- Очень люблю лекции Ландау. И еще Якова Терлецкого. Он мой руководитель. Слушай, - интересовался теперь Хади, - почему ваши студенты ездят на целину? Это повинность? У нас ненавидят трудовую повинность… Однажды нашим крестьянам приказали строить дорогу: мимо собирался ехать английский губернатор. Наша деревня не тронулась с места, и всех потом оштрафовали. Почему у вас интеллигентные люди должны ехать в дикие места и выполнять чужие приказы?
- О мир элементарных частиц! Как ты не понимаешь? Почему бы студентам и не поехать? Там весело. Все такие дружные. Люди поют, рассказывают анекдоты, работают. Я сама поехала со своим курсом на целину. Меня никто к этому не принуждал.
- Не понимаю все же… пусть едут те, кто голодает, но тебе зачем?
Анна уже рассказывала, что целинный совхоз - это бесконечные поля пшеницы, обилие шампиньонов в степи, чудные березовые колки вокруг. Около одной из таких прохладных рощиц студенты факультета журналистики поклялись местному бригадиру Автюкову, что до осени непременно создадут совхозным свиньям почти человеческие условия, в том числе, комнату для матери и поросенка, а сами при этом обещают "не хрюкать", какие бы трудности не выпали на их долю.
Здоровый рослый Автюков, по его поводу в деревне шутили, что он один заменит на земле взвод солдат или трактор "Беларусь", целое лето охотно покрикивал на своих подопечных:
- А ну быстрее, рахитики! Надо щедрее работать, щедрее давать! Учтите, каждая щель - это ведро воды на поросенка. Штукатурьте стены лучше, еж твою кубрялка!
Все лето студенты охотно бегали за раствором, заливали бетоном опалубку, добросовестно, чтоб не оставить просвета на крыше даже с копеечку, замазывали глиной камышовые маты.
К вечеру на руках вспыхивали бесконечные волдыри, ресницы в глине шлепали по лицу, как калоши, но после ужина все бежали в степь, плясали у костра лихие твисты.
- Знаешь, как мы там пели? И песни сочиняли:
Догорают осенние листья
И полынные травы горчат,
Тихо-тихо поют журналисты,
Не умеющие молчать.
Анна изображала, как мальчишки бренчали на гитарах, какой огромной была степь вокруг и как они превосходно себя там чувствовали.
- Но лично тебе что дала целина? - спросил строго Хади.
Девушка долго не тянула с ответом.
- Щеки, из-за которых ушей не видно! - выпалила она. - Нас там вкусно кормили!
- И все? За тяжелый труд вам ничего не платили?
- Почему? Видишь эту шубу? Я купила ее на деньги, которые заработала на целине.
- Тогда почему о деньгах ты говоришь в последнюю очередь?
Такой примитивный вопрос удивил девушку. Она пожала плечами и робко заметила.
- Деньги - вроде не самое главное в нашей жизни…
"Убедила его или нет?", - смущенно думала в это время она, желая все-таки объяснить, что бескорыстие - совсем неплохая субстанция, если и вокруг тебя жизнь такая же, а почти все ребята рядом насмерть были лишены какой-либо алчности, и вообще, главное, когда есть с кем петь песни, улыбаться, дружить, да еще и любить.
Африка… В детстве она была для Анны страной Лимпопо, в которой добрый доктор непременно побеждает злого Бармалея. Потом как-то удивилась, почему так красиво называется река: Голубой Нил?
- Он не голубой, он мутный, - заметил Хади.
- Неужто? Почему?
Познакомившись с Хади, Анна то и дело задавала вопросы: какого цвета земля в Африке, как выглядят листья финиковой пальмы?
- Скажи, что такое африканский социализм?
- Перераспределение частной собственности, однако, не ликвидация ее.
Укоризненно, будто Хади лично виноват в таком половинчатом решении, она спросила:
- Отчего же не ликвидация?
- Какой феодал позволит, чтоб у него отняли поле, даже если оно очень большое? Этот вопрос решить, чтобы никого не обидеть, практически трудно.
- Но в России решили…
- Очень сложной ценой… И тогда решить бы его мягче. Чтоб ни один пласт людей не давил на другой.
- Как это можно, если хочешь, чтобы в стране жили все, а не существовали многие? Частная собственность разве не расправляется с людьми? Батракам в России прежде почти ничего не платили. Или давали за тяжелый труд такие гроши, что хватало жить лишь на соломе, притом на чужой. Этих людей не жалко? Кто их защитит? Они и восстали. Много было на земле восстаний, и только в моей стране за всю историю человечества рабочие победили!
Молодые люди уже были в общежитии, на том этаже, где жили физики. Девушки здесь были редкостью, тут они гляделись в диковинку. Лишь в комнате Хади собеседники перестали ощущать неловкость и могли спорить дальше.
На столе рядом с учебником по квантовой механике лежала книга французского философа Сартра. Хади наклонился над ней, перевернул страницы, потом воскликнул:
- Гляди, а ведь ты права! Посмотри, что пишет Сартр…
- Что?
Хади уже переводил с английского.
- "Бунт - всегда прав!".
- Вот видишь, я же говорила! - обрадовалась Анна, но через минуту задумалась.
- Странно видеть такие четкие определения у этого писателя, - проговорила она. - Сартр ведь - за свободу выбора, хочешь, живи с идеей, а то и вовсе без идеи живи. Любой поступок, даже гнусный, философ не осуждает. Что это за свобода, если она не ощущает ценности того или иного поведения?
- Налицо теорема относительности, - охотно ответил ей студент физфака. - Все в этом мире относительно, все можно изменить, если применить эту теорию к жизни. И тут же меняются принципы.
- Ой, только не надо! - взмолилась девушка. - Лично я категорически против такой свободы, - спорила с Хади, уже и с Сартром она, объяснив, что с ее точки зрения, если у тебя мать, жена, ребенок, и не заботиться о них - это свобода недочеловека. - Какая может быть у каждого свобода? Свобода быть свиньей… Объясни? Свобода - это иллюзия, мираж…
"Один - и свободен, - продолжал Хади цитировать Сартра. - "Но эта свобода напоминает смерть"".
- Ага, значит, свобода приемлема только на кладбище?
Теперь эту книгу они читали вместе и удивлялись тому, как философ, даже с житейской точки зрения, все время противоречит себе, к примеру, утверждая, что "человек обречен на свободу".
- Я не хочу никакой обреченности! - вопила Анна.
Но если ты родился, спорили молодые люди друг с другом, ты уже не свободен, ты зависишь от дождя, солнца, от своей профессии. Ты обязан хоть чему-то всерьез учиться, чтоб не висеть на шее других. Твои дети каждый день хотят есть, их надо лечить, водить к врачу, вместе с ними сидеть над тетрадками. Какую свободу от общества и людей предлагает Сартр? Свободу как у обезьян? Но в стае животные тоже заботятся друг о друге.
- В природе вообще нет такого понятия, как свобода, - утверждала Анна. - Это буржуазная выдумка, чтоб оправдать любое насилие, подлость, даже войну.
- Что тебя не устраивает, - насмешливо заметил Хади, - так это буржуазия придумала… Вольтер сказал, - напомнил Хади, - "я не разделяю ваших взглядов, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность их свободно высказывать".
- Сплошная демагогия - рассмеялась Анна и возразила: - Если бы Вольтер знал, что племянница уморит его в старости голодом, оценил бы ее предварительные ласковые слова иначе. Вряд ли философ отдал бы жизнь за свободу подлой бесцеремонности, за свободу голода. Свобода нужна только негодяю.
Этот горячий спор неожиданно закончил глядевший на собеседников с портрета книги Сартр, который со страниц своего эссе изрек нечто для них примиряющее, хотя бы на короткое время, то, что остудило бы даже буйные головы: "А ну, познания человеческие, поглядим, кто кого!".
Часы на руках Хади говорили о том, что пора расставаться, пора Анне уходить на север, в свой корпус, в свою комнату. Перед уходом она внимательно глянула на фотографию, стоявшую в рамочке на столе.
- С кем это ты на фото? - спросила девушка.
- С двоюродной сестрой. Видишь, как мы похожи.
Хади тут же вытащил из чемодана маленький альбом, показал портреты матери, сестер. Вот тут он совсем ребенком играет с той же девочкой во дворе.
- Это дочь маминой сестры. Потому мы похожи друг на друга.
Вспомнив, как много зачетов надо сдать в предстоящие дни, сколько еще придется сидеть в библиотеке, Анна предложила следующий раз встретиться в столовой.
- Почему? - не понял он.
- Нынче сессия, тысяча книг в одну ночь… Беседы со знакомыми могу вести только за обеденным столом.
Хади рассмеялся.
- Обещаю три раза в день приходить в столовую!
Тихо потрескивали на шестнадцатом этаже стекла окон.
На них мороз уже набросал звезды, ели, папоротники, и даже пальмы, фантазийно объединив на маленьком пространстве растительность чуть ли не всех континентов. Далеко внизу слышался рокот автомобиля, за стеной умолкло радио, и такая тишина разлилась по многочисленным комнатам общежития, что девушка, будто запоздавшая Золушка, опрометью бежала по лестнице, чтобы быстрее оказаться на своем, отведенном ей нынче временем пространстве, будто в шатре царя Гвидона, теплом и надежном.
За стеной комнаты включили магнитофон. Песни американской певицы Джоан Баэз в течение часа взывали к миру, богу и справедливости, но эти энергичные песни не успокаивали Анну, а растравляли душу больше и больше. Причина для этого была. Хади весь день не звонил, не объявился он и к вечеру. Не случилось ли что-нибудь?
Лифт застревал на каждом этаже и опускался так медленно, будто лифтер сдавал экзамен по технике безопасности. В кабине уже шутили, что, мол, на оленях все же лучше.
Наконец-то Анна оказалась на нужном ей этаже.
- Come in, - ответили ей. - Войдите!
Облако густого сигаретного дыма тут же заволокло гостью. В комнате говорили очень громко, все время крутили рычажок радио, и, если при этом лилась веселая музыка, почему-то по-русски и по-арабски крепко ругались.
- Что случилось?
- Тсс… потом…
Наконец-то началась долгожданная передача последних известий.
"Никакой связи со столицей страны не имеется, - взволнованно говорил диктор. - Аэродром и телеграф охраняются. По сообщениям английского радио, в стране взяла власть в свои руки военная хунта".
Самым храбрым, судя по прежним рассказам Хади, был в этой комнате геолог Аид. В экспедиции, в геологической партии на Кавказе он однажды шел с котелком за водой к ручью и вдруг нос к носу столкнулся с медведем. От неожиданности и от страха Аид поздоровался со зверем по-арабски, потом по-русски. Не забыл приветствие и на английском. Медведь крякнул, рявкнул и… присел. Видимо, с таким полиглотом в горах он еще не сталкивался. Парень в это время спокойно прошел мимо.
Нынче Аид прямо-таки приник к радиоприемнику.
Нервно взглянул на товарищей студент из Литературного института Осман. Его стихи о родине и свободе в эти дни публиковались во многих советских журналах. Халим с биологического взволнованно поглаживал волосы.
- Что же делать? - тревожился физик Мухаммед. Высокий, тонкий, изящный, как рисунок восточной графики, этот парень нравился многим. И в первую очередь, конечно, университетской дирекции. Поэтому, как только он женился, ему сразу же дали для его молодой семьи лучшую комнату в общежитии. Слово на митинге, путевки в Коктебель, билеты в Большой театр - все в первую очередь выпадало Мухаммеду. Многие завидовали этому баловню судьбы!
Но спокойным в этой комнате выглядел лишь однокурсник Анны - Рахман. Он и на лекциях, как египетский сфинкс, бывало, не шевельнется. Как ни заглянешь в его тетрадь, в ней написаны лишь два слова: "марксизма-ленинизма". А Рахман в это время величественно изучает афро-арабскую периодику. Потом жуликовато и хитро просит кого-нибудь: "Напиши шпаргалки, моя хабиба…".
Видите ли, моя любимая!
"Отодвинуть бы в сторону арктического льда все мерзкие хунты…", - думала в это время Анна. Ведь ей так не хотелось видеть людей, которые набились в комнату Хади, понурыми и невеселыми. И, чтобы хоть немного их отвлечь от печальных известий, она вдруг насмешливо выпалила:
- Ну, какие у вас революции, ребята? Сломают на улицах несколько пальм, погоняют из одного Нила в другой крокодилов, а на утро - покой, тишина…
В ответ - гомерический, вот-вот брызнут стекла окон, хохот.
- С ума сошла! - вскочил со стула биолог Халим и возмутился: - У нас, видите ли, только пальмы ломают, у нас только подобие революции… Настоящая была только у вас, да?!
Хади не дал в обиду Анну.
- Конечно, у нас ломают пальмы, - вроде бы согласился он с девушкой, но через мгновение возразил и добавил жестко, что потом ими ломают головы, позвоночники…
- Ломают судьбы народов, понимаешь? У целой страны опять отнято будущее, - вставил гневно Осман.
- Кто она такая? - возмутился и неприязненно глянул на гостью Халим. - У нас тут свои дела…
Однокурсник Анны мгновенно утратил свое хваленое равнодушие, отложил газету в сторону.
- Хватит, - остановил его Рахман, добавив, что девушка живет в стране, в которой за целую жизнь не услышишь ни единого выстрела. Потому у нее и столь добродушный взгляд на мир.
Рахман рассказал вроде незначащее, вспомнив, как недавно работал в их стране собкор Володя, который прислал в редакцию африканской газеты сообщение о том, что в аэропорту далекого русского города Новосибирска уже объявили посадку на самолет, но Ил-118 почему-то не взлетал, а стоял еще час, хотя экипаж получил разрешение на взлет. Пассажиры, конечно, забеспокоились, но им объяснили, что на полосе гуляет лосенок и дежурные ждут патрульную машину, чтобы отправить животное в лес. Что вскоре и было сделано, а ИЛ благополучно взмыл в воздух.
Вскоре Володя увидел свое сообщение в печати и вихрем ворвался в редакцию.
- Кто переводил? - с порога уже взвыл он. - Это же грубейший ляп! Это ошибка…
Местный редактор взял в руки газету.
- Где ты увидел ошибку? - спокойно спросил он. - Так и у тебя написано. Все верно.
- Верно? - наступал на редактора собкор. - Я написал, что на полосе гуляет лосенок. Понимаешь, лосенок…
- Ну и что?
- Ты же перевел, что верблюжонок. Но в Сибири нет верблюдов.
- А у нас нет лосей, - спокойно возразил африканский редактор. - Наши люди не понимают, что такое лосенок. А верблюжонок… гуляет на полосе около самолета… это понятно нашему читателю, это смешно…
Друзья Хади, окунувшиеся было в мир печальных известий, повеселели.
- Ты когда-нибудь видела автомат? - обернувшись к девушке, спросил Рахман: - И как из него стреляют?
- Нет, - ответила Анна, удивившись вопросу.
- Вот почему советскому человеку трудно представить себе жизнь в нашей стране, - объяснил Рахман землякам и повернулся к гостье:
- Ты была когда-нибудь в саванне и знаешь, что там происходит?
- Конечно, нет…
- Представь себе…
Граница страны. Раскаленные горы, колодец, верблюды. Возле них караванщики. А в пещерах под брезентом мешки.
- Когда поднимешь брезент, что там увидишь? Детей, - с горькой ухмылкой добавил Рахман. - Десяти-двенадцати лет. Украденных. Кто-то из них плачет, кто-то стонет, иной ребенок просто умирает. В мешках. Это контрабанда живого товара, это невольничьи караваны из Черной Африки на Арабский Восток. Рабство на земле еще не кончилось! Хотя об этом в газетах почти не пишут. Но как только появляется в печати такой материал, журналиста убивают. А мы такую информацию все-таки даем! Потом опрометью убираемся из страны, чтобы выжить.
- В наше время? - испугалась девушка.
- Да, в наше время. И двадцатый век, к сожалению, мало чем отличается от средневековья. Правды добиться можно только сменой системы. Чтоб была она такой же, как в Советском Союзе. Вашим людям она кажется строгой, но они не пересекали Африку в детстве в рабовладельческих мешках.
Из истории Анна вспомнила, что английский фельдмаршал Китченер, в 1914 году - граф Хартумский, который руководил подавлением восстания махдистов в Судане, как-то признался, что мораль для английских войск кончается за Суэцем. И за Суэцем тогда шел страшный грабеж народов, которых англичане презрительно называли туземным населением.
- У нас серьезные революции, Анна! Помочь на африканской земле каждому, воспитать правильное сознание, аккуратно ввести человека в современный мир, превратить Африку в континент высокой цивилизации - это и есть наши задачи, задачи чернокожих коммунистов, - объяснял девушке Рахман.
За стенкой тихо звучала безмятежная мелодия вальса.
- А мир как вулкан, - взволнованно продолжал он, - кипит, выстреливает. Сейчас метнуло в нашей стране. Возможно, в эти дни мы не досчитаемся некоторых своих товарищей. Лет через десять-пятнадцать не досчитаемся многих. Но без дальнейшей борьбы за нормальную жизнь африканца наш мир - не реален.
Слова Рахмана встревожили Анну до смерти, а как еще не хотелось взрослеть, как не хотелось лишаться своей безмятежности! Но избавиться ли мгновенно от невозмутимости, если в собственной стране много лет ничего не происходит: цены в магазинах, будто игрушки из "Детского мира", всегда одни и те же? Дороги и тротуары никто не минирует, поезда не взрывают, самолеты летят по расписанию даже на самый дальний Восток. Лишь контролер иногда покрикивает в автобусе на безбилетников, да пьяно и дурно орет в каком-нибудь подъезде подгулявший мужик.
В этой небольшой комнатке Анна впервые поняла, что жить на земле иногда очень страшно.
- Только бы не пришли к власти исламисты, - размышлял вслух Рахман. - Только бы не они…
В ответ взорвался Халим:
- Чем тебе мешает религия? Люди охотно слушают муллу, никто зря не возьмет в руки автомат. В стране будет покой… Религия - вечна…
- О, ты больше мусульманин, чем сам Аллах?
- Никогда при исламистах не будет покоя, - возразил молчавший до этого философ Фарук. - Слушать муллу? За две тысячи лет религия что-нибудь решила в жизни людей? Хоть одну войну остановила? Построила ли заводы, фабрики, жилье?
- Как ты смеешь критиковать религию? Тебя на том свете за это накажут.
- Лучше жить на этом свете, чем на том, - отчеканил твердо Фарук. - В Советском Союзе не молились, ученым было некогда отбивать поклоны пять раз в день, они много работали и первыми запустили человека в космос! А где в это время был наш мусульманский мир? В мечетях. Мы даже детей своих в сандалии не обули. Много учится наших женщин?
К плечу Фарука доверчиво прильнула русская девушка Рая. Румянец во всю щеку, легкая прическа из густых русых волос… С каким обожанием глядела она на своего парня! За версту видно, что этих людей сблизили только чувства…
- Но ислам… это очень ценно, это достижения веков! - упорствовал Халим.
- Возможно, и ценно. Но почему верующий мусульманин лучше других, почему только он верный и только он имеет право на жизнь в целой Вселенной? Вот я стою под солнцем, оно меня больше обогревает, потому что я мусульманин? А от Раи к вечеру убегает, потому что она христианка? - вновь заговорил Фарук.
- Ах, ты вспомнил о солнце? - взбеленился Халим, покосившись на Анну, Раю, затараторил дальше. - Пусть эти белые знают, что нас солнце действительно больше любит, потому и кожа у нас черная. Нам не надо обогревать жилища. У нас вкуснее плоды. Мы живем почти в раю…
- И в Африке дольше живут люди, чем на севере, у нас лучше образование? - рассмеялся Аид.