Потом оказалось, что так закончилось наше "тайное благодеяние". У Великого Князя с Лили затянулся роман. Когда девушка узнала об обмане, то выстрелила в своего героя, не зная, кто он. Когда ее арестовали, она себя не назвала, боясь напугать мать. Потом Великий Князь хлопотал об её освобождении, но сказал полицмейстеру, что хотел бы избавиться от этой семьи, чтобы убрать их из Царского. А в то время Митя уехал полечиться к отцу. Отец навел справки. Оказалось, что эта дама, мать Лили, была вдова еврея; ей жить, конечно, было нельзя в Царском. Но она что-то скрыла - уж не знаю - словом, жила под чужим именем. Ну, и ее вместе с Лили арестовали. А детей у неё отняли. Она умерла в тюрьме, а Лили куда-то услали.
Все это вышло ужасно. Великого Князя не было. Он об этом узнал только когда вернулся, месяцев через восемь. Страшно волновался.
- Вот, - говорит Митя, - наши полицейские…. Готовы человека живьем съесть! Перестарался, мерзавец!
Он собирался было навести справки о том, куда девалась Лили. Потом решил ограничиться выговором полицмейстеру… И еще боялся, что дойдет до Мамы.
Бедная, бедная девочка!
А мы так искренно верили в то, что наше "тайное даяние" принесет счастье всей семье.
7 мая - 11.
Старец едет. Ждем его с нетерпением. Мама говорит:
- Он единственный человек, который вносит мир в мою душу.
И дети его ждут. Любят его святые слова. Оказывается, он задержался. Совершил паломничество в Саров. И не один, а с народом. Его большой душе надо, чтобы всякий, кто будет около него, возрадовался. А посему Мама сегодня отправила ему 3000 рублей на подарки для народа.
9 июня. - 1.
- И вот, - говорит старец, - эти министры - ослы: велят из Царицына убрать Илиодора, а это не понимают, что за ним сто старух поплетутся и такой рев подымут, что никакими пушками не заглушишь… Дурьи головы! Надо, чтобы все спокойно!
И опять о Л. Толстом вспомнил:
- Папе, - говорит, - на графов не везет: графа Л. Толстого за характер синод оттолкнул, графа Витте (так как он граф - Витте) зовут за большую умность - так это не годится: плохое то хозяйство, когда хозяин умного приказчика боится!
Да, прав старец, прав святой пророк!
Мама говорит:
- Если бы я не была царица, то была бы с теми, кто против царей!..
Думаю - если бы старец не был святым человеком, то был бы тоже с теми, кто против.
9 июля.
Старец говорит:
- Царские министры много дальше не видят своего носа. Вот им граф Лев Толстой чем-то не по нутру пришелся. Они синоду и напели. А этот и рад. Ведь попы - души продажные… Тоже вот, выслужиться хотели - ему отречение от церкви… Думали - он заплачет, в ножки поклонится: "Дайте, мол, свое благословение!" А он и не подумал! А Папа, как стал помирать граф Толстой, печально так сквозь слезы сказал: "Не он перед церковью, а перед ним церковь виновата, что он не как христианин, без покаяния умирает. Церковь сумела наказать, а не сумела на свою сторону перетянуть!" Вот что сказал Папа, а они думали - царю-батюшке угодили! Щенки слепые, а не правители, дальше сиськи суки не видят!
И как он прав! Ах, как он прав!
Отречение графа Л. Толстого от церкви внесла большую горечь во всю царскую семью.
Мама говорит:
- Граф Л. Толстой - величайший мировой ум, гений… И этот человек, который жил в наше время, относился злобно к нам, потому что к нему церковники применили такую же плеть, как к любому поваренку. И это так тяжело! Особенно потому, что вся Европа это нам поставила в вину. И еще потому, что "Война и мир" это - лучшая русская книга…
Меня несколько удивило, что Мама так отозвалась об этой книге, так как граф Толстой очень откровенно высказывает в ней свои симпатии солдатам, а не генералам, и еще посмеивается над царем Александром Павловичем… И вообще над царями… Но в этом отношении Мама верна себе, она человек культурный, и от этого ей не уйти.
А раз она мне сказала:
- Ах, Аннет, если бы я не была царицей, то присоединилась бы к тем, кто нас царей, ненавидит, - так много жестокости! Такая узкость!.. Но мы, цари, - помазанники Бога и должны нести свой крест…
Папа его имеет.
Странно, когда всмотришься в Папу и Маму, оба они "Не для величия и славы", как им для них поет поэт державный К. Р. Они люди глубокой веры, тишины… Любят свой покой, своих детей… Ну, и судьба поставила их царствовать Конечно, положение не только обязывает, но и развращает. Особенно власть.
Это я знаю по себе. Власть очень портит. Кружит голову. Сбивает с пути скромной, молитвенной жизни. И все же Мама - величайшая мученица. В ней, в буквальном смысле, все болит. У ней столько ответственности, столько забот и так мало чистой радости.
18 июля.
Столыпин настаивает, чтобы как-нибудь убрать Илиодора из Царицына. Он сказал Папе:
- Нельзя допустить (хотя бы и на религиозной почве) устраивать погромы. Илиодор - погромщик и опасный монах. Сильно действует на толпу. Этот сумасшедший несет позор. О нем слишком много говорят. Его надо убрать из Царицына. Там готовится бунтовское гнездо.
Я думаю - Столыпин прав. Илиодор - это злокачественная язва. Его надо обессилить. А старец говорит:
- Надо еще маленько выждать, а то, ежели так, нахрапом, Илиодорушку уберут, народ его мучеником признает. А народ страсть как мучеников любит!
Как он мудро рассуждает!
9 сентября.
Однако, синод, под влиянием Столыпина, настоял на своем. Илиодора перевезли из Царицына в Новосильевский монастырь. Шуму чтоб меньше было. А старец обиделся, что без него порешили. Сказал:
- Ежели они без меня решают, то я это решение смахну… Пущай остается в Царицыне, пока я того требую!
Мама хоть и очень обижена на Илиодора за эту мошенническую историю с образом Казанской Богоматери, но старцу не решилась отказать, и потому решение синода отменили и Илиодора оставили в Царицыне.
А князь Андроников приезжал и говорил:
- Отец Григорий по доброте своего же врага Илиодора защищает. А этот враг только выбирает удобный момент, чтобы его раздавить!
Я его успокоила, сказав, что раздавить старца не так просто, так как Илиодора и Гермогена Мама терпит только по милости Григория Ефимовича. И что его слова довольно, чтобы их убрать. Кн. Андроников улыбнулся:
- Анна Александровна, а вы разве не знаете, что старец также смертный, а у этих голубчиков рука не дрогнет убить того, кто им станет на дороге?
И так он это сказал, что у меня мурашки по телу забегали.
Так много врагов, так много врагов! И главное - со всех сторон. Сохрани его, Господи!
6 июля - 11.
Папа еще при первой свидании с Илиодором, - когда старец велел его Папе принять, сказал ему:
- Ты во всем должен следовать указаниям старца, и если тебе дана возможность жалить, то пускай свое жало против революционеров и жидов. А министров и других правителей не трогай!.. А Главное, во всем слушайся Григория Ефимовича. Его Бог избрал нам в советники. Умудрил его.
А что сделал Илиодор? Он не удовольствовался еврейскими погромами, а стал кидаться на губернатора. Этого мало. Отрастил зубы и бросался на самого старца. Тут уже придется накинуть цепь!
7 сентября - 10.
Ненавижу Илиодора! Ненавижу! Несмотря на то, что старец говорит:
- Его должно почитать, потому - на нем благодать!
И все же ненавижу.
Что-то в нем есть такое, что делает его отвратительным. Гадливым. Он когда смотрит, то кажется проникает глазами. И в позах его что-то стыдное. Я знаю: враги старца говорят, что старец своим касанием оскверняет женщину. Но так говорить могут только враги и люди, с развратом в помыслах. От касаний старца чувствуешь только, что поднимаешься над землей. Что ничего тебе не надо. Ничто тебя не трогает. А есть высшее, сладостное, что кружит тебя над землей. И это не ласка его, не сладострастие, а горячая волна божественного. И никакие радости не сравнить с этим сладчайшим туманом.
Вспоминаю величайший трепет моего существа.
Когда мы приехали к старцу, то он водил нас по деревням. Чтобы, - так говорил он, - я видела, в какой грязи живет народ. Какой горький хлеб крестьянский. И еще для того, чтобы видеть, как его почитает народ.
Когда мы шли по улице, то я видела, как крестьяне кидались ему в ноги и молили:
- Благослови, спаси, помолись за нас!
И он, такой жалостливый, поднимал их и обделял. И я никогда не представляла себе, что он так много раздает народу.
И я не могла и подумать, что он делает это только для нас. Потому что, когда я вечером шла с Варей и к нам присоединилась старуха Ириша (она не верит в Григория Ефимовича, говорит, что он не от Бога) и все же водила нас по дворам и показывала: "Тут он избу починил, там корову купил, там - лошадь. Там на детей дает. На его счет обучаются, на его счет лечатся…" Это требует десятков тысяч.
- Такой царской щедрости никто никогда не видел! - говорят крестьяне.
Вечером П. Д. нас кормила чем-то очень жирным и сладким. Пили вино, пели песни.
Вся комната старца увешана коврами. Мягко-красная оттоманка. Против неё, на столе, божница, в ней икона Божьей Матери. В черной без позолоты оправе. Старинное письмо. Когда смотришь издали, то видишь только бледные тени. А когда зажигается лампада, то святой лик светлеет.
Когда стало тихо, то двое взяли нечто похожее на цимбалы, стали играть. Старец, подпевая, стал кружиться.
Песнь усиливалась. Усиливалась кружение-пляска. И старец, указывая на Божью Матерь сказал:
- Глядите, плачет, о нас скорбит!
Когда же, в великом кружении, мы все пали ниц перед старцем, я увидела на глазах Богоматери сияние.
И когда, утопая в мягкой ковре… в изнеможении… Это была высшая благодать… Высшее трепетание…
6 сентября.
Ненавидела Илиодора всегда, особенно теперь! Отец сказал, что вчера он прислал письмо, в котором описывает "радение" старца с Марьей Ивановной. И я знаю, что все, что он пишет, - это клевета, чтобы очернить старца.
А с Марьей Ивановной было так:
Она, как лучшая молитвенница старца, никогда его не принимает у себя, разве - когда идут от Мамы. Он заносит ей для Маленького что-нибудь. В этот раз тоже так было. Марья Ивановна ушла, оставив Маленького спящим. Пришел старец. И когда дверь открылась, и Маленький зашел (он оставил свой волчок на кровати Марьи Ивановны), то они его не заметили. Он испуганно закричал.
Пришел отец Александр. Маленький слушал его. Но все жаловался на головную боль. Мама позвала старца, и Маленький закричал:
- Не хочу! Он будет меня душить, как Машу!
И это особенно было неприятно потому, что при этом был отец Александр. Он скоро ушел. Старец стал гладить Маленького, и головная боль у него прошла, и он воробышком прыгал по комнате.
7 октября.
Как об этом узнал Илиодор? Но - разве это поймешь? Уши и глаза всюду. За каждым шагом следят. И все оскверняют. Всюду гадят. И никуда не уйти от них.
10 октября - 11.
Вчера Мама говорила:
- Когда в начале войны с Японией запахло этим несчастным бунтом, который они называют революцией…
Между прочим, Мама всегда говорит: "В России никогда не может быть революции, а может быть только бунт… А бунт надо усмирять нагайками, так как меченый холоп лучший работник!" Я бы не сказала, что в данном случае Мама особенно дальновидна, но возвращаюсь к её рассказу.
- Итак, - говорит Мама, - во время Японской войны было предложено устроить нечто вроде "Sûreté général" и дело было поручено Комиссарову.
Мама, говорила, что он проявил необычайную прозорливость. Вся заграничная шифрованная переписка, как в волшебном фонаре, проходила перед нашими правителями, им оставалось только делать выводы. Он раздобыл десять шифров: американский, японский, китайский и др. Работа шла удивительно, но кто-то предал. И пришлось ликвидировать. И вот, Мама говорит, что, по её мнению, Комиссаров сам состряпал, сам и разрушил. Далее Мама говорит:
- Этот же человек составлял и печатал прокламации о еврейских погромах, а когда все стало известно, перевернул горшок с углями на другую голову.
И, вот, она говорит, этот человек предлагался в качестве охранителя старца. Да он не только убьет, - а еще пойдет с красным флагом по улице! Нет, нет, ему верить нельзя, такие люди опасны!
1 февраля.
Старец сказал папе:
- Тем, что обер-прокурор Лукьянов со скандалом убрал Илиодора, только дуракам языки развязал. Вон, послушайте, что говорят: "Царь, мол, послал Илиодора жидов бить, да и спутался. Как Дума на царя нападать стала, царь от своего слова отказался, и Илиодор предан жидам. То-есть Думе". Вот что говорят!… А разве хорошо такие слухи слушать? Ведь думать надо, что стеной за Илиодора народ. Так надо сделать так, чтоб бабьего реву не было, чтоб народ его прогнал. Вот что надо. А пока что - терпеть! А Лукьянова, прихвостня Столыпина, думского нюхача - гнать в шею надо! Вот!
И при этом сердито закричал:
- А то дождешься, что всех думских собак на нас пустят! Вот! Гнать его, стерву!
Папа сказал:
- А кого поставим?
Старец указал на Саблера.
- Не человек, а воск, чистый воск! Подогреешь - и жми его! Вот царский послушник!.. И церковник! Вот!
Назначение Саблера Мама приветствует.
4 июля.
Папа указал старцу, что Дума высмеивает смещение Лукьянова и замену его Саблером. А старец и говорит:
- Дума - это собачья свадьба. Свои собаки дерутся, а все вместе ходят и чужих не подпускают! Вот что - гнать ее надо, эту Думу!
О, если бы это ее так же просто было прогнать, как всякого отдельного министра! Но это не так просто. Тут уже определенно борьба за власть. Папа охраняет самодержавие, а Дума это самодержавие обстреливает, - пока только речами, но впоследствии может быть худшее.
5 марта.