы ты сейчас взошел в комнату! Я бы ринулась к шкафу (шляпа!) - сумка в руке - где ключ? - папиросы не забыть! - на волю! Мы бы пошли в Градчаны, я бы ног под собой не чуяла, ты делаешь меня тем, чем я никогда не хотела быть: СЧАСТЛИВОЙ! (Моя прежняя реплика: "Je vaux mieux que сa!") <…>
А вот стихи. Это я - наедине с собой, без Вас. Видите невесело.
НОЧНЫЕ МЕСТА
(Естественное продолжение "Оврагов")
Темнейшее из ночных
Мест: мост. - Устами в уста! -
Неужели ж нам свой крест
Тащить в дурные места:Туда: в веселящий газ
Глаз, газа… В платный Содом?
На койку, где все до нас?
На койку, где я не-вдвоемНикто… Никнет ночник.
Авось - совесть уснет!
(Вернейшее из ночных
Мест - смерть!) Платных теснотНочных - блаже вода!
Вода - глаже простынь!
Любить - блажь и беда!
Туда, в хладную синь!Когда б - в веры века
Нам встать! - Руки смежив!
(Река - телу легка,
И спать - лучше, чем жить.)Любовь: озноб до кости,
Любовь: зной до бела…
…Вода - любит концы,
Река - любит тела.
4-го октября 1923 г.
<Приписка на полях:>
NB! "блаже" здесь как сравнительная степень от "благой". Тугой - туже, благой - блаже. <…> [4; 65, 69]
Марина Ивановна Цветаева. Из письма К. Б. Родзевичу. 9 октября 1923 г., утро:
Мой родной,
Мы вчера хорошо расстались, - встречаться трудней, чем расставаться! - в расставании я нахожу и себя и другого, и нужные слова, и нужное отсутствие слов, расставание - полное владение, и если бы, расставшись, можно было идти вместе…
Есть нечто большее слов, - вот вчера, остановка под деревом, это верней слов, вечней слов, в словах мы только нащупываем дно, - помните, Ваше: "наконец, глубоко!" (В море.)
Слова заводят, это как рифмы, а особенно меня, знающую их отдельную жизнь. В словах мы плутаем (я, не Вы) - это глубокие потемки и иногда ужасающие мели, у меня иногда сухо во рту от слов, точно Сахару съела.
Любуюсь Вашим покоем. (Если бы Вы знали, как Вы прекрасны!) Ведь я кого хочешь выбью из седла, я действительно лошадь, Радзевич, - а может быть - целый табун, со мной трудно, но только знайте одно: я хочу быть человеком, стать им, хочу отвечать за свои слова, хочу перестать так страдать - и страдать иначе. Убейте во мне мою боль, бессмыслие моей боли, уничтожьте эту мою продольную (вдоль всей сердцевины!) трещину, возникающую только в любви. (Это самое роковое!) Ведь во всем другом я счастлива.
Начав с Тезея, будьте Дионисом. (О, я не шучу, всё это не случайно, и смысл этого еще встанет в будущем! Мы в начале дороги, как я - в начале трагедии!) Воссоедините. Конечно, нужно чудо. Дайте веру. О, я нашла слово: в любви я - хаос, и только в любви. А Хаос - знаете что? - непробужденное, не прозревшее. Хаос должен прозреть звездами.
* * *
Теперь о Вас. Откуда у Вас покой, терпение, нежность? От Вас на меня идет такой поток света и силы, что мне - просто - стыдно себя. Я в Вашу жизнь вношу смуту. Мне просто нужно ввериться Вам. Вы в этот час своей жизни - совершенны. У меня к Вам ни одного упрека, никогда, ни одного мгновения у меня, Фомы, не было чувства: ложь. (Я не о сознательной лжи говорю, о той доле словесности над временными провалами и пустотами чувства. Когда ЛУЧШЕ - молчать!)
Вы меня ни разу не обидели, Вы мне ни разу не сделали больно, Вы всегда были на высоте положения, несмотря на бессонницу, заботы, трудности дня и часа. Я с Вами глубоко-счастлива - когда с Вами!
Может быть.
* * *
И еще о другом: никогда ни к кому я не была так близко привязана. Ведь всё мое горе - что я не с Вами. (Какое простое горе!) По Вашему - недостаток любви, а мне иногда кажется: избыток. Будем точны: черезмерная напряженность, просто: РВУСЬ к Вам! Рвусь так, что увидев, сразу даже не радуюсь, что-то обрывается, я срываюсь в Вас и сначала ничего не узнаю, не нахожу, какая-то слепость (Хаос!) и постепенное прозрение (звезды!) - и уже надо расставаться.
* * *
Это - поток, и его надо втеснить в берега. Берега дает жизнь. Столик в кафэ, это не берега, это крохотный островок, просто камень - среди беснующегося моря!
Я умею быть спокойной и веселой, мы бы с Вами чудесно жили, только одна просьба: полюбите мои стихи! Не давайте мне быть одной со стихами! Оспаривайте меня, утверждайте свое господство - и здесь. Я Вам всячески иду навстречу, протягиваю Вам обе руки, зову Вас, беру Вас в стихи. Я не хочу, чтобы каждый встречный любил (слышал) меня лучше, чем Вы. Я хочу -
* * *
Всё это трудно, тяжело, но всё это пройдет. Помню одно Ваше слово, глубочайшее из слышанных мною о любви: "Любить - на это тоже нужна сила".
И вот, в полной жажде и кротости (и, может быть - в начале веры уже!) молюсь тому неведомому богу:
"И подаждь нам силу и крепость во продолжение учения сего". <…>
МЦ [14; 75–77]
Марина Ивановна Цветаева.Из письма К. Б. Родзевичу. 24 октября 1923 г.:
Я вернулась домой полумертвая. Ни Гёте, ни Минос, ни Апостол Павел не помогли. Постояв локтями на столе, полежав затылком на полу, не слыша вопросов, не понимая (своих же) ответов, в каком-то столбняке отчаяния, я наконец прибегла к своему вечному средству: природе. Вышла на улицу, и сразу - на теплые крылья ветра, в поток фонарей. Ноги сами шли, я не ощущала тела, (Радзевич, я поняла, я одержима демонами!), это было почти небытие, первая секунда души после смерти. <…>
* * *
Ужасает меня (восхищает) непримиримость Вашей любви. Ни кольца, ни книги, никакой памяти, мне это даже сегодня было больно.
В таком отказе - царственность, сознание права на всё, из моего мне же даришь.
Вот за это - и за ту скамейку в саду - и за молчание на улице - и за какой-то взгляд без улыбки.
* * *
Спала сегодня в Вашем халате. Я не надевала его с тех пор, но сегодня мне было так одиноко и отчаянно, что надела его, как частицу Вас. <…>
* * *
Подумали ли Вы о том, что Вы делаете, уча менявеликой земной любви? Ну, а если - да, и еслиВы - ?
* * *
"Любовь - костер, в которую бросают сокровища", так учил меня первый человек, которого я любила - любовью почти-детской, но давшей мне уже всю горечь любви недетской - человек высокой жизни, поздний эллин, бродивший между Орфеем и Гераклитом.
Сегодня я (13 лет спустя) об этом вспомнила. Не этому ли учите меня - Вы?
* * *
Но откуда Вы это знаете, не лучшей жизнью меня - живший? И почему - у Вас столько укоров ко мне, а у меня - ни одного?
Может быть женщина, действительно не в праве нести другому постоялый двор, вместо души?
* * *
Теперь, отрешившись на секунду, что я женщина - вот Вам обычная мужская жизнь: верх (друзья) - и низ (пристрастья), с той разницей, что я в этот bas-fonds вносила весь свой верх, пристрастья себе вменяла в страсти, отсюда - трагедия.
Если бы я, как Вы, умела только играть и не шла в эту игру всей собой, я была бы и чище и счастливее. Моя душа мне всегда мешала, есть икона: "Спас-недреманное око", так вот: недреманное око высшей совести - перед собой.
А еще, Радзевич, неудачные встречи: слабые люди. Я всегда хотела любить, всегда исступленно мечтала слушаться, ввериться, быть вне своей воли (своеволия), быть в надежных и нежных руках. Слабо держали - оттого уходила. Не любили - любовались: оттого уходила.
Как поэту - мне не нужен никто, (над поэтом - гений, и это не сказка!) как женщине, т. е. существу смутному, мне нужна воля, воля другого ко мне - лучшей.
Вы - не "импрессионист", хотя Вас многие считают таким, не существо минуты, Вы, если будет? долго любить меня, со мной совладаете.
* * *
"Tout comprendre, c’est tout pardonner" - да, я слишком много в жизни понимала.
Тот мой "промах" (прощеная измена).
<…> Всё это я рассказываю Вам, чтобы Вы видели, что я и на самом дне колодца оставалась - собой. И чтобы Вы еще, мой дорогой друг, знали, что:
"У живущего жизнью веселой -
Далеко не веселая жизнь".
За каждое чужое веселье я платила сторицей. Своего у меня не было. <…>
Радзевич, когда у меня будут деньги, я Вам подарю тетрадочку - чудную! - с моими стихами, которых нет в книгах.
(Сейчас бьет огромный дождь, которому я радуюсь: всё утро томилась, что хорошая погода, а мы с Вами не в Карловом Тыну!)
- Или и от тетрадки откажетесь?
Вот стих, который я Вам туда перепишу:
Писала я на аспидной доске
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
- Коньками по льду и кольцом на стеклах -На собственной руке и на стволах
Березовых - и чтобы всем понятней! -
На облаках и на морских волнах,
И на стенах чердачной голубятни.Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! - (Под пальцами моими!)
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест на крест перечеркивала имя.Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! - Ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! - Внутри кольца…
Ты - уцелеешь на скрижалях.Москва, 5 мая 1920 г.
* * *
<…> Встретившись с Вами я встретилась с никогда не бывшим в моей жизни: любовью-силой, любовью-высью, любовью-радостью. Ваше дело довершить, или, устрашившись тяжести - бросить. Но и тогда скажу, что это в моей жизни было, что чудо - есть, и благословляю Вас на все Ваши грядущие дни.
М.
<…> И - спасибо за всё [14; 81–89, 95]-
Марина Ивановна Цветаева.Из письма К. Б. Родзевичу. 20 ноября 1923 г.:
Мой родной,
Я не знаю, когда Вы получите мое письмо, - хорошо бы завтра утром! Никаких спешных дел нет, мне просто хочется, чтобы день Ваш начался мною (как все мои - Вами!) Как я давно Вас не видела, и как я всех видела, кроме Вас, и как мне никого не нужно!
Я твердо решила одну вещь: Ваше устройство в городе. Я НЕ МОГУ больше с Вами по кафэ! От одной мысли о неизбежном столике между нами - тоска. Это не по человечески. Я не могу вечно быть на виду, не могу вечно говорить, в кафэ надо улыбаться (иначе - глупо), я не могу вечно улыбаться, у меня тоска - наперед. Так: радуясь Вам, я ужасаюсь "времени и месту", это мне отравляет встречи с Вами, ухожу, расстравленная.
Не знаю, душевная ли это тонкость, или соображение бытового порядка (Бог Вас знает!) - но поездки к Вам, туда, действительно - не выход. Приезжать - это уезжать. ("Как приходить - уходить!") Да, но-в том же городе, без уводящей тропинки, без крика поездов, без всей этой трагической инсценировки разлуки! В одном городе - легче. У меня будет чувство, что где-то там, на такой-то улице, у меня какой бы то ни было, но - дом с Вами! Дом, где можно сидеть рядом, дом, где можно взять руку: подержав, притянуть к губам.
Дом, куда я всё смогу приносить: от бытовых уютных пустяков - до последних бурь своей души! Дом, где я Вам буду читать Тезея.
Пусть это будет нечасто: я очень терпелива, но сознание, что это может быть… Мой мальчик, Вы не знаете, как я Вас люблю.
* * *
В прошлый раз Вы сказали: осадок. До чего мы с Вами похожи! О как давно, давно, давно я это чувствовала! Затасканное сравнение, но: вода - и не пить! Так я смотрю на Вас через столик.
От многого можно - и должно - отказаться, но не от последнего права душ друг к другу, душ, всегда идущих через руки. Вот этого:
рука в руке - я не могу и не хочу отдать. Ваша рука - моя: длинная, нежная, всегда немножко холодная, рука, к которой так неудержимо/неутомимо тянутся - и будут тянуться! - мои губы.
И потом - я хочу лампы, тепла, круга, чуть ли не кота на коленях. (У нас будет кот?) Я хочу, чтобы на тенесколько часов, которые я буду у Вас, я была дома. Чтобы не было лихорадки: пить, платить, идти, хочу все время пить, мне надоела чашка или стакан, как только опущу глаза. (Нет, нет, моя киса, не бойся, будем и чай пить, и что хочешь пить - только не непременно: по вдохновению!)
Я хочу - немножко - быть в Вашей жизни: знать где Вы спите и где Вы пишете, и куда глядите, когда глядите в окно. И чтобы что-нибудь в Вашей комнате говорило Вам обо мне. Чтобы Вы, возвращаясь домой, возвращались ко мне, в меня.
Я Вам дома сейчас дать не могу, - дайте Вы его мне! Если я сейчас не могу жить Вашей жизнью, дайте мне по крайней мере - стоять над ней! Издалека - нельзя. Можно… но: сейчас это всё еще слишком горит и болит!
* * *
Я глупая - со своими просьбами?
* * *
<…> Твоя улыбка. Вижу ее. Где и когда я смогу тебе закинуть за шею руки - прижаться - так. Немножко послушать сердце! Раздвинуть рубашку на груди и губами прослушать сердце.
Ведь я помню тебя!
М [14; 121–123]
Марина Ивановна Цветаева.Из письма К. Б. Родзевичу. 4 декабря 1923 г.:
В прошлую встречу (в начале ее, не в конце) я увидела в Вас начало игры. Человек, перерезанный автомобилем - как нота и краска в мировой гармонии, в такое мироощущение я не верю. Кровь - не краска, и вопль умирающего - не нота. Можно отвернуться и заткнуть уши, принять - нельзя. Всё можно, Радзевич, даже убить на большой дороге из-за гривенника, но при одном условии: знать, что этого нельзя. А за этим знанием, непосредственно, искупление. Иначе человек - не человек, человек нарушенный, ему нужно идти к врачу. <…>
Милый друг, вся наша встреча - на правде. Это ее единственный смысл и ценность. Я ни на один час не перестаю быть с Вами тем, что я есть: ПУСТЬ ЭТИМ ПУТЕМ Я ВАС ПОТЕРЯЮ, - я потеряю Вас СОБОЙ! С этого Вы меня не сдвинете. Вам придется играть одному.
* * *
Цель Вашей игры? (Ибо Вы ее уже ввели, чувствую всем существом, - у Вас уже РАСЧЕТ)
Получить меня? - Я у Вас уже есть.
Удержать меня? - Я не ухожу.
Потерять меня? - Можно, не играя. Не понимаю, не вижу смысла, кроме последнего, в который не хочу поверить, ибо ПРЕЗРЕНЕН: просто сделать больно! - Игра для игры. - Самое пустое на свете.
* * *
Друг, я Вас знаю другим: настоящим. Иным Вас не знаю. За всё наше долгое приятельство - ни одной фальшивой ноты. Я имела редкое счастье Вам не нравиться и потому - видеть Вас настоящим. Вслед за этим я имела редкое счастье - быть Вами любимой: углубленная и усугубленная настоящесть.
Что же теперь?
Теперь - игра, т. е. Вы, какой Вы со всеми, т. е. меньше, чем тогда, чем всегда. Я Вам сейчас дальше, чем в первый день нашего знакомства.