Мелькают американские звонкие имена. Художник Рокуэлл Кент (его девиз "Пусть голуби совьют гнездо в шлеме воина!"), певец Поль Робсон (замечательный лингвист к тому же).
Телевидение - в Угличе: 205 км от Москвы! Трансляция футбола - в Угличе!
Турнир в Гастингсе В. Корчной (СССР) - Ф. Олафссон (Исландия).
Директивы XX съезда по шестому пятилетнему плану, - шестую пятилетку выполним на базе преимущественного развития тяжелой промышленности, построим в течение 1956–1960 годов атомные электростанции общей мощностью 2–2,5 миллиона киловатт.
Десятилетие провозглашения Албанской Народной Республики, десятилетие провозглашения Венгерской Республики.
Поэт Евтушенко мается, сомневается, блуждает в тумане неопределенности.
И в давней, давней нерешенности,
где столько скомкано и спутано,
во всем - печаль незавершенности
и тяга к новому и смутному.("Работа давняя кончается…")
Впрочем, тут же спохватывается, играет мускулами:
Все на свете я смею,
усмехаюсь врагу,
потому что умею,
потому что могу.("Я сибирской породы…")
Между прочим, ему с самого ранья жизни мнится некий соперник, объект тревоги и открытой опаски:
Не знаю я, чего он хочет,
но знаю - он невдалеке.
Он где-то рядом, рядом ходит
и держит яблоко в руке.
………………………
Но я робею перед мигом,
когда, поняв свои права,
он встанет, узнанный, над миром
и скажет новые слова.("Не знаю я, чего он хочет…")
В том же духе годом раньше уже написано стихотворение "Зависть".
Завидую я. Этого секрета
не раскрывал я раньше никому.
Я знаю, что живет мальчишка где-то,
и очень я завидую ему.
Завидую тому, как он дерется, -
я не был так бесхитростен и смел.
Завидую тому, как он смеется, -
я так смеяться в детстве не умел.
……………………………………
Но сколько б ни внушал себе я это,
твердя:
"Судьба у каждого своя", -
мне не забыть, что есть мальчишка где-то,
что он добьется большего,
чем я.
Кто тот мальчишка? Имя, пароль, адреса, явки? Вознесенский? Высоцкий? Бродский? Чухонцев? Их еще нет.
По чести говоря, опасность миновала: на своем поле он остался тем, кем и был - первым. Более того. Евтушенко - может быть, единственный в многовековой мировой поэзии автор, чьи самые неумеренные чаяния обрели черты абсолютной достижимости.
Границы мне мешают…
Мне неловко
не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка.
Хочу шататься сколько надо Лондоном,
со всеми говорить -
пускай на ломаном.
Мальчишкой,
на автобусе повисшим,
хочу проехать утренним Парижем!
Это в пятьдесят шестом-то году? Чего захотел! А ведь получилось - и очень скоро. Он добился небывалого.
Так что "Пролог" - а это строчки из "Пролога" ("Я разный…") - оказался пророческим. Выброс энергии - колоссальной внерамочности его упований и само́й его фигуры - был тектоническим. Возможно, он мог бы остаться великолепным - вполне чистым - лириком без поползновений в сторону пастьбы народов. Нота исповедальности держит большинство его стихов того года.
Но - время. Оно подогрело эту вспыльчивую натуру, вырвало его - одного из многих, не столь соответствующих, - из ряда взыскующих и подобных - наверх, на ту высоту, где сгорают мгновенно. Роль оказалась по нему. В нем нашлось то, что понадобилось времени, ибо оно, время, течет по жилам этого поэта.
Он выхватывал из воздуха то, что волновало если не всех, то многих. Если не многих, то некоторых. Немногих. За год до "Пролога" Герман Плисецкий, ровесник, написал свой "Париж".
Мне подарили старый план Парижа.
Я город этот знаю, как Москву.
Настанет время - я его увижу:
мне эта мысль приставлена к виску.Вы признавались в чувствах к городам?
Вы душу их почувствовать умели?
Косые тени бросил Notre-Dame на
узкие арбатские панели…
…………………………
Настанет время - я его увижу.
Я чемодан в дорогу уложу
и: "Сколько суток скорым до Парижа?" -
на Белорусском в справочной спрошу.
Сильная вещь. Но Евтушенко умел сказать так, что уже сказанное другими приобретало качество первозвучания.
Хрущев на трибуне саркастически юморил:
Мы знаем, что в Грузии, как и в некоторых других республиках, в свое время были проявления местного буржуазного национализма. Возникает вопрос: может быть, действительно в период, когда принимались упомянутые выше решения, националистические тенденции разрослись до таких размеров, что была угроза выхода Грузии из состава Советского Союза и перехода ее в состав турецкого государства? (Оживление в зале, смех.)
Им еще смешно, а ему покамест вообще не до того.
Я груши грыз,
шатался,
вольничал,
купался в море поутру,
в рубахе пестрой,
в шляпе войлочной
пил на базаре хванчкару.
Сугубо любовные стихи посвящены Белле Ахмадулиной по преимуществу. "Глубокий снег", "Обидели…", "Я груши грыз…" - безусловно она. Однако рядом с ней - другие. Их много, и они крайне симпатичны.
Босая женщина у речки
полощет синее белье,
и две тяжелые черешни
продеты в мочки у нее.
……………………………
Мелькает свет в окошках беглый.
И вот, с крылечка своего,
она бежит в косынке белой
и не боится ничего…("Босая женщина у речки…")
В мае раздался выстрел в Переделкине. Стрелок оставил письмо, где, помимо прочего, были и такие слова:
Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.
Французский еженедельник "Экспресс", автором которого в недалеком будущем станет Евтушенко, пишет:
Сейчас официально сообщают, что Фадеев покончил с собой во время приступа алкоголизма. Через ТАСС сверху добавлено, дабы все знали, что этот большой писатель был пьяницей… Александр Фадеев - первая жертва разоблачения культа личности.
Но у Жени еще раньше, на заре отрочества, был наставник, точнее - наставница. "Тетя Ра", родная сестра отца - Ирина Рудольфовна Козинцева, "…она была первым человеком на земле, сказавшим мне, что Сталин - убийца. <…> Тетя Ра знала, чем она рискует. По всем правилам моего пионерского воспитания я обязан был донести на нее. Но если мой отец был моим первым поэтическим учителем, тетя Ра стала моим учителем политическим".
Казалось бы, еще вчера - в сентябре прошлого года - Фадеев сказал в "Литературной газете":
О целинных землях написано немало стихов. Среди них некоторые запоминаются, например цикл стихотворений А. Яшина, свежие голоса молодых поэтов Евгения Евтушенко, Р. Рождественского…
А новостей - с избытком.
Обмен студентами с Францией; извержение камчатского вулкана Безымянный, считавшегося потухшим; визит в СССР премьера Дании X. К. Хансена; восстановление панорамы Ф. Рубо; визит премьера Швеции Т. Эрландера; извлечение из сердца девочки проглоченной ею иголки - хирург И. Ф. Лизко.
Молодой писатель Владимир Солоухин в чудесном огоньковском очерке о рязанских женщинах приводит новую народную частушку:
В нашей области немало
Достижений трудовых.
Наша область отставала,
А теперь в передовых.Писатели осваивают мир. А. Софронов в Голливуде, В. Кочетов в Париже.
Артист Николай Черкасов в парижском ресторане на улице Франклина Рузвельта сказал: "Наши фильмы никогда не призывали к убийству, гангстерству и разврату. Я, советский актер, за миллионы рублей не согласился бы играть убийцу, образ которого развращал бы молодежь".
Кузнец Ушаков перековал за 20 лет 400 тысяч тонн металла.
Оглашение по радио Закона о государственных пенсиях.
Зарождение Куйбышевского моря.
Строительство в Лужниках Большого московского стадиона.
Подготовка к Всемирному фестивалю молодежи и студентов.
В Антарктиде на Земле Королевы Мэри открыта советская обсерватория "Мирный".
Булганин, Председатель Совета министров СССР, и Хрущев в Англии на коронации юной королевы Елизаветы II; Антони Иден, премьер Англии, наносит ответный визит в СССР.
В Москву из Америки пожаловал Давид Бурлюк. Приняли его пышно. Номер люкс в гостинице "Москва", правительственная машина, многочисленные приемы и рауты, публикации об учителе Маяковского в "Правде", "Огоньке", "Советской культуре". Семья Бурлюков посетила музей Маяковского и спектакли по его пьесам. На бурлюковской лекции в музее Маяковского слушатели стояли даже в проходах, среди них - Евтушенко. Побывал мэтр и в Литинституте.
Где-то рядом с шоссе Энтузиастов, за лесочком, заросла старая Владимирская дорога. С прошлого года у Евтушенко насобирались стихи для новой книжки, она готовится к выходу в свет и будет называться "Шоссе Энтузиастов". Кандальный звон над старой Владимиркой вымещен гулом огромной стройки.
В прошлом, 1955 году в журнале "Октябрь" разыгрался скандал. Был напечатан очерк писателя с героическим партизанским прошлым Петра Вершигоры о партизанском движении в Белоруссии, из которого можно было сделать вывод, что фашистам сопротивлялся сам народ, без руководящей роли партии. Аналогичный промах когда-то допустил Александр Фадеев в первоначальном варианте "Молодой гвардии", и его принудили к мучительной переработке своего детища. На сей раз пострадал главный редактор "Октября" Федор Панферов, во всем остальном абсолютно правильный проводник партийной линии. Его отстранили от должности. Правда, временно (получилось, на три года). В отсутствие железной панферовской руки на страницы "Октября" хлынули новые имена. Слуцкий, Межиров, Ахмадулина, Рождественский, Евтушенко. Заболоцкий, Мартынов и Смеляков тоже появились там, зазвучав наново. За стихи в журнале отвечал Евгений Винокуров. То есть результатом репрессивной меры по закону парадокса стал позитив обновления. Пахнуло и впрямь оттепелью.
Поэтам показалось: жить можно. В секции поэзии Московского отделения Союза советских писателей порешили устроить праздник, назвать его Днем поэзии - и у поэтов получилось: 11 сентября 1955 года в книжные магазины явились служители муз, мэтры и молодежь, принялись торговать своими и чужими сборниками, давать автографы, читать стихи. Восторженный читатель толпами повалил к прилавкам. Большего коммерческого успеха книжная торговля Москвы отродясь не знала. В тот день Евтушенко впервые обнаружил себя у книжного прилавка в образе продавца и вспомнил об этом опыте через много-много лет.
Успех закрепили и развили.
Помолодевшему после XX съезда, оттаявшему от множества душевных травм Владимиру Луговскому пришла в голову идея: издать объемистый сборник московских поэтов, предъявить его читателю в следующий День поэзии, так и назвав - "День поэзии". Бюро секции поэзии приняло идею на ура. Началась подготовка торжества. Создав бригады, обошли книжные магазины на предмет поэзии. На полках было пусто, в складских подвалах пылились кое-какие книжки, торговля утверждала - поэзия "не идет". Виктор Боков, бригадир одной из таких групп, докладывал братьям-поэтам: директор магазина № 11 на улице Горького Д. Фраер, узнав о том, что в его подвале бесхозно валяются 45 поэтов, воскликнул:
- Вот что получается, когда сведущий человек спустится в недра!
Был возведен, наподобие высотного здания, нарядный фолиант в 25 печатных листов тиражом 50 тысяч. По обложке бежали автографы напечатанных там участников оного библиодейства. 30 сентября 1956 года более 120 московских поэтов в два часа дня стали у книжных прилавков. Студенты Литинститута и члены всяческих литературных объединений, которых в Москве было не счесть, присоединились к ним. В Книжной лавке писателей 450 экземпляров этой книги были сметены с прилавка за один день. В книжном магазине № 12 на улице Бакунинской Евтушенко трудился вместе с Михаилом Лукониным, Павлом Радимовым, Львом Озеровым и - Беллой Ахмадулиной. Народ требовал стихов:
- Читайте!
Читали.
Московскую инициативу поддержали ленинградцы, выпустив коллективный сборник "Стихи 1955 года". Именно в пятьдесят пятом им написана вещь "На велосипеде", стоящая, быть может, всего этого сборника:
Я небрежно сажусь -
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Я весело жму на педали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню,
и звоню,
и звоню…
Вот хвастун! Звонарь нашелся.
Фабрика "Красная швея", артель "Московский большевик", фабрика "Парижская коммуна" - законодатели советской моды; туфли из глянцевитой, частично матовой кожи; уходят в прошлое брюки клеш и пиджаки с ватными плечами и рукавами до ногтей.
Год назад воздвигнут и открыт Дворец культуры и науки имени Сталина в Варшаве.
Лев Ошанин и Серафим Туликов - песня "Ленин всегда с тобой".
Рейнгольд Глиэр, автор знаменитого марша Красной Армии, больше не пишет маршей; отсутствие новых песен Блантера, Дунаевского, Соловьева-Седого, Мокроусова, Милютина.
Ив Монтан, Лолита Торрес - наши друзья.
Одесса: возвращение на судне "Энтре риос" реэмигрантов из Аргентины, Парагвая и Уругвая; новый государственный заем развития народного хозяйства.
Визит в СССР Ги Молле, Председателя Совета министров Франции; визит югославского лидера Иосипа Броз Тито; его очаровательная супруга Иованка.
В то время Евтушенко с Ахмадулиной не расставались ни на минуту еще и как авторы. В начале того года они плечом к плечу напечатались в литинститутском сборнике "Первое слово". В паре их опубликовали "Новый мир" и "Октябрь".
Но чистой радости не бывает. "Первый удар по моему романтизму был нанесен, когда ЦК ВЛКСМ, возглавлявшийся будущим шефом КГБ Александром Шелепиным по прозвищу Железный Шурик, разгромил и пытался выдрать из первого номера журнала "Молодая гвардия" в 1956 году цикл моих неореволюционных стихов, призывавших к очищению идеалов Октябрьской революции".
В конце сентября на Секретариате Союза писателей состоялось обсуждение первого номера нового журнала "Молодая гвардия", выросшего из одноименного альманаха, - журнал стал органом ЦК ВЛКСМ и Союза писателей СССР. Председательствовал Константин Симонов. Все шло как по маслу, в голос хвалили молодых, особенно Евтушенко, пока не получил слова завотделом агитации и пропаганды комсомольского ЦК Н. Н. Месяцев. Он не согласился с общей оценкой евтушенковских стихов.
- Евтушенко приписывает культу личности большее значение, чем он имел в действительности.
Маститый Симонов защитил Евтушенко.
- Чтобы журнал пользовался большой популярностью у молодежи, чтобы она любила его, надо полным голосом говорить о трудностях, о том, как мы преодолеваем эти трудности.
Молодой функционер мог и удивиться: еще недавно Симонов потерял место главного редактора "Литературной газеты" за публикацию пламенной просталинской статьи. Нарастало размежевание.
Ахмадулина поместила в "Молодой гвардии" свои переводы: стихи студентов Лейпцигского литературного института. (Был такой институт, аналог московского "лицея", основан в 1955-м, через три года получил имя И. Р. Бехера, теперь - с 1995-го - он в составе Лейпцигского университета.)
Литинститутское общежитие располагалось в Переделкине. Рядом небедно жили советские классики и некоторые литераторы-эмигранты. Студенты видели многих, ехидничали. Ходила эпиграмма:
Вот идет великий Бехер.
А читать нехер.
Поэтическая молодежь ринулась в переводы - было интересно в смысле стихотворства и полезно насчет заработка. Евтушенко обильно переводил: азербайджанца Наби Бабаева, грузина Мухрана Мачавариани, армянина Паруйра Севака, еврея Арона Вергелиса.
В стихотворстве начиналось нечто новое, еще смутное и сумбурное. Под понятие "молодой поэт" подпадали люди разных возрастов и опытов. Евтушенко через запятую шел в ряду таких поэтов, как фронтовики Винокуров и Поженян, сюда же включали Соколова, Рождественского или Кобзева - и все они назывались "талантливые". Диковато звучало: "молодой поэт Борис Слуцкий".
Что касается Н. Н. Месяцева, судьба не раз сведет его с Евтушенко, когда он на долгие годы возглавит Всесоюзное телерадиовещание. С этого стула он в итоге слетит, потом сгорит и на дипломатической службе в одной из стран Юго-Восточной Азии вплоть до изгона из партии по причине то ли аморалки, то ли замешанности в очередной властной интриге.
История продолжалась, и это была действительно другая история.
Преобладала лирика. Психология, разговор о душе и по душам. Евтушенковские стиховые хиты пятьдесят шестого облетели страну. Лет через десять почти любой стихолюб знал чуть не наизусть такие вещи, как "Глубокий снег", "Тревожьтесь обо мне…", "Он вернулся…", "Обидели…", "Меня не любят многие…", "Я сибирской породы…", "Не понимаю, что со мною сталось…", "Пролог", "Идол", "А что поют артисты джазовые…", "Я у рудничной чайной…", "Сирень".
Основополагающей стала поэма "Станция Зима", начатая еще в 1953-м, когда он посетил свою Зиму и съездил в Иркутск на предмет издания книжки под названием "Родная Сибирь". С книжкой не получилось - еще не хватило имени, а поэма пошла своим ходом. Да, имени еще не хватило, но он уже - единственный из молодых - выступил в январе 1953-го на дискуссии по Маяковскому.
В "Станции Зима" было все, что потом разольется тысячами потоков. Это был исток, не ведающий об устье. Да, водянисто, многословно. Наивно. Слишком молодо. Веет смеляковской "Строгой любовью", ее интонацией и ее комсомольско-простодушной проблематикой.
Но подлинная проблема была другой: как уберечь струю поэзии в потоке моралистики и всяческого рассужданства на гражданские темы?
Иные строки поэмы стали благодарным материалом для трудов рьяных пародистов (друг Роберт повеселился: ""Иди ты!" - И я пошел. И я иду"). В будущем Евтушенко вынужденно разобрал поэму на части, печатал кусками - в частности, фрагмент, озаглавленный им "По ягоды", или "Шел я как-то дорогой-дороженькой…" ("Встреча"). Но в историческом плане, пожалуй, она сейчас интересна целиком, ибо заложила в кладку стихотворства именно этот тип поэта - с его исповедью, обращенной к миллионам.
В октябре журнал "Октябрь" выстрелил "Станцией Зима". Эхо было чрезвычайным, многих оглушило, и молодым энтузиастам страны восторженно подумалось: явился поэт-гражданин.
Жить не хотим мы так, как ветер дунет.
Мы разберемся в наших "почему".
Великое зовет.
Давайте думать.
Давайте будем равными ему!
Он впервые сделал шаг в сторону истории Отечества и своей семьи, достоверность предположений подкрепляя точной изобразительностью: