- Ты имеешь в виду Гуадалканал?
Солдат вроде удивился:
- Конечно, что же еще?
- Я неверно выразился, - поторопился объяснить Хохотун. - Я имел в виду, ты слышал об этом месте раньше? До того, как прибыл сюда?
Его удивление было настолько явным и огромным, что мы перестали сомневаться.
- Ты хочешь сказать... Черт возьми, конечно! Это же Гуадалканал! Первая дивизия морской пехоты! Вас все знают! Вы очень знамениты, парни. Дома вас считают героями.
Мы не видели, как он ушел, поскольку оба поспешно отвернулись, чтобы скрыть некстати навернувшиеся слезы.
Нас не забыли.
Глава 4. Праздный мечтатель
1
Торжества больше не было. Гуадалканал остался в прошлом, а вместе с ним и мужество, упорство, желание не позволить джунглям завладеть нашими выбеленными солнцем костями. Мы истощили свои жизненные силы и тупо ждали большого дебуширования, которое приготовил нам Мельбурн.
Уже прозвучал реквием духу товарищества, плач по усопшим связям, существовавшим между нами, офицерами и солдатами из Каролины, на Гуадалканале. Поднявшись на борт "Президента Вильсона", мы их похоронили.
Сначала нас привезли на Эспириту-Сапту, что на Новых Гебридах. Мы прибыли туда в канун Рождества и получили по леденцу от капеллана, пока лейтенант Плющ ублажал старших офицеров нашими сигарами. Потом мы в течение трех недель практиковались в приемах владения оружием, а офицеры припоминали, что дурно не только плохое обращение с собаками, но и с добровольцами.
Затем нас отправили в Австралию.
* * *
На причале в Мельбурне играл оркестр. Мы впервые за долгое время увидели землю, поскольку после отъезда из Эспириту почти все время находились под палубами, загнанные туда ужасным штормом, разыгравшимся в Тасмановом море. Мы криво усмехнулись, глядя на оркестр, но неожиданно каждый почувствовал, что теперь все будет хорошо.
Я прошел мимо рыжеволосой красотки из женской вспомогательной службы, обменялся с ней улыбками и в ее карих глазах тоже прочел намек на то, что грядут лучшие времена.
Нас погрузили на поезд, и он покатил по рельсам. Мы все сгрудились у окон. Очень скоро все принялись кричать, гикать и улюлюкать, поскольку произошла потрясающая вещь: вдоль дороги стояли женщины. Они радостно приветствовали нас, махали руками, пританцовывали, посылали воздушные поцелуи - в общем, наглядно выражали восторг от встречи с 1-й дивизией морской пехоты США.
Поезд остановился в Ричмонде, пригороде столицы, и нас отвели в огороженное со всех сторон пространство, внешне напоминающее загон для скота. По другую сторону забора стояли девушки: они хихикали, выкрикивали шуточки, махали платочками, протискивали в щели руки, чтобы прикоснуться к нам. Можете себе представить наши ощущения. Мы не видели женщин с Новой Зеландии, то есть уже больше семи месяцев!
А потом ворота открыли.
- Рота! Стройся! Вперед, марш!
И мы пошли - на лицах ухмылки, винтовки болтаются на плечах - мимо смеющихся девушек. Если смотреть со стороны, в нашей колонне не было ничего военного. Так родились Пожиратели лотосов.
* * *
Мы слегка удивились, когда оказалось, что нас привели на стадион. Это была мельбурнская площадка для игры в крикет. Здесь нам предстояло разместиться - на цементных ступенях рядами стояли двухъярусные койки. Скамейки убрали, заменив их койками, и теперь все сооружение напоминало гигантскую подкову, от которой отходили ряды похожих на творение огромного паука нитей, опоясывающих большое зеленое поле. Здесь нам предстояло жить. Мы должны были спать на открытом воздухе под защитой некоего подобия крыши, так что дождь нам был не страшен.
Никто не жаловался. Да и кто стал бы обращать внимание на такие мелкие неудобства в первый день нашего возвращения к цивилизации? Не стоило придираться к счастливой судьбе, забросившей нас на крикетную площадку, расположенную в самом сердце города, в то время как другие полки - 5-й, 7-й и 11-й артиллерийский - остались в пригороде. Город был в нашем распоряжении. Мы могли пробовать его на вкус каждую ночь. Мы его не заработали - мы его скорее выиграли. Наш командир полка, в жребии с командирами 5-го и 7-го полков, выбросил счастливую монету. Из всех полков 1-й занимал самое выигрышное положение для большого дебуширования.
Дисциплина, уже и без того изрядно пострадавшая от ангельских голосков местных девушек, той ночью вообще приказала долго жить.
Мы получили часть нашего шестимесячного денежного довольствия в австралийских фунтах, но нам не выдали одежду. Мы все еще оставались в обносках Гуадалканала.
И тем не менее, треть полка высыпала на улицы Мельбурна. Я пошел гулять один - Бегун, Хохотун, Здоровяк и остальные либо были в наряде, либо не желали рисковать.
Какая это была восхитительная, опьяняющая ночь! Сначала я решил, что вызываю всеобщее любопытство из-за странной одежды и дочерна загорелой физиономии. Но вскоре я понял, что здесь кроется нечто большее. Я был избавителем на земле, которую спас. В этом меня убедили дружелюбные улыбки мельбурицев. Даже уличные торговцы обзавелись плакатами: "Спасибо вам, янки, вы спасли Австралию!" Это была лесть, но действовала она как крепкое вино. Я почувствовал, что такое настоящий триумф, и очень скоро стал принимать улыбки мельбурнских девушек как справедливую награду загорелому освободителю.
Первой была Гуин.
Мы встретились в молочном баре. Согласитесь, странное место для морского пехотинца, смотрящего вокруг голодными глазами после семимесячного воздержания. Но дело в том, что все пабы в Мельбурне закрываются в шесть часов, и я тогда еще не знал, что в отелях напитки подают на несколько часов дольше.
Я заметил ее в первый же момент, когда вошел в помещение. В ее глазах горел неподдельный интерес. Но когда я сел рядом и отхлебнул молочного коктейля, она стала изображать безразличие. Я не знал, что сказать, поэтому спросил, сколько времени. Она многозначительно посмотрела на часы на моей руке, потом перевела взгляд на часы, висевшие над нашей головой, и спросила:
- Ты янки, парень? - Ее голос был мелодичен и очень приятен, и не важно, что она не пригласила меня к себе. Главное, что она со мной заговорила!
- Да, - ответил я, - мы только что прибыли с Гуадалканала.
- Правда? - Ее глаза округлились от удивления. - Там, наверное, было ужасно!
Беседа продолжалась: вежливые слова, официальные слова, слова без смысла, но слова, оживленные голосом плоти, слова, ведущие к одному результату. Так что после нескольких остановок в разных барах она наконец произнесла заветное: "Пойдем ко мне", и все, что было сказано раньше, потеряло смысл. Туда мы и пошли.
Там был мерцающий свет газового рожка и кровать. Больше ничего.
В непостижимой манере, как это умеют только женщины, Гуин кратко проинструктировала своего напористого гостя: в ее молодой жизни не будет брюк клеш, и ни один американский ублюдок не оскорбит ее на склоне лет. Иными словами, не будет ничего, пока на ее пальце не появится кольцо.
Напустив на себя максимальную серьезность, возможную в подобных обстоятельствах, я поднялся с неблагодарной лежанки, вернул себе форменную одежду и достоинство и ушел.
Я тихо прикрыл за собой дверь и вышел в тихую, теплую ночь, мрачно размышляя об американском кино, убедившем весь мир, что все без исключения американские мужчины миллионеры, и проклиная самомнение женской половины человечества. Ну почему, скажите на милость, все они так твердо убеждены, что еще не родился на свет мужчина, которого нельзя бы было обвести вокруг пальца.
В центре Мельбурна, в районе железнодорожной станции Флиндерс-стрит, улицы были заполнены морскими пехотинцами. Раньше я думал, что в город отправилась примерно треть нашего полка, но теперь понял, что не меньше половины. Некоторые еще носили бороду. Эта разношерстная толпа лишь отдаленно напоминала налетевшую из джунглей Гуадалканала орду.
Но теперь они размахивали бутылками, австралийскими мясными пирогами, мороженым - в общем, всем, что можно купить в работающих круглосуточно киосках. Со всех сторон слышались песни. В ту ночь все выучили, как минимум, два куплета из "Матильды, танцующей вальс".
Однажды веселый лодочник остановился в устье реки
Под сенью развесистого дерева.
Он ждал, пока закипит вода в котелке, и пел:
"Ты будешь танцевать со мной вальс, Матильда?"
У меня оставалось достаточно денег, чтобы нанять лошадь и экипаж из тех, что стояли у станции.
С полдюжины парней набилось внутрь, а я занял место кучера
И мы поехали обратно - жевали купленные в городе вкусные вещи, потягивали из бутылок и орали песни, а добродушное животное тянуло за собой экипаж, постукивая копытами по мостовой.
На следующий день мы пили за смерть дисциплины. Соответствующее случаю количество бутылок теперь было у всех. За погибель дисциплины пили все, и несчастная действительно отдала Богу душу, а мы продолжили пьянствовать, уперев ноги в ее хладный труп. Оргия затянулась на неопределенное время, а пробуждение оказалось ужасным. Насколько я помню, та побудка стала затяжным фарсом.
- Подъем! Подъем! - завопил хриплый с перепоя голос.
Тишина.
Лишь по прошествии некоторого времени какая-то дюжина из двух сотен спящих мертвым сном фигур восстала, словно мертвецы из могил, поплотнее укутавшись в саван одеял; одни или двое из зомби наклонились, чтобы разыскать предусмотрительно припрятанную бутылку; после чего они потащились вниз на построение и перекличку.
Старина Ганни сделал несколько шагов вперед и в изумлении уставился на горстку оживших мумий.
Лейтенант Плющ приготовился принять рапорт.
Ганни пребывал в явном замешательстве. Он откозырял, плотно стиснув пальцы, словно они были намазаны клеем, и сообщил:
- Все присутствуют.
Плющ окинул его взглядом, исполненным мрачной торжественности, затем мельком взглянул на нас и приказал:
- Проверьте, все ли вернулись из увольнения.
И мы вновь расползлись по своим могилам.
А потом нас отпустили.
Вероятно, офицерам, причем всем без исключения, тоже хотелось порезвиться. Нам заплатили, обеспечили новой формой, включая зеленые куртки, которые мы носили восемнадцать месяцев назад, объяснили, где можно взять еду и лекарства. Кроме назначенных в наряд, все с полудня были свободны.
Даже часовые нашли чем заняться. Тех, кто желал "погулять с морпехом" и по этой причине часто обращался к вахтенному офицеру, прозвали "травяными мартышками" из-за привычки подолгу лежать в высокой траве парка Виктория, окружавшего наш стадион.
"Травяные мартышки" отдавали предпочтение часовым у боковых ворот и тем, кто был в пешем патруле, поэтому довольно скоро в ход вошла шутка: впервые в истории Корпуса Морской пехоты США на роль часовых появились добровольцы. Но "травяные мартышки" здорово облегчали жизнь тем из нас, кто слишком задержался в городе. Если припозднился, достаточно пойти в обход стадиона, пока не увидишь прислоненную к стене винтовку - свидетельство того, что часовой здорово занят на стороне. Затем можно было открывать ворота и смело заходить.
Каждый день приносил новое удовольствие, очередное открытие. Мы попробовали австралийское пиво и с радостью обнаружили, что оно ни в чем не уступает японскому. Мы нашли бары, изобиловавшие разными сортами шотландского виски. Мы узнали, что "шейла" - это девушка, "коббер" - друг, а то, что называют "бойзер", так это превосходно. Еще оказалось, что слово "янки" в устах австралийцев может быть и комплиментом, и ругательством.
В первую неделю мы набрели на маленький ресторанчик на Суонстон-стрит и здесь открыли игристый хок. Мы попросили шампанского, но официантка сказала, что у них его нет.
- Зато у нас есть игристый хок, - сказала она на австралийском кокни, - это почти то же самое.
- Он пузырится? - поинтересовался Хохотун, стараясь выразить то же самое языком жестов. - Вы понимаете? Как имбирный эль? - Вряд ли Хохотун сумел бы объяснить итальянской матроне, что такое спагетти.
Официантка снисходительно фыркнула:
- Вы янки... - после чего степенно удалилась и тут же вернулась, неся ведерко со льдом и бутылку. Пробка вылетела в потолок, словно это было настоящее шампанское, жидкость так же искрилась и пузырилась, да и вкус ничем не отличался. Мы наслаждались им, насколько хватало наличности, что составляло главное свойство этого напитка.
Мы с Хохотуном громко чокнулись.
- К черту войну! - сказал он.
- Я за мир, - возвестил я.
Мы прикончили бутылку и бесчисленное множество других, заедая их вкусными австралийскими стейками и яйцами. Это место стало нашим штабом. Сюда мы приводили ужинать девушек, здесь же мы встретили Хоуп и Молли. Хоуп обладала всеми необходимыми качествами, чтобы сделать состояние в Голливуде. Крупное овальное лицо с обрамлявшими его густыми каштановыми волосами, огромные глаза, большой чувственный рот, прямой нос, правильные черты лица. Но изумительной красоты глаза были совершенно пустыми, в них не было проблеска интеллекта. Ее красивое лицо ничего не выражало. Хоуп была классической девушкой из бара, чьим главным достоинством был безукоризненный зад. Она мертвой хваткой вцепилась в Хохотуна и оставалась его девушкой до тех пор, пока мы не покинули Австралию. Меня Хоуп терпеть не могла, считала надменным и заносчивым зазнайкой.
Молли была другой. Она часто уводила меня от Хохотуна и Хоуп, после чего мы шли в парк и долго гуляли, пели, подшучивали друг над другом. Она с самого начала знала, где закончится наша дружба. У нее и мыслей не было, как у Хоуп, о легкой жизни в Штатах. Ее интерес ко мне и другим морпехам был теплым и человечным. Она принимала нас, какими мы есть, и не думала о будущем. Бедняжка Молли. Она много любила, возможно, слишком много.
- Расскажи мне об Америке, - иногда просила она, когда мы гуляли, рука в руке, по тенистым аллеям парка; ноги утопали в траве, ночной воздух приятно ласкал разгоряченные щеки. В это время и в этом месте мы очень любили друг друга.
И я рассказывал. Мы сидели на скамейке или лежали на берегу озера, глядя в удивительное южное небо, усыпанное звездной пылью. Запах цветущих деревьев добавлял очарования волшебной ночи.
- Знаешь, Счастливчик, я надеюсь, тебя не отправят обратно.
- Я тоже.
- Но тебя же отправят?
- Не думай об этом, Молли. Мы все равно ничего не сможем с этим поделать. Война есть война.
- Да, но, если бы ни война, мы бы не встретились. За это мы должны быть ей благодарны.
Она никогда не грустила долго и очень скоро начинала шутить:
- Вы, янки, умеете очень хорошо льстить. Все эти сладкие разговоры, хорошие манеры, а на деле вам всем нужно только одно.
Мы вставали и снова углублялись в парк. Мы шли по дорожкам, иногда принимались бегать друг за другом, но чаще пели. Молли правился мой голос, благослови ее Господь. Она была единственной женщиной в моей жизни, которая считала, что я умею петь. Хотя, может быть, она только так говорила, чтобы заставить меня петь американские песни, которые ей очень правились. А вот сама Молли действительно обладала изумительным голосом, свежим, чистым, звенящим. Мне особенно правилась одна песенка, и она часто тихо напевала ее, пока мы шли домой:
Каждое утро
С просыпающимися воробьями,
Настойчивый, как стрела,
Покидающая лук,
Он явится в ее сад
И будет петь под окном:
"Милая Молли О'Донахью,
Это тебя я прошу
Пойти со мной погулять..."
Но Молли и я поссорились из-за другой девушки и расстались, а Хохотун так и остался возле своей Хоуп.
Разрыв между Молли и мной произошел из-за Шейлы. Я встретил ее в автобусе, в котором мы с Хохотуном ехали в Сент-Кильду, курортное местечко в пригороде Мельбурна, совсем как Кони-Айленд, но не такое ослепительное и куда меньше похожее на большой кабак.
В конце маршрута автобус резко дернулся, и Шейла упала прямо мне на колени.
Я крепко прижал ее к себе и потребовал:
- Встаньте, пожалуйста.
- Я не могу встать, - смеясь, ответила она.
- Неужели вам не стыдно, - прошептал я ей в ухо. - Австралийские девушки чересчур прямолинейны и слишком торопятся.
- Пожалуйста, - попросила она, хихикая и стараясь повернуться, чтобы как следует рассмотреть меня, - позвольте мне встать.
- О чем она толкует? - Я недоуменно взглянул на Хохотуна. - Я должен ее отпустить? Пусть идет! Я ее не держу, не так ли?
- Ей тут нравится, - кивнул он.
Шейла одарила Хохотуна негодующим взглядом и слегка возвысила голос:
- Отпустите меня немедленно.
- Ладно, - легко согласился я, - но только если ты пойдешь со мной в Луна-парк.
- Хорошо, - сказала она, секунду подумав.
- Договорились. - Я отпустил девушку, и она немедленно встала на ноги.
Затем она познакомила нас с подругой, с которой вместе ехала, и мы отправились в Луна-парк вчетвером.
Потом мы все вместе ехали на поезде в один из отдаленных пригородов, где Хохотун и я остались ночевать в доме матери Шейлы. Хохотуну выделили комнату в доме, а мне - отдельно стоящий коттедж. Думаю, его могли использовать еще и как стойло - Шейла именовала это строение "выгон". От него до дома было метров пятнадцать. Матрас был мягкий, простыни прохладные и пахли чистотой. Я моментально уснул.
Проснулся я от странного шума. Подняв голову, я увидел Шейлу, закрывающую дверь. На ней была ночная рубашка, в руке она держала свечу.
- Привет, янки, - игриво сказала она. - Как тебе здесь нравится?
Я приподнялся на локте и кивнул - говорить не хотелось. Она опустилась на колени рядом с кроватью и заглянула мне в лицо - ее глаза смеялись.
- Ты мне нравишься, янки. Надеюсь, ты будешь часто приходить ко мне. - В ответ на мой вопросительный взгляд она придвинулась ближе и прошептала: - Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Я протянул к ней руки, и она задула свечу.