43
Наташа проснулась ночью с чувством большой тревоги. Ей приснился большой зал, она стояла на сцене со скрипкой, но смычок словно прилипал к струнам и рука наливалась свинцом. Было стыдно и страшно. Открыв глаза, она прислушалась. За стеной по-разбойничьи свистел ветер, и шумели деревья от разгулявшейся бури. Однако этот шум не заглушал согласное дыхание девочек в детской кроватке, а еще ближе тихо дышал Иван. Легко лежала его большая рука на плече Наташи, казалось, он даже во сне оберегал покой семьи.
В комнате пахло отвратительной гарью. Конечно, это болезненное: вот онемели, одеревенели пальцы на правой руке и ноге.
"Только бы не паралич!" - с тоской подумала Наташа, перевертываясь на другой бок.
Все равно неудобно, зато исчез тошнотворный запах. Трудно уверить себя, что это просто так, галлюцинация обоняния.
Запах гари напомнил Наташе кошмарные дни Сталинградской обороны, убитую Лину Ланкову, исчезнувшую без следа мать, отца, погибшего через год вместе со своим катером от мины, всплывшей с волжского дна. И милый фельдшер Денис Антонович, и матрос Семен Нечаев выходили в воспоминаниях из того ада кромешного живые, улыбающиеся, разрывая душу печалью. Правда, в последнее время словно дымка какая-то затягивает прошлые события Наташиной жизни.
"Что же это со мной? Неужели оттого, что контузило в Сталинграде?"
Точно в бреду видит Наташа, как бежит она в густом дыму среди грохота взрывов, прижимая к груди своих детишек. Сухо во рту, сердце колотится, готовое лопнуть от безумного бега. Вот она прыгнула и летит в огненную пропасть.
- Ой!
Подавленный стон жены сразу будит Коробова, он приподнимается, включает свет.
- Что, Наташ?
В ответ всхлипывание:
- Худо мне и страшно…
- Не бойся, ведь я тут. Поедем с тобой в Москву, к Ивану Ивановичу. Может быть, в институт Бурденко…
- Нет, лучше к Аржанову: я его знаю. Но дети-то как же?
- Останутся у Ольги Павловны. И бабушку из Сталинграда обещал пригласить Платон.
- Она ведь умерла! - с упреком напомнила Наташа.
- Он обещал свою… Егоровну. Она и сказки умеет рассказывать, и пироги печь, - говорит Коробов, сидя на кровати и бережно растирая онемевшие пальцы жены.
Трудно поверить, глядя на нее, что во время обороны Сталинграда она спасла не меньше трехсот человек. Не похоже на то, что недавно она была лучшей учительницей приисковой семилетки. Как могла такая тихая, точно пришибленная, женщина справляться с целой оравой неукротимых озорников? Однако сегодня эти озорники снова приходили, готовые помочь по хозяйству и повозиться с детишками своей Натальи Трофимовны. Ей было очень плохо, и Коробов тихонько выпроводил ребят. Приходящая домработница наводит в доме порядок, но только теперь, когда Наташа заболела, Коробов почувствовал, какая это прорва - домашнее хозяйство, понял, как много успевала сделать его жена за двадцать четыре часа.
Боязнь потерять дорогого человека гнетет его. В Москву! Скорее в Москву!
- Помнишь Володю Яблочкина? - спрашивает он Наташу. - Сталинградский дружок мой… Ему ногу оторвало, когда мы двинулись в наступление. Помнишь, ты его вытащила из-под огня? Ох, и жаркий был тот день!
Наташа кивает, но видно, что она не припомнила, о ком говорит Иван. Мало ли людей с оторванными руками и ногами вытащила она из-под огня! Все путается в ее больной голове.
Коробов делает вид, что не замечает этого.
- Поедем в Москву - прямо к Яблочкину. Может, у Яблочкина есть связь с Колей Оляпкиным. Ты не забыла нашего знатного пулеметчика? Интересно бы встретиться с боевыми дружками! Мы с Володей сидим, бывало, во время налета в укрытии и мечтаем, как поедем в Москву. Ты слушаешь меня, Наташа? Отправимся с тобой к Аржанову, полечишься, и все у нас снова будет хорошо.
"Будет ли?" - мелькает больно ранящая мысль.
44
В коридоре госпиталя Варю окликнула Лариса:
- Ну как, Вар… Варвара Васильевна, привыкаете?
- Втягиваюсь понемножечку.
Солнце светило сквозь чистые стекла высокого окна, блестело в зеленом глянце пальм и лимонов, смуглило лица больных, сидевших в креслах у стола, халат Ларисы под его лучами белел ослепительно. Веселое, по-летнему жгучее солнце! Всем тепло, но не всем весело под его лучами. Лариса отчего-то пасмурная, а у Вари радость так и рвется наружу.
- Сняла сейчас повязку Тане Бражниковой. Это девушка из колхоза, которая страдала косоглазием. Я ей сделала операцию. Такая смешная: пришла в перевязочную, а в кармане зеркальце. Посмотрелась - да как засмеется. Теперь, говорит, меня не будут звать Танька Косая. Теперь я замуж выйду.
Лариса слушала, смотрела на радостное лицо Вари и думала о том, что для нее самой период первоначального обогащения в работе уже прошел, хотя и сейчас, решая новую задачу, она всегда волнуется, точно начинающий хирург. И еще она подумала:
"Счастливая Варя Громова! А кем была бы она без советской власти? Коров доила бы в дымной юрте и замораживала молоко в посуде, сделанной из навоза. В праздник, конечно, выпивала бы сотку спирта со своим мужем… Хотя почему я так думаю о Варе? Ведь и я, дочь рабочего-сталевара, не получила бы высшего образования. Неужели я от зависти к ее счастью…"
Лариса еще раз внимательно оглядела Варю. Очень идет ей, стройной и черноглазой, белая одежда врача! Щеки Ларисы зарумянились: она вспомнила свою злую выходку в сталинградском госпитале, когда попрекнула Варю тем, что та надела докторскую шапочку. А вот Варя взяла да и завоевала такое право.
"Ну и прекрасно! - сказала мысленно Лариса. - Ведь я и тогда из ревности… Какое злое чувство!"
- Несколько катаракт удалила, и тоже удачно, - говорила Варя, не замечая отчужденно-рассеянного выражения Ларисы. - Но есть у нас больной глаукомой Березкин. О нем я хочу с вами посоветоваться, потому что мой шеф, Полина Осиповна, прихворнула. Мы делали Березкину блокаду, однако реакции не получилось. Глазные капли тоже не помогают. Что, если сделать операцию?
- Я могу посмотреть его сейчас. Если нужно, назначим на операцию, и я буду вам ассистировать. Надо мне проверить, чему вы научились за эти годы, - полушутя, хотя без улыбки добавила Лариса.
Зато Варя просияла, обрадованная возможностью получить такого ассистента, как Лариса Фирсова. Ведь даже опытные хирурги госпиталя ходят смотреть, когда она оперирует.
Они пошли в глазное отделение, но шум в одной из палат остановил их. Шумел больной Прудник, известный в госпитале своим скандальным характером. Он, как и многие из здешних больных, был ранен на фронте в лицо, и первые годы после войны нигде не лечился. Позднее его оперировали сорок один раз: брали кожные лоскуты с груди, брали с лица, обезобразив рубцами лоб и щеки. Вместо носа в конце концов была сделана бесформенная лепешка. Но последняя операция дала нагноение, выпал хрящик, введенный для опоры вместо костной основы, и нос, с таким трудом сооруженный, осел, провалился и точно расплавился. Явившись снова в госпиталь после двухлетнего перерыва, Прудник сделался грозой всего обслуживающего персонала.
- Немедленно вызовите хирурга Фирсову! - топая ногами, кричал он молодой сестре. - Вызовите хирурга! У меня тоска! Мне приходится перед собственными детьми стыдиться. Что, я так и буду жить уродом, пока не сдохну?!
- Не могу я для вас одного вызвать хирурга. Вот начнется осмотр - и…
- Я тебе нос откушу, чтобы ты была такая же безобразная! - заорал Прудник и в самом деле двинулся к побледневшей, но с виду спокойной сестре.
В это время и подоспели Лариса с Варей, еще не привыкшей к подобным сценам.
- Почему вы дебоширите, Прудник? Как вы смеете кричать на людей, которые до сих пор не потеряли надежду вылечить вас? - строго, но не повышая тона, сказала Фирсова. - Я сказала: надо подождать, пока заживет гнойная рана на лице. Имейте в виду: не вы, а мы будем назначать сроки операции.
Грозный буян сразу стал покорен и тих перед властным хирургом, точно пристыженный ребенок. Даже глаз его, только что одиноко и злобно сверкавший среди повязок, засветился по-другому. И совсем иным голосом он попросил, отходя:
- Извините уж, Лариса Петровна, пошумел немножко…
- Он это называет "немножко пошумел"! - Варя посмотрела на сестру, лицо которой пылало теперь словно маков цвет. - Собирался откусить нос девушке - и говорит: "Пошумел немножко".
- Бывает у нас… - задумчиво сказала Лариса. - Сейчас спокойнее стало, а сразу после войны сильно нам доставалось… У этих больных лицевое ранение зачастую связано с мозговым, поэтому народ неуравновешенный. Заходишь, бывало, в палату, и не знаешь, выйдешь ли оттуда живой-невредимой. Немало надо поработать, чтобы завоевать здесь авторитет.
45
В операционной, облицованной белым кафелем, стояли два стола, ярко освещенные (хотя за окнами голубел солнечный день) мощными бестеневыми лампами. На одном шла операция, на другой укладывали Вариного больного Березкина. Он очень нервничал, теребил подол больничной рубашки, глухо покашливал.
- Не надо волноваться, - сказала Лариса. - Глаз ваш все равно ничего не видит, а боль в нем мы сейчас снимем.
Березкин ложится на стол, сестра закрывает его простыней. Все очень обычно для Ларисы, необычна только Варя Громова в роли хирурга. Сестра завязывает тесемки ее стерильного халата, подает резиновые перчатки и Варя идет к столу с налобной лампой, сияющей рефлектором над ее головой.
Надо сделать просвет в радужной оболочке больного глаза. Сумеет ли Варя? На всякий случай Лариса приготовилась сама закончить операцию. Глаукома у Березкина запущенная. При своевременном правильном лечении зрение у таких больных сохраняется и в старческом возрасте, а при запущенности наступает полная слепота даже у молодых людей.
Волнуясь - присутствие Ларисы тоже сказывалось, - Варя подошла к столу. Некоторый навык в работе у нее уже есть. Овладев собою, она делает анестезию новокаином, вводя его через веко за глазное яблоко - так блокируется глазной нерв.
"Правильно!" - мысленно ободряет Лариса, следя за каждым ее движением.
Сестра подает маленький шприц и глазной расширитель.
- Смотрите вниз! - говорит Варя больному, лежащему на спине с поднятым лицом.
Из-за резко повышенного давления глаз его кажется ей каменным: так он плотен на ощупь через веко.
Сначала необходимо сделать трепанацию в склере в наружно-нижнем углу глаза, иначе резкое снижение давления может привести к кровоизлиянию и отслойке сосудистой оболочки.
- Это новый трепан, - сказала Варя Фирсовой, держа двумя пальцами стальной стерженек и удаляя из его полости крохотный кусочек склеры.
Слизистую оболочку над ранкой она зашивает самым тонким шелком. Очень ловкие руки у нее. Между бровями залегли две морщинки, взгляд строго сосредоточен.
- Теперь все время смотрите вниз, - приказывает она Березкину и отодвигает слизистую оболочку глаза на границе роговой оболочки, вставленной в белую склеру, как часовое стекло.
Роговица у больного мутная, шероховатая, как будто истыканная.
Глаз разделяется врачами на цифры по типу часового циферблата - от одного до двенадцати. Точно прицелясь, Варя делает вкол копьевидным ножом на двенадцати часах у лимба , входя в переднюю камеру глаза. Потом захватывает пинцетом радужку, вылезшую пузырьком из крохотного отверстия, и отсекает от нее частичку ножницами. В радужке возникает светлое окошечко, и зрачок приобретает форму перевернутой замочной скважины. Затем Варя впускает глазные капли и накладывает стерильную повязку.
- Очень хорошо, - говорит Лариса, не упустившая ни одного движения молодого хирурга, и смотрит на часы. - Вся операция сделана за двадцать минут.
Варя, поправляя концы марлевой повязки, спрашивает Березкина:
- Болит глаз?
- Нет, перестал.
Но брови Громовой по-прежнему нахмурены. Капельки испарины проступают на ее переносье: нелегкое дело - первые операции.
- Спасибо! - от души поблагодарила она Фирсову, выйдя из операционной.
- Пожалуйста! - так же искренне ответила Лариса.
На минуту она задерживается, просматривая еще раз историю болезни Березкина. Да, очень запущенный случай!
Варя стоит возле и, сжав руки, задумчиво смотрит на своего консультанта.
"На фронте ели из одного котелка, под одной шинелью спали, а сейчас чуждаться ее только потому, что у нее нет мужа и она красива!.. За советом обращаюсь, но дружбой удостоить не могу! Да если бы Иван Иванович любил ее, то он и женился бы на ней".
- Что пишет Наташа? - спросила Лариса.
- Прислали выписку из истории болезни. Похоже, опухоль. Теперь ждем их. - Лицо Вари внезапно оживилось. - Вы помните, был в Сталинграде фельдшер Хижняк Денис Антонович?
- Как же! Он погиб в первый день наступления.
- Скоро к нам приедет его жена с дочкой Наташкой.
- Значит, будут у вас две Наташи…
- Вы тоже к нам заходите, - пригласила Варя, тронутая тем, что Лариса запомнила даже день смерти дорогого Аржановым человека.
Лариса не ответила, только посмотрела сопернице в глаза.
- Вы не хотите к нам приходить?
- Да, - твердо ответила Лариса, вспомнив сцену ревности, которую когда-то устроила ей Варя. - Я не могу, и вы сами знаете почему.
Пунцовый румянец так залил лицо Вари, что даже слезы выступили на ее глазах.
- Чепуха! - сказала она с непривычной резкостью. - Все это чепуха, дорогая Лариса Петровна. Время прошло, и теперь все по-иному. У нас уже сын большой - Мишутка. - Голос Вари зазвучал мягче, когда она заговорила о сынишке. - Вчера пришел из садика и принес полные карманы урючных косточек. Со столов собрал после обеда… Всю курточку вывозил.
И обе матери рассмеялись.
- Так придете? - Варя взяла Фирсову за локоть.
- Не знаю… Может быть, зайду когда-нибудь.
46
Все прошло прекрасно, боли в глазу у Березкина прекратились сразу. Но когда хирург вымоет руки после операции, он еще не снимет с себя тяжесть заботы о больном. Наоборот, тяжесть эта тут и наваливается, особенно если врач молод и только-только ступил на свой тернистый путь.
Перед операцией Березкина Варя советовалась с Иваном Ивановичем. Но Иван Иванович заявил, что насчет глаукомы он не силен, и рекомендовал поговорить с кем-нибудь из врачей госпиталя. Имел ли он в виду Фирсову? Лариса тоже не занималась специально глаукомой, однако, помогла.
С чувством благодарности к ней и материнским беспокойством за пожилого своего пациента Варя провела остаток рабочего дня в госпитале. Она даже сожалела, что нельзя в тот же день сменить повязку на глазу Березкина. Вдруг там что-нибудь неладно? Можно ведь и инфекцию занести… Да мало ли что? От операционной травмы может произойти симпатическое воспаление второго глаза, грозное, еще никем не разгаданное, неведомо какими путями заносимое воспаление от одного поврежденного глаза к другому. Не лучше ли было бы сразу удалить болящий глаз? Вдруг краснодеревщик совсем ослепнет?
"Как это я, имея крошечный опыт, решилась на такую операцию?" - ужаснулась Варя и снова поспешила в палату, где лежал Березкин.
У высокой двери она перевела дыхание, поправила докторскую шапочку и подумала: "Шапочка есть, а доктора-то еще нет".
Березкин дремал, лежа на спине, выставив над одеялом щетинистый подбородок.
"Неужели он не побрился перед операцией? - смущенно подумала Варя. - Хорошо, что Лариса Петровна не заметила. Хотя что же тут хорошего? Очень плохо, товарищ Громова!"
- Как у него дела? - кивнув на Березкина, спросила она палатную сестру, проходившую мимо с тазиком и переносной лампой в руках.
- Успокоился. Знай спит себе. Отдыхает.
- Почему же он небритый у нас оказался? - скорее огорченно, чем строго, спросила Варя.
- Да что вы, Варвара Васильевна! Брили вчера: начисто выскоблили и голову и бороду. Эта щетинка за сутки проклюнулась.
- За сутки? Надо всех наших больных с утра готовить. На лице ведь оперируем.
Сестра рассыпалась тихим-тихим смехом:
- Вон у Гнесика брови - точь-в-точь запорожские усы, и на глазах форменные махалки. Уж коли бояться, так все подряд осмаливать надо.
Токарь Гнесик - больной Полины Осиповны. Два года назад ему попала в глаз металлическая стружка. При помощи магнита вынуть ее не удалось - она уже покрылась капсулой, - и Полине Осиповне пришлось делать операцию дважды. Брови у Гнесика действительно устрашающие. Сестра светит переносной лампой прямо в его больной глаз - "махалки" все-таки подстрижены, - а Полина Осиповна, вдруг откуда-то появившаяся, отведя комочком из марли веко, закапывает ему глазные капли. Готовясь снова наложить повязку, намазанную по краям креолом, она кидает добрый, понимающий взгляд на Варю.
Она, старый, опытный врач, не усидела дома, имея бюллетень, и тоже пришла специально для того, чтобы проверить, как чувствует себя ее "чудный" Гнесик. А у Вари первые операции.
- Ничего, голубчик, опыт - дело наживное, еще будете пересадку роговой оболочки делать по методу Филатова! - говорит Полина Осиповна Варе, когда они возвращаются по коридору в ординаторскую.
- Ох, я так волнуюсь, просто кошмар! - вспыхнув, призналась Варя. - Эту ночь совсем не спала. И не знаю, засну ли сегодня. Если бы не Лариса Петровна, я не стала бы одна делать операцию Березкину, - подождала бы вашего выздоровления.
- Хорошо ведь сделали. И успокойтесь. Себя тоже беречь надо, а то как лечить других, если сам будешь нездоров? Больные, они народ дотошный, не скажут, так подумают: врач - исцелися сам. Будь она неладна, эта печень, - как она мне мешает! Сейчас поеду домой опять отлеживаться.
- А я все-таки еще задержусь. Немножко… Если у Березкина не начнутся боли, уйду спокойнее.
- Кто же возьмет вашего сына из садика?
Варя взглянула на часы, нахмурилась, потом сказала решительно:
- Я позвоню мужу, он заедет за ним.