* * *
В середине ноября мы узнали, что наступил кризис. Наша дивизия продолжала отбрасывать японцев, даже иногда переходила в наступление. Силы противников, пожалуй, были равны. По кризис был очевиден. И наступил он именно в середине ноября. Он висел в воздухе, стал частью атмосферы. Как человек может почувствовать присутствие противника в темноте, так и мы ощущали приближение чего-то большого и враждебного. С севера подходили свежие японские части. Если им будет сопутствовать успех, нас они сметут с лица земли.
Но в преддверии кризиса всегда наступает период безосновательного оптимизма. Так и перед наступлением нашего кризиса в бухту очень резво вошла флотилия. И мы преисполнились уверенности, что прибыло долгожданное подкрепление.
- Ура! - завопил Меченый, на мгновение растеряв свой всегдашний апломб. - Флот! Наш флот вернулся! Посмотрите на пролив! Да смотрите же! Крейсер и три эсминца.
Мы поспешно направились к гребню хребта, откуда открывался великолепный вид на северную часть Гуадалканала, море и близлежащие острова. С такого расстояния пролив казался голубой лагуной.
Но там действительно стояли военные корабли. Мы стали хлопать друг друга по плечам, пожимать руки, даже слегка приплясывая от избытка чувств. Хохотун, Бегун, Пень, Здоровяк - все мы изо всех сил напрягали глаза, стараясь разглядеть приближающиеся транспорты. Пока их не было видно.
А потом возник вопрос:
- Кто сказал, что это наши? Молчание.
Довольно скоро ответ дали корабельные орудия. Они стреляли по нашему острову! При ярком свете дня, с великолепным высокомерием, вооруженные не только орудиями, но в первую очередь презрением, они посылали залп за залпом в сторону аэродрома, потопили несколько небольших суденышек, на свою беду оказавшихся у них на пути, прошли по проливу, должно быть, чтобы убедиться в отсутствии там наших судов, и вернулись туда, откуда пришли. Вокруг кормы каждого бурлила и пенилась вода.
Досадно.
Наш весьма богатый ненормативной лексикой словарный запас оказался недостаточно полным, чтобы выразить охватившие нас чувства - горечь, отчаяние, разочарование.
Вернувшись на свой холм, мы начали обсуждать случившееся, отчаянно пытаясь хотя бы немного ослабить усилившееся после всего увиденного напряжение.
В ту ночь мы не торопились расходиться, а долго сидели возле окопа Хохотуна, хотя ночь была темной и вроде бы располагала ко сну, вспоминали, как тщетно пытались развлекаться, когда ночи были еще светлыми, искали веселье там, где его не было, да и быть не могло.
В конце концов все расползлись по своим норам. Нас поднял на ноги морской бой. Ночную тьму разорвал возбужденный голос обычно невозмутимого Меченого:
- Подъем, парни! Морской бой! Отсюда все видно!
Я часто думаю о Судном дне, о Божьей каре. Я думаю о взрывах звезд, об исчезающих в сгустке пламени планетах. Я думаю о вулканах, о гигантских выбросах энергии, о холокосте. Тем не менее я не могу выразить словами все то, чему стал свидетелем, стоя на гребне хребта.
В темноте висели осветительные снаряды - красные, словно око дьявола, и потому еще более ужасные. Трассирующие снаряды рисовали в темном небе оранжевые дуги. Иногда мы непроизвольно втягивали головы в плечи - нам казалось, что они тянутся прямо к нам, хотя до них было много километров.
Море казалось отполированной обсидиановой столешницей, на которой кто-то в беспорядке разбросал военные корабли, окружив их концентрическими кругами, - так вокруг брошенного в стоячую воду камня расходятся круговые волны.
Наш остров содрогался, откликаясь на мощные звуки оттуда. Вот в самом центре черноты появилась светящаяся точка. Она росла и росла и в конце концов залила весь мир, и нас в том числе, бледно-желтым светом. Затем от нее прокатился ужасный, просто кошмарный рев, и всех нас непроизвольно охватил страх. Нам показалось, что остров уходит из-под наших ног, хребет дрожит, как гигантский кит, пытающийся освободиться от попавшего в него гарпуна, - в живую, влажную плоть врезалось железо.
Взорвался большой корабль.
Мы не могли даже предположить, чей это был корабль. Мы могли только сидеть или лежать на склоне холма и, затаив дыхание, видеть, что идет морское сражение, а после его окончания - разойтись по окопам и ждать рассвета, тихо переговариваясь и стараясь унять биение сердца. Если бы результаты не были для нас жизненно важными, нас, вероятно, можно было бы сравнить с болельщиками, жаждущими узнать итоги последнего чемпионата мира.
Рев множества двигателей на аэродроме подсказал нам, что победа осталась за нами.
С самого рассвета с аэродрома стали взлетать наши самолеты, которые устремлялись в погоню за вражеским флотом. Рев их двигателей казался нам таким же триумфальным, как марш из "Аиды". Мы всячески выражали свою радость и махали руками всем самолетам, пролетавшим над нашей головой, подбадривали их, желали побольше прямых попаданий, чтобы поскорее смести японскую армаду с поверхности моря, отправить ее в небытие.
Все это очень возбуждало. Рев двигателей самолетов постоянно присутствовал в воздухе над нашей головой. Они улетали и возвращались весь день, даже самые старые и изношенные, и мы не уставали напутствовать их приветственными возгласами, желать удачи. Весь Гуадалканал был жив надеждой, трепетал, ощущая запах победы. Мы сами себе напоминали осужденных, с которых неожиданно сияли тяжелые оковы. С плеч свалилась гигантская тяжесть. Враг бежит! Осада снята! И целый день воздух над островом был наполнен грохотом двигателей и благодарственной молитвой, поднимавшихся в небеса. Ах, как сладок был в тот день воздух! Каким он был свежим и чистым! Какой мощной жизненной силой наполнял наши измученные тела! Быть расходным материалом - и рождаться заново. Создавалось впечатление, что наши души покинули свои старые телесные оболочки, исполненные безнадежной меланхолии, оставили их лежать в грязи - кучей грязного, изорванного тряпья - и вселились в другие, искрящиеся надеждой и радостью жизни.
На Гуадалканале события изменили свое направление.
* * *
Хохотун обнаружил в своих вещах, которые хранил в окопе, скорпиона.
- Эй, Счастливчик! - завопил он. - У меня в вещах скорпион! Иди скорее сюда!
Я немедленно пришел и уставился на похожее на мохнатого краба создание, угрожающе шевелящее своим страшным хвостом.
- Давай посмотрим, действительно ли они могут совершить самоубийство.
Хохотун взял камень и сильно стукнул по дну ящика, загнав скорпиона в угол. Удар пришелся довольно близко от места, где тот сидел. Мы наблюдали. Затаив дыхание, мы следили, как его хвост вздрогнул, медленно поднялся вверх, изогнулся дугой и впился в спилу скорпиона. Он несколько раз дернулся и затих - вроде бы умер.
- Черт бы меня побрал! - выдохнул Хохотун. - Ты видел?
Он хотел сразу же перевернуть ящик и вытряхнуть мертвого скорпиона на землю, но я предложил немного подождать, чтобы окончательно увериться. Мы отошли подальше от окопа и оставили скорпиона там. Вернувшись через пять минут, мы обнаружили, что скорпион исчез.
- Обалдеть! - возмутился Хохотун. - Никому нельзя верить! Даже скорпионам!
6
Хохотун и я приступили к снабжению нашего взвода продовольствием. Лейтенант Плющ отпустил нас в свободный поиск, как охотничьих собак, и теперь каждый день мы засовывали пистолеты за ремни выгоревших на солнце штанов, которые мы уже давно обрезали выше колен, брали пустые мешки, надевали каски и уходили с хребта вниз.
Спускаться приходилось пешком, но внизу вполне можно было рассчитывать на попутки. Нашей целью стал склад продовольствия, устроенный недалеко от наших первых оборонительных позиций на берегу океана. После поражения японского флота на Гуадалканал поступало достаточно много продовольствия. Но распределялось оно, как и во всех армиях, начиная с Агамемнона, поэтому еще даже не начинало поступать на передовую. Оно направлялось прямиком на камбузы и в желудки представителей штабных и прочих тыловых подразделений, расположенных в достаточном удалении от линии фронта, иными словами, тех, кому всегда завидуют и кого одновременно презирают все фронтовики.
Мы же считали все эти припасы по праву своими, независимо от того, находились ли они за колючей проволокой продовольственного склада или в палатках тыловиков. Мы добывали их любыми доступными способами. Чтобы обеспечить себя едой, мы могли красть, просить, врать.
Спрыгнув с кузова грузовика, доставившего нас поближе к цели нашего путешествия, мы первым делом направлялись к хорошо охраняемому продовольственному складу. К нему приходилось ползти. Подобравшись вплотную к забору, где нас не могли заметить часовые, сидевшие с винтовками на коленях на высоких штабелях ящиков, мы разрывали мягкую землю под забором и пробирались внутрь.
Прячась за штабелями, мы двигались вперед в поисках консервированных фруктов, бобов, спагетти, венских сосисок. Иногда удавалось отыскать даже колбасный фарш. Представляете? Настоящий колбасный фарш! И пусть кто-то в Штатах считает переработанную свинину, которую все называют колбасным фаршем, отравой. На Гуадалканале это был общепризнанный деликатес. Мы часто рисковали нарваться на пулю, целеустремленно пробираясь именно к ящикам с этим восхитительным продуктом и вытаскивая их из того самого штабеля, на котором восседал часовой. Именно так мышка таскает сыр прямо из лап уснувшего кота.
Через некоторое время необходимость в таких предосторожностях исчезла. Продовольственный склад стал самым популярным местом на острове. Ведущие сюда дороги заполнились "грабителями" вроде нас - пистолеты за поясом или винтовки на плечах, пустые мешки в руках. Теперь они походили не на лазутчиков, а на прогуливающуюся в выходной день вокруг стадиона толпу. Под забором появилось так много лазов, что проникнуть на территорию склада можно было в любом месте. Оказавшись внутри, бородатые морпехи чувствовали себя хозяевами. Они с удовольствием разрывали коробки, вскрывали ящики, забирали, что приглянулось, а остальное отбрасывали в сторону. Наполнив мешки, они гордо удалялись, не обращая внимания на оклики и приказы часовых.
Понятно, что такое нашествие довольно быстро опустошило склад и привело к усилению охраны. Тогда мы обратили свои взоры на корабли. После морского сражения наши корабли почти всегда стояли на якорях в проливе.
Мы надеялись обменять единственное имущество морских пехотинцев - рассказы и сплетни - на восхитительный кофе моряков, а если повезет, то и на что-нибудь сладкое.
Мы ожидали, пока подошедшая к берегу шлюпка окажется пустой, после чего шли к рулевому.
- Эй, моряк, как насчет прогулки на твой корабль?
Здесь не было никакой наглости, ничего дерзкого или вызывающего. Это было больше похоже на игру, а мы - на детей, стоящих в канун Рождества на пороге кондитерского магазина. Мы старались расположить к себе моряков, заставить их забыть о правиле, запрещающем морским пехотинцам посещать корабли. За себя мы не опасались - да и как нас могли здесь наказать? Но моряков надо было убеждать. Нередко бывало, что, когда шлюпка уже подходила к борту, заметивший нас вахтенный офицер начинал кричать:
- Нет! Ни в коем случае! Рулевой, немедленно доставьте морпехов на берег. Вы же знаете, что им запрещено подниматься на борт. Вы меня поняли?
- Но, сэр, - вступал в разговор кто-то из нас, - я только хотел навестить своего земляка. Ведь нет ничего плохого в том, что мы с друзьями повидаемся с товарищем? Мы жили по соседству, на одной улице, можно сказать, выросли вместе. Я не видел его с самого начала войны. Он был у постели моей бабушки, когда она умирала.
Теперь все зависело от офицера, от того, насколько он желает быть обманутым. Если он спросит, как зовут товарища, все пропало. Если же он будет настолько глуп, что поверит этой очевидной лжи или же просто понимающе ухмыльнется и отвернется, тогда можно смело хватать веревочный трап и забираться на палубу.
А уж оказавшись на корабле, можно было ничего не опасаться. Мы рассказывали всевозможные байки и угощались великолепным кофе, меняли сувениры на еду и сладости. Вокруг нас на камбузе сразу собирался кружок матросов. Мы всегда были в центре внимания.
- Значит, японцы шли прямо на штыки, словно не боялись смерти? - уточнял моряк, вновь наполняя наши кружки ароматным кофе.
- Именно так, - следовал ответ. - Мы нашли у них наркотики. У них у всех были с собой шприцы и пакетики с наркотиком. Они накачивались перед атакой, а потом уже перли напролом. (У японцев никогда не находили ничего подобного.)
- А правда, что морские пехотинцы отрезали им уши?
- Ну да! Я знаю одного парня, который собрал целую коллекцию. В основном после сражения на Хелл-Пойнт - это на Типару, вы знаете? Он подвесил их на веревке, чтобы высушить, но не получилось - как назло, зарядили дожди, и они все сгнили.
- Хотите - верьте, хотите - нет, но половина японцев говорит по-английски. Как-то раз мы забрались далеко в джунгли и шли, переговариваясь между собой. Один из нас сказал, что узкоглазые ублюдки жрут всякий мусор, другой, что все они сукины дети. И тут до нас донесся голос из чащи. И знаете, что этот ублюдок сказал? "А пошли вы все к чертовой матери!"
Раздался дружный хохот, а мы протянули опустевшие чашки за очередной порцией.
На некоторых кораблях моряки отличались особой щедростью, и тогда мы возвращались на свой хребет с мешками, наполненными сладостями и такими необходимыми вещами, как бритвенные лезвия, куски мыла, зубные щетки, и прочими ценнейшими трофеями. Должен признать, что мы отнюдь не были бескорыстными при их распределении, особенно когда речь шла о сладостях. Мы считали, что следует учитывать вклад каждого в их добычу. Иными словами, сладости мы оставляли себе.
Однажды, услышав, что к нашим берегам прибыл 8-й полк морской пехоты - "голливудские морпехи" - и привез с собой военный магазин, Хохотун и я отправились в набег.
Мы обнаружили две палатки и двух охранников, стоявших перед каждой палаткой и державших винтовки с примкнутыми штыками. А за палатками начинались густые заросли. Неохраняемый тыл! Беззащитный зад! Неужели они думали, что заросли, какими бы густыми они ни были, являются непроходимыми? Неужели они считают свое имущество в безопасности под защитой почти бумажной задней стенки палатки?
Удивленные и озадаченные, мы удалились на совет в расположение ближайшей артиллерийской батареи. Обменявшись мнениями, мы пришли к единодушному мнению, что есть все основания рассчитывать на полное поражение 8-го полка морской пехоты.
Мы составили план. Мне предстояло войти в джунгли и проложить путь к задней стенке большей из палаток. При мне будут два мешка. Спустя четверть часа Хохотун должен будет подойти к палатке и завязать разговор с часовыми. Услышав голоса, я должен пробраться в палатку, наполнить мешки и скрыться в джунглях.
Когда я начал пробираться к палатке, холодный сумрак джунглей оказался очень кстати. Мой тесак был очень острым, поэтому я без труда проложил себе дорогу сквозь хитросплетение лиан и ползущих растений, преграждающих мне путь. Требовалось соблюдать особую осторожность, поэтому вперед я продвигался медленно. Надо было пройти, не потревожив птиц, которые могли меня выдать. Когда я, наконец, добрался до задней стенки палатки, то успел весь взмокнуть. Ладонь, сжимавшая рукоять, тоже стала влажной, и я очень боялся, что в самый неподходящий момент нож выскользнет. Еще на подходе к цели я услышал голоса - значит, я пробивался дольше, чем рассчитывал.
Прикоснувшись к шершавой поверхности брезента, я почувствовал прилив возбуждения. Проведя острым лезвием по натянутому полотну, я проделал отверстие и сразу почувствовал резкий запах - в палатке сильно пахло креозотом. Пришлось слегка расширить дыру, чтобы обеспечить доступ воздуха и света.
Ящики были уложены высокими штабелями. Я стал рассматривать надписи на них. В основном там были сигареты. Это была насмешка. С сигаретами на Гуадалканале проблем не было. Но ящиков было еще много, и я продолжал переводить заливаемые потом глаза с одного на другой, разыскивая нужное. Очень скоро я обнаружил ящик, в котором, судя по надписи на боку, было печенье. Не теряя время на дальнейшие поиски, подгоняемый голосами Хохотуна и охранников, я принялся перекладывать содержимое ящика в мешки.
Занятый этим важным делом, я почувствовал, как во мне заговорила жадность. "Возьми еще, - настаивала она, - ты можешь вытащить отсюда в джунгли еще много всего". Я на мгновение засомневался, но решил прислушаться к внутреннему голосу и возобновил работу.
Наполнив один мешок, я встал, чтобы перевести дыхание, и прислушался. Громкий смех Хохотуна легко проникал сквозь брезентовые стены. Я наклонился, чтобы продолжить дело, и мой взгляд наткнулся на открытый ящик в соседнем штабеле.
Там были сигары.