- Серьезно! Григорий Герасимович ввел ему в переломанные кости по гвоздю, длиной в тридцать пять сантиметров каждый, и таким образом скрепил их. Теперь больной не хочет отдавать наши гвозди обратно. С ними, говорит, я очень крепко себя чувствую. А на гвозди у нас дефицит. На медицинском вооружении в магазинах ничего подобного нет. В министерстве даже не обещают. Говорят: нужен специальный завод для выпуска таких гвоздей. Пришлось устроить блатное дело с одним предприятием. Они по нашему заказу делают эти гвозди из нержавеющей стали, а мы вне очереди обслуживаем их больных. Идем, как видите, незаконным путем.
- Тоже достижение! - Раечка, словно от холода, повела узенькими плечиками. - Не хватало еще, чтобы всех людей заранее скрепляли железными болтами! Тогда будет полная страховка от переломов. Но я бы не согласилась. Ведь ваши гвозди, наверное, превращают костный мозг всмятку…
- Дорогая Раиса Сергеевна, вы о костном мозге имеете только гастрономическое представление, - возразил не без досады Иван Иванович.
- В нашей клинике некоторые врачи того же мнения, - вмешалась в близкий ее сердцу разговор Галина Остаповна. - Нашлись ярые противники.
- Повреждения длинных костей - еще не проблема, а вот переломы шейки бедра! - Решетов испытующе посмотрел на Злобина. - То, что при этих переломах срастание костей происходит лишь в редких случаях, и то, что процент смертности громадный, каждому фельдшеру известно. Ведь такое случается обычно у пожилых людей, для которых пролежать без движения в гипсе шесть - восемь месяцев - гиблое дело.
- Я знаю. И по году лежат. Поэтому лечение шейки бедра чаще всего осложняется воспалением легких. О пролежнях говорить нечего. Но что же вы предпринимаете? Тоже гвоздь?
- Да, гвоздь. И наши больные садятся в постели уже на шестой день. - Решетов опять взъерошил свою прическу - после первой рюмки он больше не пил и был совершенно трезв. - Сейчас я работаю над усовершенствованием аппарата, правда, несложного, но необходимого для этих операций. Когда все будет готово, пригласим вас, и вы посмотрите.
- Я не стану ждать, когда все будет готово, а на днях загляну к вам.
- Пожалуйста! Если хотите, пойдем сейчас. Я буду оперировать перелом шейки.
- Леонид!
- Что, Раечка?
- Хватит с вас лечения горбов! А то, я вижу, этот гвоздь уже засел и в твои мозги!
- Дела нам хватает, но я все равно пойду с Григорием Герасимовичем!
"Она готова наложить лапу и на его работу, - подумал Иван Иванович. - Как Варя… Ох, уж эти женщины! Толкуют о равноправии, а так и норовят проявить свою верховную власть!" Но ему не хотелось думать плохо о Варе, и он, зная цельность ее характера, сказал себе: "Иногда желание добра проявляется и в деспотизме".
А Варя, притихнув и, словно теплый щенок, прижавшись к его боку, размышляла:
"Я хотела стать не только женой Ивана Ивановича, но и верным, полезным товарищем его по работе. А он взял да и увлекся болезнями сердца. Теперь мне придется трудиться обособленно. И мало того: придется все время выслушивать о нем разные разности, дрожать за него. Мало ли новых операций вошло в практику после войны, не хвататься же за всякое новшество!.. Имею ли я право молчать? Нет, я не могу спокойно глядеть в глаза матери ребенка, погибшего на его операционном столе, и не могу равнодушно наблюдать, как он растрачивает свои силы. А он, вместо того чтобы образумиться, начинает интересоваться еще более страшными вещами - охлаждением больного перед операцией".
- О чем ты размечталась? - Иван Иванович легонько встряхнул ее. - Ты как будто заснула с открытыми глазами.
- Я думала о тебе.
- Что же ты думала?
Варя вспыхнула, не умея ловко вывернуться, и сразу почувствовала: ласковая рука, лежавшая на ее плече, точно одеревенела.
- Вас Иван Иванович не совратил на сердечную хирургию? - спросил Злобин Решетова.
- Да как сказать. - Решетов рассмеялся, взгляд его, брошенный на Аржанова, выразил почти нежность. - Во всяком случае, он меня посвятил в тайны этой области. Для роли ассистента я подготовлен, иногда помогаю. Раньше помогал в черепно-мозговых операциях. Ведь неплохо я вам ассистировал?
- Очень даже неплохо.
- Молодыми нашими хирургами вы, кажется, довольны. Он двух ординаторов совершенно поработил: сначала они на нейрохирургию нацелились, а сейчас подавай им сердце, и никаких! Я шучу, конечно. Они еще не оперируют, но от стола не отходят, - продолжал Решетов, который даже расцвел и помолодел, когда зашел разговор об операциях. - Теперь есть у Ивана Ивановича ярые единомышленники: Пека - это белоголовый младенец двадцати четырех лет от роду, и Назарыч, месяцев на пять постарше. У Пеки, то есть у Петра Петровича, частенько головные боли, так Назарыч одно время серьезно подозревал у него опухоль в области турецкого седла. Вот что значит одержимость! Вы слыхали, конечно, о таком седле? - спросил Решетов Раечку.
- Что за глупости? - усомнилась она.
- Отчего же глупости? Если хотите знать, у вас есть и конский хвост, и собачьи ямки. А турецкое седло - это место в черепе, над которым перекрещиваются зрительные нервы, идущие от глаз к затылку. Опухоли, которые там возникают, очень труднодоступны. До них добираются, приподнимая лобные доли мозга…
Иван Иванович, слушая Решетова, опять взглянул на Варю, увидел грустно-оживленное выражение ее лица и невольно вздохнул. Он, правда, отошел от нейрохирургии, хотя по-прежнему болел ее проблемами: слишком сложным оказалось освоение операций на сердце.
- Но от нейрохирургии я совсем не отойду, - сказал он задумчиво. - В свое время она тоже нелегко мне далась. Придешь, бывало, с работы, ляжешь спать, а перед тобой лица перекошенные, черепа окровавленные. Уснуть невозможно. Думаю: ну ее! А утром встанешь - и опять за то же. Великое это дело! Если бы Бетховен попал в руки нейрохирургов, он бы не оглох: у него была водянка мозга. Знаменитый математик Пуанкаре тоже страдал ею.
- А что было у писателя Николая Островского? - спросила Галина Остаповна. Она обсуждала с соседями Аржановых новую пьесу, поставленную в театре Вахтангова, но снова заинтересовалась разговором хирургов, услышав о Бетховене.
- У Островского развилась травматическая водянка мозга. В наше время его могли бы спасти.
- Вот как. Это вам не трехлопастные гвозди. - Злобин шутя подтолкнул в бок Решетова.
33
В травматологическом отделении клиники Гриднева, помещавшейся в хирургическом корпусе городской больницы, тесно. Даже в просторных коридорах поставлены койки.
- Не хватает мест, - оправдываясь, сказал Решетов. - Наплыв народа в Москву чрезвычайно большой, а больницы-то старые.
- У нас тоже тесновато, - спокойно отозвался Злобин.
- Подготовили Лычку? - спросил Решетов встретившегося ординатора.
- Только что увезли в операционную.
- Интересный старикан… Фамилия его - Лычка. Белорус. Видно, работяга. Всю жизнь плотничал, а по старости в сторожа перешел, - рассказывал Решетов, входя в предоперационную. - Упал он с навеса и сломал шейку бедра. Просто бич для пожилых людей эти проклятые переломы! Но при нашем методе лечения больные выходят из больницы через тридцать - сорок дней на собственных ногах. Многие сохраняют трудоспособность.
- Ну-ну! - подзадорил Злобин, представляя себе недовольство Раечки, оставшейся ждать его у Аржановых.
- Никаких "ну-ну"! Мы уже во многих случаях применили метод сколачивания переломов шейки. Чтобы обеспечить правильное введение гвоздя, предложили усовершенствованный прибор - направитель. - Решетов сразу помрачнел, вспомнив свои последние мытарства. Нет, не с распростертыми объятиями встретили его коллеги в Ученом совете Минздрава. - Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Хотя польза очевидная. Выходит, прав Иван Иванович, что безразличие хуже всякого консерватизма.
- Посмотрите рентгеновские снимки Лычки, - предложил он Злобину, приступая к мытью рук. - Видите, какое смещение отломков? Тут сращения без хирургического вмешательства никогда не дождешься!
- Случай паршивый и, к сожалению, типический, - согласился Злобин, разглядывая на пленке очертания сломанного тазобедренного сустава.
- Надо поставить на место оторванную кость и скрепить ее с отломком головки, лежащей в вертлужной впадине. - Решетов подошел и посмотрел через плечо товарища на снимок, приколотый к раме окна. - Видите, в какой мере они не совпадают в переломе? Здесь никакое вытяжение не поможет. Значит, срастания не получится, а вертлуг все грубее будет смещаться в сторону и причинять больному бесконечные страдания. Человек обречен на вечную неподвижность.
Злобин знал длинную предысторию лечения этих переломов, сам часто сталкивался с ними на практике, но, как многие хирурги, не верил в применение металлических скреп. Костный мозг принимает участие в кроветворении - и вдруг вколотить туда гвоздь!
- Сейчас совсем другая картина получается! - говорил Решетов, готовясь к операции.
"Подожди ты хвалиться!" - мысленно одернул его Злобин, в котором боролись желание успеха товарищу и боязнь неудачи, вызванная крепко усвоенными старыми понятиями.
"Конечно, нелегко пожилому человеку пролежать несколько месяцев в гипсовом панцире - от груди до кончиков пальцев ног. Пролежни образуются - это точно. Мышцы истощаются и мертвеют - это точно. В легких образуются отеки и воспаления - факт неопровержимый. Сращения не получается, или оно происходит неправильно. Так отчего же мы продолжаем такое лечение? - возмущенный собственной косностью, думал Злобин. - Чего ради ополчаемся на "металлическое" направление?"
- Введя в шейку бедра трехлопастный гвоздь, мы так надежно соединим отломки, что, если дорогой товарищ Лычка начнет дней через пять двигать поврежденной ногой, это не нарушит полного покоя в области перелома. И никакого гипса! - говорил Решетов, уже стоявший у операционного стола.
"Дорогой товарищ Лычка", худощавый, костистый дед, только поводил большим носом, крючковато загнутым над ватным клочком бородки, да охал, пугливо следя за действиями докторов, окруживших стол. Наслушавшись рассказов о тяжести своего повреждения, он уже считал себя конченным человеком и покорно предоставлял лекарям укладывать его тощее тело, как им заблагорассудится. Операция делалась под спинномозговым обезболиванием.
- Мы вводим гвоздь в сломанную шейку вертлуга, не обнажая отломков. Сложность состоит в том, чтобы он вошел правильно, надежно связав отломки, и принял бы на себя положенную долю тяжести всего тела. Поэтому мы столько внимания уделили созданию специального прибора - направителя. Вот он! - Решетов показал инструмент, похожий на циркуль с угломером и прицельной спицей, и взял с подноса гвоздь - стальной стерженек, сантиметров десять в длину, с тремя продольными лопастями. - С помощью направителя и обыкновенного молотка я введу его под контролем рентгена в кость по оси шейки бедра. Направитель позволяет производить удары молотком далеко от операционной раны.
- Только ты, доктор, полегче молотком-то! - неожиданно подал голос Лычка, успевая и стонать и слушать. - Мне ведь уже семь десятков, как бы не рассыпаться.
- Мы сколачивали больных, которым было и по восемь десятков.
- Вот ведь грех какой! - пробормотал старый плотник. - Нас, таких, в ящик пора бы заколачивать, а мы норовим еще да еще пожить. Или ваша машинка и для молодых гожа?
- Гожа. Мало ли несчастных случаев с молодежью…
- Эдак! Не зря говорится: бойкий сам наскочит, на смирного бог наведет…
Передвижной рентгеновский аппарат уже установлен возле операционного стола. Один из ассистентов под наблюдением Решетова вправляет отломки, определяет направление для гвоздя и нужную его длину.
Потом Решетов, сделав разрез на бедре больного, сверлит углубление в кости вертлуга и ставит в него ориентир направителя. Снова рентген, гвоздь вколачивается внутрь, а головка его закрепляется на кости с помощью накладной пластинки и шурупов.
- Говорят, что удавались попытки скреплять эти переломы длинным винтом, - тихонько заметил Злобин с чувством странного недоумения: слишком простой показалась ему операция при исключительной сложности травмы…
"Как же так: столько людей на моей памяти хирурга отправлялось на тот свет из-за этого проклятого перелома, и вдруг: раз-раз молотком - и вроде починили".
- Завтра больной уже начнет делать общую лечебную гимнастику, - накладывая шов на рану, не отвечая на замечание товарища, сказал Решетов.
- Шутите!
- Отчего же? Это наше правило для больных. Сейчас уложим его в постель, согреем, под коленный сустав валик подложим, а завтра - гимнастика.
- Это кто будет делать гимнастику-то? - подал голос Лычка, еще не опомнясь после всех потрясений. - Я сроду ею не занимался. А теперь уж устарел, да еще поломанный.
- Ничего, займешься. Надо полностью восстановить движения ноги.
Только выходя из операционной, Решетов с ревнивой досадой спросил приятеля:
- Винт? Вы ведь представляете губчатое строение кости вертлуга? Вашей Раисе Сергеевне я бы сказал: "Сахарная косточка"… Винт разрушит окружающее его хрупкое вещество и не сможет держаться в нем плотно. Кроме того, он станет вращаться по оси. А наш трехлопастный гвоздь там не повернешь!
Решетов вымыл руки, бросил полотенце на табурет и задумался, насупленный и взъерошенный, точно индюк, широко расставив под халатом длинные ноги в полотняных бахилах-чулках.
"Даже самые близкие люди относятся к новшествам с недоверием".
- Вы-то как думаете? - поинтересовался он, зная, что Злобин сам работает над новой проблемой в медицине.
- Пока ничего не думаю. Вот посмотрю вашего деда… Решетов вздохнул, но сказал покорно:
- Ну что ж! Приходите через шесть дней.
34
После ухода гостей Варя ни одним словом не попрекнула Ивана Ивановича за то, что он умолчал о Ларисе.
Уложив Мишутку и прибрав в комнате, они еще долго не спали.
- Мне с детства каждый вечер было жалко ложиться спать. Закроешь глаза - и шесть, а то и восемь часов долой из жизни. Только ты примирил меня с этой необходимостью… - сказала Варя, сидя у стола в халатике, с браслетом на руке. Она откровенно радовалась подарку, любуясь им, как ребенок новой игрушкой. И все сейчас радовало ее: экзамены закончены, впереди интересная работа, дома семья любимая. Поэтому хочется день продлить. Ведь такой день не повторится!
Иван Иванович, тоже довольный, улыбнулся, понимая состояние жены.
- Как тебе сегодня понравилась Раечка? - неожиданно спросила она, играя миниатюрной цепочкой браслета.
- Дура набитая. Да-да-да! Ты не верь в ее начитанность. Я не любил Паву Романовну на Каменушке, но та против этой - ангел во плоти.
- Пава изменяла своему мужу, а Раечка нет.
- Я уверен, что и добродетель тут показная. Не для Леонида она накручивает на своей башке разные фитюльки. Ему на них некогда любоваться.
- Ой, как ты грубо!..
- На башке-то? Как же еще? Голова у человека умного. Недаром говорят: он с головой. Головка? У ребенка или у такой женщины, как ты. А у Раечки дубовая башка, напичканная безжизненными обрывками знаний. Мы ее разглагольствования терпим только ради Леонида, а она отбивает его от нас всеми силами.
- Может быть, у нее патологическая ревность?
- Бывает. Например, на почве алкоголизма. У здорового человека - от распущенности. - Иван Иванович нахмурился, и Варя поняла, что он вспомнил прошлое и свою драму с Ольгой. - Презираю людей, которые заедают чужой век! - с силой сказал Иван Иванович. - Все можно перестрадать, но нельзя терпеть, чтобы топтали чувства близкого человека.
Варя вспомнила его тяжелые переживания, когда Ольга полюбила другого, а он оказался лишним между ними, "третьим", как назвал его однажды Тавров, и вспомнила боязнь Ольги перед его возвращением из тайги. Но он не помешал ее счастью и ни разу не оскорбил ее нового мужа. Горячее чувство захлестнуло Варю.
- Ты знаешь, встреча с тобой - самое большое событие в моей жизни! - прошептала она. - Ты научил меня жить и работать, сделал меня счастливой!
- Я рад, если ты в самом деле счастлива.
- Очень. А ты!
- Я тоже. Но… - Он подумал о разногласии с нею по поводу его новой работы, о том, что Лариса Фирсова уже достигла большего, чем он…
- Но… - поторопила встревоженная Варя.
- Я во многом недоволен собой. Ты пойми: это не стремление возвыситься над другими. Не дает мне покоя желание в полную меру послужить народу. Вот меня очень радует новая работа Решетова… Когда я увидел того молодого человека, шагающего на костылях через шесть дней после перелома ног, я расцеловал Григория Герасимовича. Были такие ученые, как Пирогов, Павлов, Бурденко. Каждый из них создал свою школу в медицинской науке. Есть ученые, всю жизнь работающие над одной проблемой и сделавшие замечательные открытия, а мы с Решетовым идем уже намеченными, но еще не проторенными путями.
- И недовольны собой, - перебила Варя с легкой усмешкой. - А как же должны чувствовать себя мы, с робостью вступающие на проторенный путь? Ты овладел очень многим… - Она внезапно умолкла, поняв, что сейчас опять может обидеть мужа. Однако недомолвка дошла до него.
- Как ты не можешь усвоить то, что для меня работа дороже самой жизни?
Он встал, прошелся по комнате, снял часы, долгим взглядом посмотрел на торопливо бегущую секундную стрелку.
- Поздно уже.
- Это для нас поздно, - с наигранной бодростью сказала Варя. - Добрые люди на нашем месте оглушали бы теперь соседей плясом и песнями. А мы только собрались, и сейчас же о работе. Один раз такой вечер в жизни, и то у гостей нашлась причина сбежать.