В недоброй памяти правление Буша государственным секретарем США была люто-злобная черная "обезьяна" Condoleza Rice. (Я - не расист, называю ее "обезьяной" не потому, что она негритянка, а потому, что она, как судовая обезьянка Чита - была у нас такая, - все время шкодила.) Так вот эта Condoleza в статье на смерть папы римского призналась: "Мы (понимай, ЦРУ, Моссад и иже с ними. - Автор.) сделали ставку в борьбе против коммунизма на Польшу и посадили на престол сначала Валенсу, а затем Войтылу". Нынешний президент США Обама, тоже черный, в своей программной речи заявил, что будет вести войну против коммунизма и против ислама. И если этот негр объявил войну мне - коммунисту, то я имею право называть его грязной кличкой - ниггер. "Антикоммунизм - самая большая глупость ХХ столетия", - когда-то сказал великий немецкий писатель Томас Манн. А американский писатель Апдайк в книге "Кентавр" написал, что "коммунизм раньше или позже победит, ибо это - единственная система, при которой нет голодных". За эти слова Нобелевский комитет по литературе, возглавляемый сионистами, исключил Апдайка из списка претендентов на премию.
После разгрома СССР в мире творится что-то страшное - вернулось рабство в мутантном облике: кучка евреев эксплуатирует великую русскую нацию, североамериканцы и полуфашистская Западная Европа наносят бомбовые удары по мирным странам, и все остальное человечество молча посапывает, как во времена инквизиции в мрачное средневековье. Мне порой стыдно называть себя человеком, стыдно принадлежать к этому виду живых существ, породившему столько убийц, воров, злодеев.
Оставшиеся на борту "Дзукии" двенадцать добровольцев ("смертников" - пошутил капитан) протянули резиновый шланг от баллонов с газом в трюм, где горело двести тысяч картонных коробов (так называемая гофротара). Открыли вентиль - через три минуты газ вытеснил кислород, и пожар потух. Температура палубы и бортов стала снижаться и вскоре стала нормальной. Открыли горловину трюма и, на всякий случай, залили гофротару водой из пожарного шланга (рыба все равно пропала).
Судно не могло работать. Я принял решение снять его в Клайпеду. (В то время я - автор - сидел в кресле директора компании "Zveju Servisas".) В порту открыли трюм. Там - кишмиш из 120 тонн окуня, воды и размякшей гофротары. Очистить трюм в порту в буржуазной, насквозь коррумпированной Литве стоило бы бешеных денег. Единственный шанс - возвращаться немедленно на промысел, пока санитарные власти не пронюхали о "грузе". По пути, уже в Северном море (хоть я приказал делать это в Атлантике) капитан начал ночью выливать каплером вонючую смесь за борт. Из-за пожара мы потеряли 200 тысяч долларов. Но наш спонсор, хорошей души человек, Загородний Николай Васильевич, директор "Sovitpesca" помог выстоять и выжить. Нашу компанию загубил картавый жид Роднов, укравший у нас 1,5 миллиона долларов. Он просто не уплатил за рыбу, выловленную и поставленную ему нашими траулерами. Эти "картавые" украли у русских людей и Родину - Советский Союз. И хозяйничают сейчас в России с лилипутиками во главе - еврейчиками Путиным и Медведевым, как у себя в Израиле.
Почему возник пожар? Мы с Кузьминым обсуждали разные варианты. Я склонялся к тому, что во время перегрузки гофротары кто-то курил в трюме и не загасил окурок. Такие случаи были на флоте. Но Александр Николаевич имел свое мнение. "Когда набираешь экипаж, - проверь, чтобы не попал в команду бывший пожарник. Пожарники - люди с заскоками: им нужно тушить пожар или поджигать. На "Дзукии" как раз был один матрос - бывший пожарник. Я думаю, это его рук дело", - сказал капитан.
В энциклопедии "The Penthouse Sexindex" говорится о любителях поджога, как о людях с сексуальной навязчивой идеей. Часто такие люди (arnosist (англ.) - поджигатель) получают сексуальное удовлетворение от огня. Но не от огня как такового. Им нужен поджог, им нужен и важен процесс поджога. Один такой преступник Peter Kurten из Дюссельдорфа сказал на суде: "Я совершал акты поджога из-за моих садистских наклонностей. Я испытываю радость от бушующего пламени, от плача людей, от их криков о помощи. Это дает мне такой импульс, что я всегда получаю сексуальное удовлетворение от этого".
Не знаем, получил ли кто-то удовлетворение от пожара на "Дзукии", но он подверг смертельной опасности жизни 50 моряков.
НА СПУТНОЙ ВОЛНЕ
Этот рассказ прислал из Клайпеды капитан дальнего плавания, писатель, доброй души человек Колещук Владимир Яковлевич.
Памяти В. И. Скорнякова
Описанным ниже событиям уже более полувека, и свидетелей их, почитай, не осталось. Только не бежит перо легко по бумаге, нет-нет, да и замрет, а пишущий призадумается: как бы это выставить себя того, непутевого, в лучшем виде? Вздохнет да и продолжит дальше. Надумал покаяться, кайся, взялся писать правду - ее и пиши. Но не зря поражался Генрих Манн тем отчаянным смельчакам, что осмеливались писать дневники: ведь каждая жизнь полна позора.
Свинцовым декабрьским днем 1955 года средний траулер "Ясень" торопливо кромсал ломти студенистых волн Северного моря, пересекая его наискосок к Шетландским островам. Лирическое название мало подходило пропахшему рыбой суденышку, но рыбакам нравилось, смягчало их грубоватые души.
Скворцов, бывший краснофлотец, а ныне - капитан дальнего плавания, мужчина двадцати семи лет, со стальными глазами, волевым подбородком и непререкаемым баритоном, нрав имел, вместе с тем, довольно добродушный, характер сдержанный. Своей представительной фигурой не обеднил бы интерьер капитанского мостика большого океанского корабля. Судьба же назначила Скворцову водить по морям не белоснежный лайнер с вылощенной командой, а посадила на скромный, крашеный шаровой краской СРТ, типа "логгер", водоизмещением в триста пятьдесят тонн, с малым, не обремененным изысканными манерами экипажем. И капитанский мостик здесь тесноват, не разгуляешься. Рыбацкий капитан на судьбу не сетовал. Более того, выпавшая доля ему даже нравилась, склонен был неленивый добытчик к промысловым утехам. Потому побуждал сегодня механиков накручивать обороты. А еще и зюйд-остовый ветерок, балла на четыре, помогал, толкал в корму. Со вчерашнего дня, едва только вернулся "Ясень" из нелюдимого всегда Скагеррака, плотно засел капитан Скворцов в кресло радиооператора. Терпеливо вращал он верньеры, стараясь выдавить из приемника что-либо существеннее, чем скупая официальная промсводка, перехватить приватные обмены. Слышимость плохая, по ушам бьют грозовые разряды, но "желающий слышать да услышит".
Почти вышли на траверз Норт-Анета, когда капитан высунул из радиорубки свою красивую голову и азартным голосом загонщика велел штурману подправить курс, подвернуть на промысловый квадрат "90-ольга". Туда, судя по эфирным недомолвкам, двигались вожделенные косяки.
Вахтенный помощник проложил новый курс, прикинул по карте расстояние.
- Сутки ходу, Владимир Иваныч.
Скворцов ходил по рубке, задевая крупным своим телом рулевого матроса. Возбужденно потирал руки.
- Скоро свежей рыбки отведаем. Любишь жареную селедку, Артемов?
Рулевой осклабился: кто же, мол, ее не любит. А еще польщен тем, как по-свойски к нему обращались. Команде капитан нравился. А тот вышел на крыльцо мостика, улыбнулся скользящим вдоль бортов струям, довольно кивнул помощнику:
- Сутки, говоришь? Как раз к вечерней выметке.
Попутный ветер, между тем, вдруг ударил порывом, взъерошил гребни. Забелели по серому морю барашки. Капитан недовольно понюхал сырой воздух.
- Задувает, бродяга.
Поразмыслив, добавил, скорее для самоуспокоения:
- С этого направления штормовых ветров, говорят, не бывает.
Зато попутный - это нам на руку. Так что готовьтесь, мужики, к трудам, шибко серьезным трудам. Хватит бока отлёживать!
Повысив наш тонус, капитан покинул мостик. Чтобы побездельничать в каюте напоследок перед долгими месяцами, полными забот. Вахта капитанским энтузиазмом прониклась с удовольствием. Штурманом на вахте был я, автор сего рассказа. Служил на "Ясене" старшим помощником. Являлся, то есть, личностью, в немалой степени ответственной. Выяснилось вскоре, что сие до конца не осознавалось.
К середине моей вахты, к восемнадцати пополудни, ветер добавил по шкале Бофорта до пяти баллов. Все от того же зюйд-оста, редкого в этих местах ветрового направления. Нормальная промысловая погода. Идем хорошо, более десяти узлов. Забывая, что лучшее - враг хорошего, решил из поощряющей ситуации выжать еще чуток. Позвал боцмана, палубного пассажира, довольно много о себе понимающего и весьма строптивого. Хлебом его не корми, - дай повозражать. Предстал передо мной, прикрывая ладонью позевывающий рот. Диалоги со стариком выстраивались трудно. Пытаясь создать непринужденную атмосферу, взбодрил его, как только что взбадривал нас кэп:
- Опух от сна, Филимоныч. Ступай на бак, проветрись. Стаксель подними!
- Порвет, - равнодушно возразил боцман.
- Пусть увязанный сопреет, да? - сразу начинаю злиться.
- Не с чем будет сети ставить, - бурчал Филимоныч, но, заметив, что и без того вывел меня из равновесия, повернулся каменной спиной, на которой было написано: чего с дураком спорить.
Немножко испортил настроение, а сделал все, как надо. Дело-то старина знал. Треугольный парус взвился по штагу, рывком наполнился, расправив все залежалости. Судно прибавило ходу, стало устойчивей на курсе. "Ясень" лихо летел вперед, почти не раскачивая мачтами. Пенный шлейф шипел по бортам, крутым кипятком бурлил за кормой кильватер. Узлов по двенадцати шпарим. Теперь быстрее, чем за сутки, догребем, думал я, премного собою довольный.
Ни через сутки, ни через двое в назначенный квадрат "Ясень" не прибыл.
Ветерок крепчал да крепчал, волна исподволь нарастала. Еще какое-то время пребывал я в легких чувствах, опьяненный нашим бегом в пене и брызгах. Но радости хватило ненадолго, настала пора и трезвым оценкам. Крутая волна уже не только подгоняла судно. Она прокатывалась под килем к носу, а корма проваливалась, чтобы в следующие секунды вздыбиться над очередным валом. Нос упорно уводило в сторону от курса, стучал баллер руля. Штурвал рулевым еле удерживался, его било в руках. Шестерни привода в рулевой колонке подозрительно похрустывали. Парус на носу вздулся болезненно дрожащим пузырем, будто готовый улететь в небеса воздушный шар. Его, стаксель, теперь, не приведя к ветру, и не спустишь. Одно успокаивает: он нам неплохо помогает, действует, как стабилизатор.
За какой-то час перевалило за шесть, потом за семь баллов. И не похоже, чтобы на этом кончилось. Вот тебе и не бывает в Северном море штормов с юго-востока! Однако мы уже в Норвежское выходили, а здесь своя роза ветров, океаническая. Только волна по-прежнему североморская, короткая.
Обеспокоенный тычками в корму, поднялся капитан. Поглядел на кудрявые, по сторонам, гребни, уперся в трепетное полотнище паруса. Сейчас, думаю "выскажется". Нет, промолчал. Тревогу выражало его молчание.
Капитана Скворцова был я, его старпом, на три года моложе. В молодости такая разница, даже не подчеркиваемая, много значит. На берегу мы дружили. Время проводили в одной компании, и я чувствовал себя ровней. Полагал тогда, плавать вместе с другом-капитаном во всех отношениях здорово. Потому предложил Скворцову, при его назначении на "Ясень", свои услуги. Владимир Иванович охотно внес меня в судовую роль. Только одно дело - вместе бражничать, другое - делить ответственность по всем законам субординации. Пока работалось нам хорошо. Скворцов передо мною не чванился, мелкие мои ошибки будто не замечал, только проскальзывала на его лице снисходительная улыбка. Так как боцманской ехидной ухмылке была она не сродни, то и воспринималась как поощрение.
В те годы бурного развития флота в специалистах была большая нужда. Карьера совершалась быстро. Командные должности мы, молодые, занимали, не успев созреть. А работа подпирала, времени ни на раздумье, ни на раскачку не полагалось. Правда, океан учил уму-разуму тоже без проволочек, и за малые годы мы испытали не один форс-мажор. Но ведь морская практика так многообразна. Чтобы ею овладеть, нужно много-много плавать. Никакой учебник не научит, только собственный опыт. Годится и горький, лишь бы не последний в жизни.
Шторм к концу моей вахты уже ревел. Мы мчались так неудержимо, что волна догоняла в замедленном темпе. На гребне волны судно зависало непозволительно долго. Серфинга, о котором мы в те времена и не слыхивали, не получалось. Корпус проваливался, просто тонул, тогда как нос и корма обнажали штевни. При этом резко нарушалась остойчивость. Раз за разом вкатывались на палубу клокочущие буруны, опасно погребали под собой трюмные люки, яростно ударяли в носовой кап. Под ним, в кубрике, оказалась отрезанной почти половина экипажа. Люди там, слыша, что творится наверху, не имея от командования никаких сведений, сильно встревожились и, как после выяснилось, близки были к панике. А командование на мостике приходило к пониманию: волна с кормы нам не услужливый помощник, а опасный попутчик, выжидающий момент нанести в спину роковой удар.
- Надо носом на волну вставать и людей из носового кубрика переводить в корму, - озабоченно сказал капитан и разрядил беспокойство шуткой: - Не то ребята без ужина останутся.
Было же не до ужина. Его кок и приготовить не сумел. Было и не до шуток. Едва приняли новое решение, как "Ясень" погрузился в пенную водную массу по самые крылья мостика и стремительно повалился на левый борт. Удержались на ногах, только крепко хватаясь за что попало. В штурманской выгородке с прокладочного стола давно слетели карты, а теперь из шкафчика с громким стуком вывалились тяжелые тома лоций. Из радиорубки доносились глухие восклицания "маркони". Рулевой повис на штурвале. "Ясень" с трудом выпрямился. Капитан громко скомандовал:
- Лево на борт!
Матрос, это был уже не Артемов, а сменивший его моряк, не столь расторопный, не успел выполнить команду. В корпус снова ударило, будто тараном. Вода хлынула через рубку. Теперь "Ясень" падал на правый борт. За переборкой охал радист, рухнувший на передатчик. Мы с капитаном ухватились за третьего штурмана, он, крепыш, нас сдержал. А рулевой матрос едва не вылетел на крыло в распахнувшуюся дверь. Получив свободу, колесо штурвала раскрутилось до упора. Постанывая от ушибов, моряк вернулся к своему посту и в замешательстве воскликнул:
- Руль не действует!
Капитан самолично крутанул безвольный обод, поставил телеграф на "стоп". Напряженно мы ждали, что же произойдет дальше. К нашему большому облегчению, "Ясень" не развернуло поперек ветра, под бортовой удар волны. Положить судно совсем лагом не давал парус. Он стойко продолжал выполнять спасительную функцию, вытягивая нос судна за ветром. Заливать нас стало меньше, мы это быстро заметили. Потеряв ход, корабль не проваливался уже под воду, волна свободно прокатывалась, почти не вторгаясь на палубу. И лишь теперь до конца осознали мы ту опасность, которой подвергали себя, бегая наперегонки с попутной волной.
"Спутная волна". Именно так называлась неведомая прежде угроза. Назвали те, кто прежде попадал в коварную ловушку. А мы, неужели не ведали мы ни о чем подобном? Что-то слышали, конечно. Однажды, на Балтике, странным образом опрокинулся вверх килем небольшой "тралец". Все, кто был наверху, погибли, и рассказать о случае и его обстоятельствах некому. Чудом спасся механик: вынырнул из машинного отделения и вскарабкался на днище. Мы знакомы были с ним. Артур Кропельницкий вспоминал: шли они по волне. Другое подобное происшествие случилось где-то на Севере. И тоже никаких подробностей. Определенных выводов из этого не последовало. Получалось, чтобы явление познать, надо испытать его на собственной шкуре.
Слово "спутный" еще В. Даль в своем знаменитом словаре зафиксировал. А "Справочник капитана дальнего плавания", изданный через полтора десятка лет после наших захватывающих дух приключений, дает характеристику и "мертвой воды", и "сейшей - стоячих волн", и "волн сейсмических" (цунами). Ни слова не сказано лишь о "спутной волне". И можно догадаться, почему: спутная волна не явление, а понятие. Привнесенное обстоятельство. Следствие "человеческого фактора", так сказать. Наше неведение понятно. Вот только не удовлетворило бы оно многострадальный экипаж "Ясеня", дойди дело до крайности.
Не дошло, раз я имею возможность что-то рассказать.
Положение, впрочем, оставалось не блестящим. В конической бронзовой шестерне обломилась пара зубьев. Не имея ничего в запасе, отремонтировать рулевое устройство невозможно. По теории - невозможно. Практически же старший механик Родин обещал руль восстановить. Он взялся вернуть на место выкрошенные зубья. Как скоро? Петр Федорович призвал потерпеть. Механики сняли дефектную шестерню, собрали обломки, пошли колдовать. И осталось только ждать, стиснув зубы собственные.
К середине последней вахты шторм дошел до степени жестокого. Северную Атлантику накрыла глухая, беспросветная ночь. Вокруг ни огонька, никто не придет на помощь. Жутко глядеть на беснование стихии, но ко всему человек притерпится. "Ясень" дрейфовал на норд-вест, достойно перенося удары. Он удачно отыгрывался на крутых валах. Они вставали стеной, стремясь сокрушить, но все было наглухо задраено, внутрь вода не проникала. Команду из носового кубрика, выбрав момент, перевели в корму, и люди выглядели счастливыми, соединившись со всеми. В рулевую рубку понабилось народу. Невольно тянуло туда, где предполагалась более высокая компетентность. Естественное желание снять личные опасения, убедиться в том, что ничего страшного кораблю не грозит. И "компетентные лица" оказались бы совсем никчемными командирами, если бы дали таким страхам повод укрепиться. Капитан вел себя спокойно, бросая иногда малозначащие реплики. Шуток больше не отпускал. Это как раз могло бы родить подозрения. И я, старпом, свое поведение не назову предосудительным. Отваги по молодости хватало. Но все в душе было напряжено. Потому что мореходность судна подвергалась великим испытаниям. И это еще не стало пределом.
С робкой надеждой смотрели мы с капитаном на освещенный прожектором призрачный символ нашего зыбкого равновесия. Как Мюнхгаузен за собственные волосы, вытаскивал нас штормовой парус, частично в разрез волне. Смотрели и молились: только бы не расползлась по швам парусина, выдержал бы бегучий, сезальского троса такелаж! И растительная основа устояла. Не выдержала сталь.
Как позднее выяснилось, лопнула скоба шкотового угла стакселя. Получив свободу, парусное полотнище взметнулось гигантским флагом, забилось в громких хлопках. Скоро его разодрало на полосы, и флаг превратился в несколько бесформенных вымпелов. Но прежде, чем это случилось, судно окончательно развернуло лагом к волне. Остался "Ясень" без руля и без ветрил. И океан тотчас завладел беспомощным корпусом. Теперь нас ожидало самое ужасное. Вода с палубы не сходила, размах качки стал близким к катастрофическому, мачты едва не ложились на воду. Мотало так, что со штатных мест посрывало все, казалось, надежно закрепленное. В каютах беспорядочными выстрелами хлопали дверцы шкафчиков, с лязгом катались различные предметы. На камбузе гремели кастрюли, а печные конфорки даже повылетали из гнезд. На мостике с переборки сорвался огнетушитель. Пока его не выбросили за борт, он летал по рубке артиллерийской болванкой, грозя искалечить. Судно наполнилось звуками различных тонов и силы, что в сопровождении рева ветра и грохота волн оформилось в адскую какофонию.