Так или иначе, но немецкий офицер сделал, наверное, правильный вывод: пришло пополнение, по всей вероятности, необстрелянное, а значит, вряд ли стойкое. Теперь, опять-таки задним числом, я могу сказать, что шумели мы в прошлую ночь непозволительно много. Вероятно, догадались немцы и о том, где находится стык между нашей и соседней ротой. Может, именно на этих данных и было построено наступление.
Участок, который защищала наша рота, ближе всего подходил к шоссе и к селу. Туда-то и стремились фашисты всеми силами. А стык между ротами - наш правый фланг - оказался на направлении главного удара.
После артиллерийской подготовки и минометного обстрела гитлеровцы ринулись в атаку и ближе всего подошли к нашим позициям на правом фланге. Потом, во время бомбежки, они опять усиленно обрабатывали стык между ротами. Командир правофлангового взвода [23] был контужен. При последующем минометном обстреле вышел из строя пулемет вместе с расчетом.
Из взвода в живых осталось тринадцать солдат. Причем четверо были легко ранены. Началась новая атака. Беда заключалась в том, что не нашлось среди этих тринадцати человека, который взял бы на себя командование и стал руководить боем. Младший политрук, которого Самусев послал на правый фланг еще в начале боя, лежал, тяжело раненный, в землянке, там же находился и контуженый командир взвода. С ними была санинструктор Маша Иванова.
Когда немцы приблизились вплотную и в дело пошли гранаты, все тринадцать бойцов начали отходить, забыв в горячке об Ивановой и тяжелораненых командирах.
Фашисты захватили траншеи.
Они попытались прорваться по ходу сообщения дальше в тыл. Но тут их встретила гранатами Иванова. За изгибами хода сообщения не было видно, что отражает натиск только девушка-санинструктор, которая к тому же тащит двух тяжелораненых.
В этот момент и подоспел лейтенант Самусев.
- Стой! - крикнул он отходившим бойцам. - Так чапаевцы не воюют!
Бойцы остановились и с недоумением посмотрели друг на друга. Они, наверное, и сами искренне удивились тому, что произошло. Может, каждому казалось, что только он один сплоховал на несколько мгновений, и, может, надо-то ему было чуточку глотнуть свежего, не прокопченного гарью воздуха, опомниться от раздирающего грохота взрывов... И если бы среди них нашелся человек, который крикнул: "Стой! Назад! Выбить фашистов из траншей!" - они пошли бы за ним, как готовы были немедленно идти за Самусевым.
- Кого вы там оставили?
И снова переглянулись бойцы. Им и в голову не пришло, что Иванова все еще находится в землянке, ухаживая за ранеными. Они считали, что санинструктор давно оттащила младшего политрука и командира взвода в безопасное место.
- А ну, за мной! - коротко взмахнув пистолетом, приказал Самусев. - Гранаты - к бою! [24]
И горстка бойцов ринулась по ходу сообщения в траншеи, захваченные немцами. Осознав свою вину, бойцы дрались отчаянно. Схватка была беспощадной. Лишь нескольким гитлеровцам удалось перемахнуть через бруствер.
- Держитесь! - сказал после схватки Самусев. - Помощи пока не обещаю - надо держаться.
Потом лейтенант назначил старшего и вернулся к нам в дзот.
И как раз вовремя.
* * *
Я прикрывала плащ-палаткой короб пулемета, чтоб не запылился и не отказал в бою пулемет, когда мина шлепнулась около разъехавшейся кровли и что-то горячее обрызгало лицо. Сначала я зажмурилась, потом протерла глаза и увидела, что руки в крови и грязи. Глянула на Мирошниченко - а у него вся голова в крови.
- Бинты давай! - заорал Нестеров.
Посмотрела на него сквозь слезы - а он и сам весь обрызган кровью Мирошниченко. Махнул Нестеров рукой и отвернулся, вытер рукавом здоровой руки лицо, - может, стер кровь, может, размазал слезы... Два месяца плечом к плечу воевал он с пулеметчиком Владимиром Мирошниченко, человеком, которому шага не хватило до осуществления своей мечты - стать геологом и "находить еще никем не найденное"...
Сидела я растерянно на полу дзота и все никак не могла решить: снять плащ-палатку с пулемета и прикрыть ею тело Мирошниченко или подождать, когда кончится обстрел, и только тогда сделать это.
- Зоя! - тронул меня за плечо Нестеров. Видимо, он обращался ко мне и раньше, но я не слышала. - Зоя! Давай пулемет на место!
Мы вдвоем - Нестеров мог действовать только одной рукой - приподняли "максим". В дзот вбежал запыхавшийся Самусев и помог нам.
- Идут! - крикнул лейтенант. - Близко!
Голос командира роты прозвучал очень громко: минометный обстрел оборвался и стало так тихо, что мы услышали, как орут фашисты. Я снова заняла место второго номера, а Самусев - первого. [25]
- Надо еще подождать, - приговаривал он, прилаживая пальцы на спусковом рычаге. - Надо подождать... Надо подождать...
И мы ждали.
Уже можно было различить лица врагов, но Самусев ждал. Я поняла, почему он сам стал первым номером: учил меня выдержке. Поняла я и то, что это последняя атака. Солнце уже опустилось и светило нам в глаза. Тени идущих на нас гитлеровцев протянулись на полполя и доставали почти до дзота.
- Надо подождать...
Это Самусев произнес совсем тихо - для себя, наверное.
Я смотрела из-за его плеча. Когда тени наплыли на дзот, я увидела огромные, чуть не в пол-лица, жуткие от смертельного страха глаза фашистов, идущих на наш молчавший пулемет.
И пулемет заработал.
Самусев дал длиннющую, чуть не в пол-ленты, очередь. Он был отличный стрелок. Оставшиеся в живых немцы залегли и стали отползать, а Самусев продолжал поливать их короткими очередями.
- Это вам за Володю, за Мирошниченко! - приговаривал Нестеров.
Потом на поле боя наступила тишина.
- Все... - устало сказал Самусев и по-мальчишечьи провел под носом тыльной стороной ладони. - Здесь они, пожалуй, сегодня не полезут. А вот на правом фланге...
Я не уверена, что он разговаривал с кем-либо из нас. Он размышлял вслух. И только теперь я заметила, что Нестеров странно потряхивает головой. Его, наверное, контузило при минометном обстреле.
- Перебирайтесь туда, - закончил Самусев.
- К-куда, товарищ лейтенант? - переспросил Нестеров. Он тоже считал, что лейтенант размышляет вслух, и не прислушивался к словам.
- На правый фланг. Ты, Нестеров, отправляйся пока один, а в помощь Медведевой я кого-нибудь пришлю.
Собрав в две коробки оставшиеся патроны, Нестеров прихватил их с собой и ушел. В дзот спустился Самарский. Он был ранен в руку и сильно побледнел [26] от потери крови. Но все же он помогал. Без него мне бы просто не справиться с пулеметом, который пришлось сначала тащить по узкой и извилистой траншее. "Максим" не пролезал. Я отделила тело от станка. Но и так нести было очень нелегко. Пришлось выбраться на поверхность и быстрым броском преодолеть метров пятьдесят. Нас спасло то, что фашисты не ожидали такого нахальства. Их выстрелы ударили с запозданием. И все же пуля успела царапнуть Самарского.
Немцы, однако, начали атаку не на правом фланге, как полагал Самусев, а на левом. Мы еще не установили пулемет, как получили приказ: Нестерову отправиться на левый фланг. Это произошло так быстро, что я не успела спросить, куда он поставил коробки с пулеметными лентами.
Перевязав Самарского, я решила, что нужно обязательно добраться до Нестерова и спросить про коробки с патронами.
- Правильно, - согласился Самарский. - Дольше проищем, да и где искать?
Я оставила Самарского с поваром Максимычем, вооружившимся автоматом.
Больше на правом фланге никого из бойцов не было.
- За "максимку" не беспокойся - не обижу своего тезку, - крикнул мне вслед наш кашевар.
До левого фланга я не добежала. Неподалеку от нашего дзота увидела Нестерова и еще несколько раненых бойцов. Они били из автоматов и винтовок во фланг наступающей немецкой пехоте. Потом вместе с остатками первого взвода бросились в контратаку. Нестеров был ранен в обе ноги, но и в полузабытьи продолжал ползти вперед, туда, где несколько минут назад находился враг. Трижды раненный, старший сержант, опираясь на локоть и оставляя на пыльной земле и сухих листьях следы крови, все-таки полз.
Когда я подобралась к нему, он уже потерял сознание. Я наложила жгут на обе ноги, перевязала раны и оттащила Нестерова в траншею. Здесь он очнулся, дико огляделся, словно соображая, где находится, и прошептал:
- Чапаевцы! За мной! Быстрее! Быстрее!
Я хотела успокоить раненого, наклонилась к нему, но, увидев мой силуэт, он поднял пистолет и выстрелил. [27] Пуля ударила в каску, сбила ее с моей головы.
Ошарашенная, дрожащая, я стояла около Нестерова, вновь потерявшего сознание, до тех пор, пока не подбежала Маша Иванова:
- Что случилось? Кто стрелял?
Осмотрев раненого, Иванова поднялась и стала меня ругать:
- Вот недотепа! Кто же раненому оружие оставляет! Очнулся он, а ему мерещится, что все еще идет на врага. И тебя за немца принял.
Продолжая дрожать, я ответила:
- Не заметила в спешке. Да и откуда мне знать?
- Огорчаться не надо, - ласково сказала Иванова. - И на парня не сердись. В забытьи он.
- Я не сержусь. Только страшно стало.
Иванова похлопала меня по плечу:
- Вот платочек. Вытри глазищи-то. Да пойдем к раненым.
- Мне - к пулемету...
- Раненых много. Я договорилась уже с лейтенантом. К пулемету пошел Зайцев.
Вытерев клочком бинта проступившие слезы, я отправилась в землянку, где находились раненые.
* * *
Под покровом темноты раненые ушли в медсанбат. Потом мы хоронили убитых. Осторожно, словно они могли чувствовать боль, подносили их к неглубокой братской могиле. Неглубокой потому, что мало нас осталось в живых, а долбить камень было очень трудно.
Среди убитых увидела я Ваню Нефедова и вспомнила почему-то: он будет похоронен около высокой старой акации, которую называл своим наблюдательным пунктом. С этой акации, говорил он, видна его хата...
Когда все собрались, вперед вышел Самусев.
- Все вы дрались и умерли как герои... Сегодня мы на нашем участке задержали врага, ни на шаг не подпустили его к красавице Одессе. Поклянемся, товарищи, что не забудем имен павших друзей, будем сражаться так же, как они!
- Клянемся! - эхом откликнулись бойцы. [28]
Не успела вернуться в землянку к раненым - за мной пришел Зайцев. Самусев передал приказ, чтобы я шла вместе с ним и Зайцевым. Они должны были проверить посты. Мне предстояло посмотреть, не остались ли где во взводах раненые, и оказать им помощь.
Смеркалось. Обычно с наступлением темноты враг утихал. Но в ту ночь фашисты вели себя неспокойно. То и дело на нашем переднем крае рвались снаряды. Из немецких траншей доносился громкий говор. Шедший впереди Самусев периодически останавливался и подолгу прислушивался к тревожным ночным звукам.
Мы пробирались по редкой, выкорчеванной снарядами и бомбами лесной полосе, когда неподалеку раздался окрик:
- Стой! Кто идет?
- Свои, - ответил Самусев.
- Стой, стрелять буду! Пропуск?
Лейтенант отозвался, хотя никто из нас не видел часового. Сделали еще несколько шагов. Зайцев едва не споткнулся о солдата, сидевшего у комля дерева.
- Вы ранены? - спросил лейтенант.
- Так точно. В руку и ногу. Потому и сижу.
Боец откинул плащ-палатку. В темноте был отчетливо виден бинт.
- Замаскировал вот рану. Да и пару гранат тоже. Мало ли что случится! А идти не могу. Не одними же глазами врага встречать! Гранатами ночью способнее. Фашисты кругом так и шныряют.
- Почему вас до сих пор не сменили?
- Обещали... Да что-то не идут.
Я нагнулась, чтобы помочь бойцу подняться. Перед глазами метнулся ослепительный шар, меня отбросило в сторону.
Очнулась в госпитале. Оказалось, что я была контужена разрывом немецкой гранаты. Ее, видимо, швырнул один из гитлеровских разведчиков, пробиравшихся в тыл нашей роты. От знакомых бойцов узнала, что Самусев и Зайцев живы, а раненый, с которым разговаривал Самусев, убит. [29]
Глава вторая.
У стен Севастополя
Снова корабль, снова Черное море, снова ночь. На этот раз мы подходим к укутанному декабрьской непогодой Севастополю.
На палубе случайно встретила Анатолия Самарского. Он тоже возвращался из госпиталя. Тогда мы еще не знали, что опять будем воевать в рядах славной чапаевской дивизии.
Самарскому повезло больше. Он сразу отправился на позиции. Мне же пришлось поработать медсестрой в госпитале, что размещался в Инкерманских штольнях. К счастью, это продолжалось недолго. Я была пулеметчицей и, естественно, рвалась на передовую. Мою горячую просьбу вскоре удовлетворили.
Ранним сереньким утром попутная машина подвезла меня на КП батальона. Здесь узнала, что нашей ротой, как и прежде, командует Самусев.
Ночь прошла сравнительно тихо. Вражеская авиация почти не бомбила город. С моря тянулись низкие серые облака, и под утро прошел обильный снег.
Город напоминал солдата в белом маскхалате. На первый взгляд он казался опустошенным, неживым. Впрочем, зачем же солдату маскхалат, как не для того, [30] чтобы обмануть противника, ввести его в заблуждение?.. Фашистским наблюдателям и пилотам город издали и казался таким. Но в минуты опасности, когда требовались огромное напряжение и гигантские силы, город находил их. Тогда стрелял каждый камень, становился дотом каждый бугор.
Враг топтался у стен Севастополя, не понимая, откуда у его защитников столько отваги и энергии.
Но тот, кто прожил в Севастополе тех дней хоть несколько часов, не стал бы удивляться. Из-под развалин домов сочились тонкие осторожные дымки землянок и блиндажей, от одной бывшей улицы к другой петляли тропки. Город жил, боролся, не собирался сдаваться врагу.
* * *
Трудно описать, какими счастливыми были для меня минуты возвращения в родную часть и встречи со старыми боевыми товарищами! Особенно когда узнала, что многие дорогие мне люди, с которыми сроднилась в бою, живы и невредимы.
Проходя по глубокому ходу сообщения к передовой, я буквально наткнулась на Зайцева, того самого Андрея Зайцева, что вместе с Самусевым проверял посты, когда меня контузило под Одессой. Я не сразу узнала его. Он двигался пригнувшись, и я видела только каску да петлички младшего сержанта.
Мы едва не разминулись. Просто из любопытства покосилась я на яркие новенькие самодельные треугольники в петличках. Вижу - зайцевское курносое лицо. А он - никакого внимания, словно мимо проходит боец, с которым пять минут назад разговаривал в землянке.
"Ну погоди... - подумала я. - Сейчас я тебя напугаю!"
Стала по стойке "смирно", руку к ушанке - и вдруг забыла от волнения, как нужно обратиться по форме.
- Привет вам, - говорю, - товарищ младший сержант!
Зайцев прямо-таки присел от неожиданности.
- Ох, Зоя, - сказал он, помотав головой. - Разорвись немецкий снаряд - не дрогнул бы, а тут будто кто по поджилкам ударил. [31]
- Это у тебя после повышения в звании такая нервозность появилась? Теперь ведь не только за себя, за все отделение отвечаешь.
- Нет, товарищ Медведева, совсем не потому. Совпадение получилось. Вчера только отправил матери письмо, а в нем оправдывался за вас.
- За меня?
- Представьте, за вас.
- Ну это вы, товарищ младший сержант, бросьте! В чем и перед кем я виновата?
- Да не вы, а я.
- Час от часу не легче!
- Перед собственной родительницей оправдывался.
- За что же, в конце концов?
- Родительница моя - человек старых взглядов. Женщина религиозная. И написала она мне, мол, вроде как от пули и снаряда я заговоренный, потому что есть рядом ангел-хранитель, которому она поручила смотреть за мной.
- Кто же этот "ангел"?
- Вы, Зоя.
- А прошел ли у вас, товарищ младший сержант, синяк от удара дверью в самусевской землянке? - ехидно спросила я, вспомнив, как Зайцев хотел мне посоветовать остаться при штабе под его опекой.
- Вот я родительнице и объяснил...
- Про синяк?
- Да нет! Про то, что не уберегли мы ангела-хранителя. Тяжело был он контужен в первом бою. Оклемается или нет, нам даже неизвестно. И религия, мол, мамаша, тут ни при чем. Встречусь ли я с той, кому ты, мама, поручила меня охранять, еще неизвестно, потому что находится Зоя в тыловом госпитале.
- Ну и что?
- И вдруг - ты!
- Ладно, Зайцев, если бы, как раньше, мы были в равных званиях, сказала бы я тебе...
- Не-не, - заморгал Зайцев. - Теперь нельзя! И раз уж я командир, то не допущу, чтобы бойцы моего отделения и всей роты в целом испытали нервное потрясение. Вроде меня. От неожиданной встречи с тобой.
- Да полно шутить! [32]
- Я и не шучу. Ребята помнят тебя... Пойду предупрежу. А ты, товарищ Медведева, следуй за мной.
Далеко не всех мне довелось повидать: война есть война... Но какое-то время мы по-детски радовались встрече. Ведь мы были тогда совсем молодыми...
А Максимыч, чапаевец-ветеран, обнял меня и троекратно поцеловал.
- Будто с внучкой своей, тоже Зоей, увиделся, - сказал старик растроганно.
Самусев после официального представления хлопнул меня по плечу:
- Испугался же я тогда за вас, Медведева! Да вижу, обошлось.
- Обошлось, товарищ лейтенант. Еще крепче стала.
- Везет тебе, Медведева!
- Везет.
- Я не про то. Снова к горячему делу подоспела. Предупредили нас, что фашисты готовятся к штурму. И назначен он на завтра. Будешь помогать Ивановой.
- Но меня оставили при КП полка...
- Ничего. Потребуется Ивановой твоя помощь - придешь.
Прикорнув у мирно потрескивавшей печурки, я вспоминала, как перед началом жестоких боев меня принимали в комсомол. Было это в землянке комендантского взвода. У столика, покрытого красной скатертью, комсорг полка политрук Сергеев вручал нам комсомольские билеты и крепко жал руку. А мы в ответ клялись не щадить жизни, отстаивая родной Севастополь-
* * *
Страшным было следующее утро.
После нескольких часов беспрерывной бомбежки, артиллерийского и минометного обстрела снега на передовой словно и не бывало - земля стала черной.
Как только приутихли орудия фашистов, бойцы вышли из укрытий.
- Молодцы! - крикнул им Зайцев, который находился в траншее. - Сами догадались - пора...
- Догадаться нетрудно! - откликнулся Василий Титов. - Сидя в доте, команду "К бою" прослушаешь.
С этим коренастым, крепко сбитым бойцом я познакомилась [33] только вчера. Товарищи рассказали, что несколько дней назад он особенно отличился в рукопашной схватке. Расщепив о вражескую каску приклад, Титов дрался с гитлеровцами кулаками, пока не добыл себе трофейное оружие...
Фашисты пошли на штурм.
Чапаевцы встретили их ружейно-пулеметным огнем еще на дальних подступах. Уж коли штурм, то подпускать врага особенно близко нельзя. Не так много защитников в городе, и чем меньше немцев приблизится к нашим траншеям, тем лучше.