5
Историю жизненного пути Е. А. Сушковой, с такой откровенностью, четкостью и остротою обнаженную ею самой в печатаемых нами Записках, остается здесь только досказать, тем более, что после событий, давших материал для рассказов мемуаристки, "бурный поэтический период" жизни Екатерины Александровны окончился; "начался, - говоря словами первого ее, издателя, - отдел прозы, тихой, быть может, счастливой, но уже не просящейся под перо".
В самом деле, в 1838 году, т. е. года через три после разрыва с Лермонтовым, Е. А. Сушкова выходит замуж за старого своего поклонника, дипломата А. В. Хвостова. На короткое время, когда муж ее занял пост директора дипломатической канцелярии в Тифлисе, Е.А. появляется на Кавказе, куда незадолго перед тем выслан был и Лермонтов, но ни она, ни он встречи, конечно, не искали. С начала сороковых годов Е.А живет за границей - в Венеции, Турине, Марселе и Генуе; Крымская кампания задерживает ее в России; в 1861 году умирает ее муж; в разгар крестьянской реформы она возвращается на родину и поселяется уже навсегда в Петербурге; в обычную колею жизни стареющей светской женщины вторгаются заботы о семье, о воспитании двух подрастающих дочерей.
Если прежде, в годы молодости, особенно заметною делали Е. А. Сушкову в великосветских гостиных и бальных залах "стройный стан, красивая, выразительная физиономия, черные глаза, сводившие многих с ума, великолепные, как смоль, волосы, в буквальном смысле доходившие до пят, бойкость, находчивость и природная острота ума", то и сейчас, в пору заката, она не вовсе потерялась в высших кругах столичного общества. Как свидетельствуют воспоминания М. И. Семевского, близко знавшего ее в середине 60-х годов, Е. А. Хвостова "хорошо была известна", как женщина "с большим природным умом, не лишенным хотя и светского, но довольно солидного образования, и искренно оказывавшая сочувствие к деятельности наших лучших писателей и музыкантов. В гостиной Е.А., в течение последних лет, всегда можно было встретить некоторых из наиболее заметных деятелей в области как отечественной словесности, так в особенности музыки. Приветливость Е.А., уменье говорить, заметная острота ума делали беседу ее довольно интересной".
Скончалась Е. А. Сушкова-Хвостова 10 октября 1868 г., на 57 году от роду.
6
В основе записок Е. А. Сушковой лежит исправленный и дополненный текст той интимной девической исповеди, которую адресовала она в 1836–1837 г. своей приятельнице, М. С. Багговут. Неожиданная смерть подруги оборвала этот ранний опыт автобиографии и оставила документ в распоряжении его составительницы. Вероятно, она не очень таила его от близких. Письма к родным из Петербурга молодой романистки Е. А. Ган полны уже следующей зимою впечатлений от "большой тетради", в которой изложена "тайная история жизни" ее кузины и новой приятельницы. Между этой "тайной историей жизни" и "исповедью", о которой впоследствии упоминала Е. А. Сушкова сама, можно смело поставить знак равенства. Многочисленные выписки, сделанные Е. А. Ган из заветной тетради, позволяют установить, что даже в таком интимном документе, как "исповедь", были уже тщательно зашифрованы имена некоторых живых лиц. Следы этого шифра остались и в тексте позднейших "записок": так, Алексей Лопухин, фигурировавший в тетради, известной Е. А. Ган, как "князь Мишель", в материалах, предназначенных для печати, определялся как "Леонид Л–хин". Сравнивая некоторые места "исповеди" Е. А. Сушковой в записях Е. А. Ган с передачею тех же эпизодов через много лет самою мемуаристкою, мы только в одном случае установили заметное осложнение ранней ситуации чертами, прежде отсутствовавшими и явно взятыми из стороннего литературного источника. Так, тексты "Юношеских произведении Лермонтова" (особенно тирады драмы "Два Брата"), опубликованные в девятом томе "Русского Вестника" за 1857 г. несомненно использованы были Е. А. Сушковой для оживления прежнего рассказа о конфликте двух претендентов на ее любовь. Однако, произошло это уже очень поздно, а вопрос об известной исторической ценности бумаг, писанных в разъяснение недавних жизненных неудач и светских поражений, должен был встать перед Е. А. Сушковой еще в самом начале сороковых годов, когда скромное имя одного из персонажей ее "исповеди" стало историческим именем гениального поэта и властителя дум целого поколения.
Некоторое время будущая мемуаристка старалась ограничить свои выступления в печати только сообщениями сырого материала, и двенадцать неизвестных стихотворений Лермонтова, сохранившихся в старых тетрадях Е. А. Сушковой, опубликованы были ею в двух книжках "Библиотеки для Чтения" за 1814 год без всяких разъяснении. Между тем, интерес к фактам жизни и творчества молодого Лермонтова после этой публикации необычайно обострился, и молчание Е. А. Сушковой о поэте становилось тем более неуместным, что одни из вновь пущенных в читательский оборот произведений были ею вдохновлены, другие ей непосредственно вручены, наконец, третьи требовали для своей расшифровки ключа, которым, конечно, никто, кроме нее не располагал. В порядке ответа на запросы широких литературных кругов и возникает, думается нам, как развернутый комментарий к Лермонтовским текстам в "Библиотеке для Чтения", будущая четвертая глава записок Е. А. Сушковой, целиком посвященная первым встречам ее с поэтом в 1830 году. Именно эта часть воспоминаний, данные которой несомненно отсутствовали в первоначальной "исповеди", и появляется в "Русском Вестнике" 1857 года, т. е. задолго до публикации Записок полностью, еще при жизни самой Е. А. Сушковой.
Если бережно сохраненные стихотворные альбомы послужили опорными пунктами для реставрации ранних воспоминаний о Лермонтове, а страницы "исповеди" для истории последних свиданий с ним, то традиционный материал семейных преданий и тетради систематически веденных в юности дневников должны были облегчить превращение пестрых и разновременных мемуарных фрагментов в стройные главы широко развернутого жизнеописания.
"Dans mes moments perdus - пишет E. А. Сушкова-Хвостова 20 мая 1852 г. из Венеции сестре, прося возвратить какую-то часть старого своего дневника - j’ècris mon histoire, la mémoire ne suffit pas quand taut d’années ont passé dessus je me souviens de ce que j’ai éprouvé, mais dans cette si courte periode de ma vie il yavait des mots, des gestes que je n’ai compris qu’après et que je ne puis rassembler - ради бога, душа моя Лиза, сделай мне это одолжение, достань мне мою тетрадь - во что бы ни стало".
К сожалению, многие тетради дневника, хранившиеся во время пребывания мемуаристки за границей, у ее родных и знакомых, возвращены ей не были, в деталях семейных преданий осведомлена она была не достаточно твердо, а расширению хронологических рамок повествования за пределы 1836 года препятствовали, вероятно, какие побудь интимно-личные или фамильные соображения. "Как ни принималась она за продолжение Записок - рассказывает первый издатель их - от всех этих попыток остались две-три страницы, да небольшое предисловие к прежним запискам, подписанное 1860-м годом". Таким образом Е. А. Сушкова, с одной стороны, как бы сознавала известную незавершенность своих воспоминании, с другой - сама санкционировала появление в печати их ранее написанных частей.
Проредактированные после смерти мемуаристки М. И. Семевским и сокращенные при этом почти на треть, записки Е. А. Сушковой увидели свет в книжках "Вестника Европы" за 1869 г.
Как дополнение к письменным свидетельствам Е. А. Сушковой о Лермонтове, М. И. Семевский напечатал некоторые записи ее устных, чисто случайных высказываний о поэте. Этот материал, в котором ценные фактические сообщения перемежались заметками, сделанными, быть может, просто для красного словца, или, указаниями, смысл которых в позднейшей передаче был искажен, ни в какой мере не являлся авторизованным и требовал к себе, конечно, совсем другого подхода, чем подлинные записки. Однако, ни в журнальном тексте воспоминаний, ни в отдельном издании, выправленном по рукописи и выпущенном в конце 1870 г. уже без всяких купюр, мы не находим никаких оговорок о разной степени достоверности тех или иных составных их частей.
7
Встречены были записки Е. А. Сушковой с большим интересом и имели как у читателя-специалиста, так и у массового потребителя литературного материала несомненный успех. Книга широко эксплоатировалась в нашей прессе, очень быстро вошла в критико-биографическую литературу о Лермонтове, породила длинный ряд сочувственных и полемических откликов на важнейшие из своих показании, и уже несколько десятилетий назад стала большой библиографической редкостью. Тем не менее, констатируя успех воспоминании Е. А. Сушковой, трудно было бы говорить о немедленном их признании, о завоевании книгой сразу же того авторитета, на который она имела все основания претендовать. Наоборот, в течении долгого времени история Записок Е. А. Сушковой сводится к истории попыток их дискредитирования.
Первые, самые, резкие выпады идут по родственной линии и концентрируются в "Замечаниях" Е. А. Ладыженской, письмах Н. В. Сушкова и Н. А. Фадеевой. Основным стимулом для полемики является чувство оскорбленной в Записках фамильной чести и уязвленного личного самолюбия, а результаты ответных изобличении сводятся, помимо общих горьких слов, к установке двух-трех генеалогических промахов Е. А. Сушковой, да к исправлению такого же количества ее именных или топографических ошибок.
Другая, более серьезная линия нападок на Записки Е. A. Сушковой идет со стороны специалистов-литературоведов, главным образом биографов Лермонтова. Их прежде всего смущает возможность снижения традиционно-героической личности поэта, откровенность обнажения его явно неблаговидной позиции в рассказанных любовно-бытовых эпизодах. Не располагая еще собственными признаниями Лермонтова об истории его романа, они склонны считать многие страницы Е. А. Сушковой "неясными и бездоказательными", заподазривают в ее оценках "мираж пылкого воображения" в лучшем случае "блестящий обман самой себя". Характерно, что даже после того, как в научный оборот входят с 1882 г. фрагменты "Княгини Лиговской" и письма Лермонтова к А. М. Верещагиной, подтверждающие истину показаний мемуаров Е. А. Сушковой, один из авторитетнейших представителей Лермонтовской историографии, П. А. Висковатов, не может простить несчастной героине этого романа того, что она "предала публичности интимные отношения свои к Михаилу Юрьевичу", что она не постеснялась печатно охарактеризовать его "двусмысленную роль". Для подрыва же мемуаров Е. А. Сушковой по существу. П. А. Висковатову приходилось прибегать к аргументации ее раздраженных родственников или к полуанекдотическим страницам "добавлений", сделанных к "запискам" М. И. Семевским.
Была еще третья линия обстрела Записок. Подвизались здесь рецензенты левого фланга нашей журналистики, пытавшиеся доказать, что "до Лермонтова-офицера, члена петербургских, московских и кавказских салонов, никому из читателей собственно нет дела", - однако, после блестящей реабилитации интимно-бытовой нагрузки мемуаров Е. А. Сушковой в "Литературных Заметках" Н. К. Михайловского, и этим выпадам был положен предел.
Если в старой биографической литературе о Лермонтове вопрос о записках Е. А. Сушковой разрешался бездоказательным опорочиванием их на словах и столь же безответственным использованием на деле, то в авторитетных специальных изданиях последних лет этот мемуарный памятник получил, наконец, давно заслуженное им признанно и высокую общую оценку. Начатой перестройкой традиционных схем жизни и творчества Лермонтова (мы имеем, главным образом, в виду достижения Е. В. Аничкова, Б. М. Эйхенбаума, С. В. Шувалова, Б. В. Неймана) ставится, однако, на очередь и коренной пересмотр первоисточников Лермонтовской легенды, а потому настоящий опыт критического переиздания Записок Е. А. Сушковой вовсе не случайно, думается нам, входит одним из первых номеров в осуществляемую сейчас серию памятников литературного быта XIX столетия.