Заполнив историю болезни на вновь поступившего больного, Варя еще раз продумала все свои попытки помочь Березкину и почувствовала себя до смешного беспомощной перед грозным врагом - глаукомой. Сделала операцию… Если все будет благополучно, то у Березкина должны исчезнуть боли в глазу. Но и в таком случае нельзя поручиться, что они исчезнут навсегда. Зрения в этом глазу не прибавится даже на полпроцента, а в другом оно все равно будет ухудшаться.
"Из-за чего же я страдаю? - с тоской подумала Варя. - Вот сижу тут как окаянная и мучаюсь, будто не операцию, а преступление сделала! Вся наша работа мелкая, кропотливая. Со стороны даже не поймешь, чему радуются больной и врач, а легло правильно нижнее веко или угол глаза налажен, отсюда и радость - глаз стал закрываться. Пустяк! Но для того, чтобы добиться такого пустяка, надо тянуться и тянуться! Спрашивается: чему я научилась за шесть лет в институте?"
Ничего не зная о терзаниях своего хирурга, Березкин лежал спокойно с повязкой на глазу. Варя заглянула в палату еще раза два, потом сообразила, что больной может заподозрить неладное, и скрепя сердце поехала домой.
По дороге она вспомнила, какой недовольный голос был у Ивана Ивановича, когда он обещал заехать за Мишуткой, и совсем расстроилась. Отчего мужчины все домашние дела сваливают на жен? Но если у жены работа не ладится, если ей тоже некогда? Ведь и у нее есть общественные дела, партийные поручения. А тут обед надо приготовить, за ребенком присмотреть, белье сдать в прачечную…
- Ты что такая бледненькая? - спросил Иван Иванович за обедом.
- Устала. И не столько устала, как переволновалась. - Движимая властным побуждением поговорить о том, что волновало ее, Варя рассказала об операции, которую сделала Березкину, о Ларисе, о своих мучительных сомнениях. - Я чувствую, что ни черта не умею и не знаю, - заключила она почти с отчаянием.
Иван Иванович сам прошел через этот период становления врача и до сих пор был недоволен собой.
"Все мы хотим большего, и это хорошо, что Варя уже отравлена сомнениями… - подумал он, мельком отметив: - Лариса-то молодец!"
- Глаукома - страшная штука, - сказал он чуть помедля. - Тут и опытные врачи теряются. Я бы посоветовал тебе взять ее темой для диссертации.
Варя нервно рассмеялась:
- Опытные врачи теряются, а я возьму это для диссертации?!
- Только так. Если хочешь быть настоящим врачом, берись за проблему трудную. Пойди в клинику к своему профессору Щербаковой, поговори. С будущего года субординатура упраздняется, студенты, желающие стать главными врачами, будут получать диплом после шестимесячных курсов при Центральном институте усовершенствования. Ты сможешь защитить диссертацию там.
- Жаль, что упраздняют субординатуру. Если я чувствую себя такой слабой после шести лет напряженной учебы, то что же получит студент-медик за пять?
- Обучение останется шестилетнее. Но страна нуждается во врачах общего направления, поэтому на шестом курсе будет углубленное изучение трех специальностей: акушерства, терапии и хирургии.
Варя вспомнила свои споры с мужем, хотела промолчать, но, как и прежде, не удержалась:
- Очень жаль, что так мудрят с нами! Ведь субординатура оправдала себя. Гораздо лучше усвоить один необходимый предмет в течение курса, чем околачиваться на трех кафедрах сразу.
- Почему сразу? По три месяца на каждую специальность. Молодые врачи, едущие на периферию, на мелкие врачебные пункты, столкнутся с самыми различными заболеваниями.
- И будут плавать…
На том разговор закончился: у обоих пропало желание продолжать его. Но мысль о глаукоме как теме для диссертации запала в голову Вари: в самом деле, если браться за решение проблемы, то не надо бояться трудностей.
47
Иван Иванович протер одеколоном лицо, потрогал кончиками пальцев свежие царапины и критически оглядел себя в зеркале.
- Стареть начинаешь, дорогой товарищ.
- Ничего, говорят, чувства к старости становятся сильнее. Есть даже русская поговорка: седина в голову, черт в ребро.
- Не в голову, а в бороду.
- Но если бороды нету?
- Тогда конечно… Хотя все равно нельзя, товарищ врач, пустить седину в голову. Это не по-русски.
- А черта в ребро можно?
- Черта нельзя, а беса можно.
- Я ведь не шутя спрашиваю! Я, знаешь ли, хочу пригласить в гости Ларису Петровну. Бываю на ее операциях, смотрю, учусь. Она уже несколько раз была у меня ассистентом. Березкин-то мой лучше себя чувствует! И некрасиво получится, если не пригласить ее к себе. Ведь старые знакомые! Как ты думаешь?
- Я? - Аржанов смущенно взглянул на жену. Конечно, она права: нельзя учиться у человека и относиться к нему недружелюбно, тем более что Варя не умеет скрывать свои настроения. Еще в первый год совместной жизни Иван Иванович догадался о ее ревности к Ларисе. Теперь, конечно, иное, но почему так волновалась Лариса, когда приходила по поводу Наташиной болезни? А разве он сам был спокоен? Разве не всколыхнулось в нем старое чувство при первой встрече?
- Что ты молчишь?
- Трудно мне решить…
- Разве ты не ручаешься за себя?
Он сразу рассердился.
- Пожалуйста, не приглашай ее и не заводи таких разговоров. К чему эти женские штучки? Хочешь внести ясность в свои отношения с Ларисой Петровной, а сама начинаешь выпытывать о моих чувствах…
- Ах, как нехорошо ты понял меня! - сказала Варя со слезами на глазах и в голосе.
Ивану Ивановичу стало жаль ее, но готовность заплакать, выдавшая внутреннюю тревогу Вари, подхлестнула его.
- Извини, пожалуйста, - сухо сказал он. - Как же я должен понимать тебя? Дружба и любовь строятся на искренней обоюдной симпатии, а не на соблюдении внешних приличий. Тебе-то самой нравится Лариса Петровна?
- Да.
- Но ведь только как хирург, правда?
- И как человек нравится.
- Пока ты не видишь в ней женщину, которой я могу увлечься?
- Не говори так! У меня хорошо было на душе…
- Пока тебе не померещился "черт в ребро" и ты не решила со мной "посоветоваться"?
- Не надо, перестань! Не будем ссориться! - попросила Варя с испугом. - Ты знаешь: я верю тебе и не хочу сомневаться. Раз так повернулось дело, то мы обойдемся и без Ларисы Петровны. Но не ради проверки приглашала я ее к нам! Ведь мы вместе под смертью ходили и сейчас опять вместе работаем.
Больше они этой темы не касались, пообедали молча, и Иван Иванович уехал в лабораторию проводить опыты на собаках. Потом Варя одела проснувшегося Мишутку и отправилась с ним погулять во дворе. Часа два она сидела с томиком Плеханова на скамейке на солнечном припеке… Не зря жильцы решили озеленить двор. Давно пора: без тени жарища. Читала Варя рассеянно, больше посматривала на сына, с увлечением возившегося в песочнице со своими дружками и подружками. День был выходной - везде гуляющие люди. Из открытых окон и форточек гремело радио, гавайская гитара звенела нежно и страстно - кто-то включил радиолу. Папаша, явно навеселе, прошел мимо Вари, неся на руках крепкого бутуза; оба заливались смехом. Варя посмотрела на них, вспомнила ссору с мужем, и ей стало совсем грустно.
После окончания института у нее не прибавилось свободного времени: надо с сынишкой заниматься, бывать на собраниях и политзанятиях, надо содержать в порядке маленькое домашнее хозяйство. А теперь она еще начала готовиться к работе над диссертацией, и по вечерам приходится много читать.
- Здравствуй, моя дорогая! - говорит ей от своего стола Иван Иванович, когда она устраивается под абажуром с книгами и журналами.
Хорошо, что он тоже занят в эти часы дома - пишет, обобщая накопленный опыт, иногда стучит на машинке.
Целыми вечерами они сидят, как два отшельника, шуршат страницами книг, походят по комнате, послушают радио, полюбуются, как спит Мишутка, и снова за работу…
За стенами течет кипучая жизнь столицы. Нет такого другого города в мире: все в нем полно надежд. Может быть, поэтому он растет с невероятной быстротой во все стороны по московской равнине корпусами новых заводов, стройными кварталами прекрасных жилых домов. И каждый житель мечтает о будущем Москвы как о собственном завтрашнем дне.
Многие живут иначе, чем Варя и Иван Иванович. Работают и заседают днем, но вечера проводят разнообразно. Не зря светятся рекламы кино, искрятся огнями здания замечательных театров, клубов, библиотек: везде шумят веселые толпы, так же как в парках и стадионах. В Москве цирк, доставляющий радость не только детям, но и взрослым людям, потому что его артисты давно отрешились от слащавой красивости и грубого трюкачества. В Москве концертный зал Чайковского, Большой зал консерватории. Но, как это ни странно, Иван Иванович и Варя удовлетворяются одним сознанием, что живут в культурном центре страны, что у них все здесь, рядом. Иван Иванович нежно влюблен в знаменитых старух Малого театра, ему нравятся пьесы Островского и Горького. Варя больше склонна к Чехову с его тонким и грустным лиризмом, и для нее настоящий праздник войти с мужем в простой, но уютный зал Художественного театра. Однако в театры они ходят редко: лишь иногда на премьеры и гастрольные спектакли - отказались даже от покупки телевизора, чтобы не тратить вечерние часы, которыми оба очень дорожат. В последнее время их начал "выводить в свет" подрастающий Мишутка, но у него свои интересы: цирк, зоопарк.
Что же касается ресторанов, танцевальных и спортивных залов, катков, конных бегов и прочих развлечений, то о них Аржановы даже не помышляли. Когда Варя думала об этой стороне столичной жизни, то всегда внутренне отмахивалась: разве можно всюду поспеть? Пусть уж молодежь развлекается.
Но однажды Злобины почти насильно вытащили друзей, устроив для них "увеселительный вечер", и закруженная, даже растерявшаяся Варя увидела, что умеет развлекаться не только молодежь.
- Нельзя же отсиживаться по-мещански в своем углу! - сказала Раечка, верховодившая всей затеей; она-то знала чемпионов и чемпионок страны не только по газетам, превосходно танцевала и даже получила какой-то разряд по теннису.
- Каждому свое! - сказал подвыпивший Иван Иванович, когда поздно ночью возвращались домой. - Иногда и так можно, но, по правде говоря, я не завидую Леониду: велика радость - сидеть за столиком и любоваться, как жена отплясывает фокстроты! Ему-то она не позволяет смотреть даже на балерин. Большинство людей живет без танцев и ресторанов, и я очень доволен тем, что мы живем, как это большинство. А что о нас думает Раечка, ей-богу, мне наплевать!
"Конечно, лучше жить скромно и тихо, но целеустремленно, - подумала Варя, опустив книгу на колени и глядя, как Мишутка бежал-бежал за кошкой, да и шлепнулся, не выпуская лопатку из вытянутой ручонки. - Ничего, полежит и встанет. Незачем сдувать с мальчишки каждую пылинку!"
Мишутка точно полежал, полежал на песке, но, видя, что никто не спешил поднимать его, кряхтя поднялся сам, отряхнул штанишки и побежал к своей веселой компании. Он еще не задумывался над тем, как надо жить - знай растет да набирается сил. Но вот это уже никуда не годится: опрокинув наземь толстячка лет двух, Мишутка силой выдергивает у него игрушку - не то обезьяну, не то собачку, и, желая прекратить протесты и рев, замахивается лопаткой. Тут надо немедленно вмешаться. Резвые ноги Вари вовремя доносят ее к месту происшествия. Игрушка возвращена обиженному, захватчик получает увесистый шлепок (Варя - мать, скорая на расправу). Мишутка не в обиде: понимает, что получил встряску за дело, но морщится - больно ведь!
- Будешь драться - я тебя еще нашлепаю и гулять не пущу! - грозится Варя, наклоняясь к его румяной мордочке. - Смотри у меня!..
- Я тмотлю на тебя, - надувая толстые губы, с хитроватой покорностью говорит мальчишка. - Не надо меня тлепать!
- "Тмотлю на тебя!" - передразнила мать.
В это время ее окликнула Галина Остаповна, нагруженная двумя авоськами, набитыми разными свертками.
48
- Приходите сегодня вечером, - сказала она Варе, вешая тяжело набитые сетки на спинку скамьи и помахивая натруженными руками. Была она в легоньком платье и в сандалиях на босу ногу, что очень молодило ее. - У нас торжество неожиданное.
- Какое же?
Чернобровое лицо Решетовой краснеет от смеха, морщинки на висках, похожие на следы гусиных лапок, углубляются, в прищуренных глазах лукавые искорки. Всем своим видом она напоминает сейчас Мишутку.
- Что за торжество? - переспросила Варя.
- Помните, Григорий Герасимович рассказывал, что профессор Тартаковская упала и сломала шейку бедра… Но не по этому поводу мы хотим праздновать, - оговорилась Галина Остаповна, заметив недоумение милой ее соседки. - Как можно! Тут другое. Легла она к себе в клинику и там почувствовала, что такое консервативное лечение при переломе шейки: по полгода лежат и больше, а ни у кого сращения отломков не наступает. Месяц ждала профессор, полтора: улучшения нет. Тогда она заявила: "Хочу на себе испытать метод сколачивания". И вчера попросилась к нам, в хирургическое отделение. То ли отчаялась в излечении, то ли захотела нас развенчать на собственном примере. Наша главврач просто ошалела от такого поворота. Сегодня сама, несмотря на выходной день, присутствовала на операции. Еще бы! Тартаковская, которая против Григория Герасимовича метала громы и молнии!
- Действительно, большое событие! - воскликнула Варя, вспомнив огорчение Ивана Ивановича, когда главный врач Круглова запротестовала против решетовского гвоздя. - А Ваня знает?
- Специально посылали за ним в лабораторию. Круглова сама отвезла его обратно.
- Но вдруг плохо получится?
- Вряд ли! Стариков со смертного ложа поднимали, а эта еще молодая, и операцию провели - комар носа не подточит.
Варя весело улыбнулась.
- Насчет комариного носа не только Мишутка, но и я не разберусь: некоторые выражения… поговорки разные мне до сих пор непонятны. Пойдемте, помогу хозяйничать. Сейчас только своего забияку поймаю.
Дома Варя умыла сына, надела на него чистый костюмчик; приняла душ сама.
Полуодетая, она стояла перед зеркалом и причесывалась, а Мишутка крутился возле, заглядывая снизу в ее лицо, завешанное влажными волосами.
- Ой, мама, у тебя волосы, как у коня! - говорил он звонко.
Варя собрала их в узел, приколола шпильками и, взяв сынишку на руки, присела с ним на кровать.
- Сейчас пойдем к тете Гале. Мы займемся хозяйством, а ты поиграешь.
Она обняла сына, и радостное ощущение полноты жизни властно охватило ее. Да, это она, Варя Громова, живет в Москве, окончила медицинский институт, уже работает врачом и даже нацелилась на диссертацию. У нее любимый и любящий муж и сын, озорной, крепкий, здоровенький мальчик. И она еще совсем молодая.
- Какая я счастливая.
- Что ты говоришь? - не понял Мишутка.
- Неужели это я? - пропела она в ответ, прислонясь носом к его маленькому носику, - так ласкала когда-то своих дочерей ее мать: не целовала, а нежно обнюхивала, как зверенышей. Она так и зачахла после смерти отца от горя и нищеты. И две Варины сестренки тоже умерли от чахотки. Еще две сестры - обе замужние и многодетные - работают в таежном совхозе. До сих пор не привелось снова встретиться с ними, только письмами связаны: они очень гордятся своей ученой сестрой и ее мужем доктором.
Варя надела чулки, беленькие босоножки-танкетки без носков и задников. То, что пятки и пальцы ног голые - понятно: мода появилась после войны, большая экономия материала. А слово "танкетки" так примелькалось, что уже не напоминает о войне, просто обувь с каблуком под всю подошву, сходящим постепенно на нет. Платьев у Вари пока прибавилось немного. Она сняла с вешалки белое, спортивного покроя, с улыбкой надела на гладкое запястье золотой браслет, положила в сетку консервы, свежие огурчики, бутылку кагора и вместе с сыном направилась к Решетовым.
Дверь открыла не Галина Остаповна… Сначала Варя не узнала подростка в длинных брюках, теннисной рубашке и тапочках. Но странно знакомо было ей его круглое лицо с черными, тоже округленными глазами.
- У нас гости! - весело сообщила Галина Остаповна, выглянув в коридор. - Земляки, вам знакомые. - Она повернулась к выходящей следом за нею из кухни Ларисе Фирсовой и сказала ей: - Как хорошо, как кстати вы зашли!
- Здравствуйте! - немножко растерянно проговорила Варя и повернулась к подростку. - Значит, это Алеша! Маленький Алеша Фирсов!
- Да… - улыбаясь, сказал подросток.
- Совсем ты не маленький, - не замедлил вмешаться Мишутка.
- Это кто такой? - Алеша наклонился, подхватил мальчика на руки.
- Мишутка, сын Вари и Ивана Ивановича, - отрекомендовала Решетова. - Хорош медвежонок?
- Ивана Ивановича? - Алеша взглянул на мать, потом на Мишутку. - Ты правда похож на медвежонка. Здоровущий какой! - И он пошлепал мальчика по крепкой спине и попке, обтянутой штанишками.
Лариса, странно бледная, в платье густо-василькового цвета, молча поигрывала черной лакированной сумочкой, невесело улыбаясь.
- Я рада, что вы зашли. - Варя прямо посмотрела ей в глаза. - Как это вы собрались?
- Были с Алешей в Третьяковке, смотрели китайскую живопись. А потом разгулялись, решили проехаться по Москве.
- Там на одной картине есть пацаненок, ну точно такой, каким давно был я, - сказал Алеша. - Тоже с челочкой, и глазенки совсем круглые. Я думал, монгольские глаза обязательно узкие.
- А какой ты был? - спросил Мишутка.
- С тебя ростом был одно время.
- Мама, он врет?
- Отчего же? Ты тоже вырастешь большой. И нельзя так говорить: "врет".
- Я ето больте буду, - похвастался Мишутка, делая вид, что не слышал выговора. - Я т папу вырату.
- Ох, какой у тебя язык неповоротливый! - со смехом сказал Алеша и потащил Мишутку в столовую, где оба стали шалить, будто сверстники.
- Ростом-то большой, а умом еще ребенок! - сказала о сыне Ларисы Галина Остаповна, проходя с женщинами на кухню.
Лицо ее вдруг потемнело: Алеша напомнил ей младшего из погибших сыновей. Вот так же бегал летом, загорелый, веселый, в майке и спортивных туфлях, потом ушел добровольцем на фронт и сложил юную голову где-то в украинских степях.
"Наверно, последнее слово, которое он вымолвил, было "мама", - подумала осиротевшая мать. - Но не я приняла его предсмертный вздох… А куда девались моя дочь и внучек? Может быть, не на волжской переправе они погибли, а увезли их в Германию? Лежа на земле, в лагере смерти, плакали они от голода и холода, и никто не протянул им сквозь колючую проволоку куска хлеба. И старший наш, и невестка с двумя детками…"
Все исчезло из глаз Галины Остаповны: миска с готовым салатом, свежие огурчики на тарелке, нежно-розовая, с серебристым краем лососина, не раскрытые еще консервы… Дети Решетовых и внуки, звонкоголосые, резвые малыши, никогда уже не сядут за праздничный стол. Стараясь совладать с горестным волнением, Галина Остаповна отвернулась к плите, к окну…
Варя испуганно подбежала к ней:
- Что с вами?
Лариса - та сразу все поняла. Ей хорошо знакомы эти приступы сердечной тоски. Чаще они случаются именно тогда, когда вокруг весело.
- Простите за беспокойство! - Галина Остаповна виновато улыбнулась. - Сердце, знаете ли, шалит.
- Вы отдохните, а мы с Варей сами накроем стол, - сказала Лариса.