А потом было торжественное закрытие форума. Проходил он в столовой, там собрались все - поэты и прозаики, критики и драматурги, и даже мастера и организаторы сняли с себя образ великих гуру, все общались, как старые друзья, - общались в неформальной обстановке, хохотали, пели и танцевали.
А вот ее - той самой сценаристочки - не было. Более того, когда мы, гремя бутылками в пакетах, торопились в банкетный зал, она снова сидела в углу над клавиатурой, опершись локтями. Странная поза была, и я помахал ей рукой, мол, пошли с нами, но она даже голову не подняла.
И вот, все веселились, я пел, как греческий бог, а сам все думал: почему же она не пошла на вечеринку? Загадочный драфт сдавать уже было не надо: семинары-то кончились. Ну и совсем уж игнорировать организаторов было невежливо, могла бы зайти на пять минут, сказать спасибо за мастер-классы, а потом, если уж так все наши рожи противны, вернуться к своему сценарию.
Нет, она за своим столиком как-то странно сидела. Вроде как устала и лицо охватила руками, чтобы глаза отдохнули. Хм. А плечи? Как-то странно она плечами двигала. Типа гимнастика такая, если мышцы затекли?
- Ну что, Рома, довел до слез свою сценаристочку? - наконец спросил у меня кто-то. - Сидит, рыдает в своем углу, ха-ха! Странно, что она тебе еще по морде не надавала за назойливость. Или ты ей, ха-ха!
Тут у меня в голове все сошлось, я отложил гитару и побежал в фойе. Она плакала! Черт, может, я как-то могу помочь? В такие моменты любая перестает быть богемной сценаристкой, а становится обычной девушкой.
Ну чего она плачет? Может, что-то со сценарием не получается? Так я подскажу что-нибудь! Как могу, по-сермяжному, про комбикорм, но иногда это тоже помогает! Историю расскажу, я их много знаю!
Но столик слева от барной стойки пустовал. Я пометался по пустому темному фойе - было тихо и безлюдно, даже буфетчицы ушли на банкет. Может, на улицу пошла? Выбежал за дверь - и схлопотал колючую пощечину от ветра. Снег засыпал узенькие тропинки, в ночном полумраке ни единого следа на них видно не было. Только в жилом домике справа одиноко светилось окно на втором этаже. На втором этаже как раз жила команда драматургов.
Даже не набрасывая бушлата, я, проваливаясь в сугробы, побежал на свет, пинком распахнул дверь, ринулся вверх, громыхая по деревянным ступенькам. Дверь в комнату была открыта, и из нее раздавался тоскливый вой.
Так голосят в деревнях старухи на похоронах у внучат или визжат кошки, крутясь волчком, когда их сбило машиной. Сценаристка сидела на полу под подоконником, в своем черном платье, в белых носках, обняв колени, сжав кулачки, и ревела, перекрикивая ветер, который хлестал вместе со снегом из раскрытого окна.
Выглядел я как нелепый призрак из мультфильма, когда ворвался в дверь в камуфляжных штанах и расшитой русской рубахе, озаряемый лунным светом, но в тот миг об этом думать было некогда, я просто неуклюже кинулся к ней, бухнулся рядом и обнял, просто сгреб в охапку. Она никак не отреагировала, продолжала плакать, как будто ничего и не произошло.
- Ну что вы… - зашептал я. - Что вы… Ну разве так можно… Ну, что случилось?
Она подняла голову, вытерла слезы кулаком, отчего на кисти появились черные разводы. И снова уткнулась лицом в колени.
- Леша уехал… Зачем все это… Все зря. Все зря…
Я осторожно погладил ее по затылку, но она взбрыкнула головой, и мне пришлось отдернуть руку.
- Ну что вы, ну почему зря… Ничего не бывает зря… - И тут же замолчал, прямо ожидая в ответ чего-то вроде: "Да много ты понимаешь, умник комбикормовый! Зря не зря! А ну вали отсюда!" - но она снова заплакала:
- Драфт уже третий… в корзину… я его год писала… из Лита ушла… даже не на заочный, а все, насовсем… не восстановят…
От этих слов я и сам похолодел - страшно представить, какой смелостью надо обладать, чтобы бросить институт, да еще какой - Лит! - ради сценария, и он вдруг летит в помойку.
- Ну… может… примут… и сценарий, и в институт… вас… назад примут…
Она помотала головой, так что волосы растряслись вороньим гнездом.
- Кто примет? Ректор? После того, как я ему… Или может Штейман? - И фыркнула. - Он уже с Наташкой уехал на освоение локации… В Штаты! Понятно, кому нужна моя история! - Она схватила толстую пачку бумаги с распечатанными столбиками реплик и швырнула ее в открытое окно. - В корзину! Все в корзину! Вся жизнь в корзину! - Ветер весело подхватил листы, перемешал их со снегом и понес играть в черную даль.
Я крепко сжал девушку, чтобы унять новый приступ бешеной тряски.
- Ну не надо… не надо! Ну не эта история, так другая! И лучше, еще лучше напишете! Честное слово!
- Не напишу… да и незачем… Все это зря…
Она вырвалась и разжала кулак. А в нем была белая пластмассовая баночка.
- Все зря, зря с самого начала… не туда… не хочу так, не надо так! Бессмысленно, я - бессмысленная, жизнь - бессмысленная!
И, поддев крышечку большим пальцем, она запрокинула голову, и крохотные таблетки снежным водопадом посыпались ей в раскрытый рот. И тут мне невероятным образом удалось выбить баночку и отшвырнуть под кровать.
А она покорно съежилась и беззвучно зарыдала.
- Не надо! Пожалуйста, не надо! - затараторил я, расшвыривая ногой точки таблеток по углам номера. - Ну все же только начинается!
- Все кончилось…
- Этот конец - он вовсе не конец, а начало! Теперь все только и начнется по-настоящему!
- Что? Что начнется? Уже нет хода в кино! Все! Кончилось кино! Никогда не будет! Леша уже сказал кому надо, что все, и в Лит тоже! Чему тут начаться?
Я сглотнул. Я и мечтать не могу - ни о кино, ни о Лите, но тем не менее с жаром ответил:
- Не будет, и слава богу! Слава богу! Ну посмотрите, как хорош этот мир!
А мир-то был плох: за окном было черным-черно, даже луна спряталась за мрачной тряпкой, и острые снежинки, как из заледенелого душа, сыпались в оконную щель.
И сценаристка так и сказала:
- Дрянь этот мир.
- Так давайте делать его лучше! Ну если кином не получается, ну хоть как-то по другому! Людям помогать!
- Как? Как им помочь? Не хотят они, чтобы им помогали!
Я улыбнулся.
- Хотя бы таблетки у них выкинуть.
Она вдруг резко выпрямилась и встала, опершись о подоконник. Вытерла размазанную тушь тыльной стороной кисти, швыркнула носом. И все сразу снова стало на свои места даже в отрыве от позиций "опытная сценаристка и начинающий прозаик". Просто роскошная, пусть и заплаканная, молодая женщина, и чувак в мятой расшитой рубахе до колен, в круглых очках и камуфляжных штанах.
- Ладно, вы правы, - сказала она, кивком указывая мне на дверь. - Спасибо. Идите. Я не буду больше плакать. Спать лягу.
Я опустил голову и отправился восвояси, правда, не в свой номер, а снова в банкетный зал, где барагозил до утра, так что чертям стало тошно.
А рано утром меня разбудил стук в дверь. Казалось, только-только опустил голову на подушку, а тут уже будят. Было часов шесть. С трудом понимая, где нахожусь, я прошаркал в одних трусах через весь номер и распахнул дверь.
А там стояла она - в шубке, шляпке и с чемоданом. Стараясь не глядеть на мое голое пузо, она сказала ровным голосом:
- Спасибо вам. Вы… хороший человек. Я верю, у вас все будет в жизни хорошо. Бог вас обязательно отблагодарит. И я тоже, как смогу. Удачи вам.
Развернулась и покатила свой чемодан к выходу, цокая каблучками.
А я пошел спать. Что мне оставалось делать?
А как ее звали, так и не спросил.
Много лет прошло с тех пор. Двадцать или что-то в этом роде.
Меня пригласили в Литературный институт, и я ушел со своего комбикормового завода, жил в общежитии в Москве. Потом работал в рекламе и снимал ролики, и каким-то чудом попал в кино, и по моему сценарию сняли первый фильм, а потом и второй. Выходили книги, я складывал авторские экземпляры в пакет, а потом и во второй, и поднимался, поднимался, чтобы упасть, да так, что подняться уже невозможно. Прекрасно помню ту ночь, переходящую в утро - черное холодное и снежное. В трубах выл ветер, в комнате монотонно бубнил телевизор, который у меня не было сил выключить. Я сидел на полу у себя на кухне среди разбросанных листов бумаги, из раскрытого окна сыпались крошечные льдинки, а в кулаке я сжимал белую пластмассовую баночку с сильнейшим транквилизатором, который прописал психотерапевт, - от приступов паники и неврозов. Пузырек был почти полным, за пару недель я принял оттуда только одну таблетку и погрузился в вязкий ватный сон почти на пару дней. Сколько там их оставалось, маленьких бессловесных кругляшей, веселых снежных колобочков? Девяносто девять? Вполне достаточно, чтобы выключить все и навсегда.
Потому что все было ненужно и бессмысленно.
Все.
Тропинка, по которой я так уверенно топал, привела меня в болото. Вперед было нельзя идти, и назад тоже.
Да и некуда было возвращаться - того толстого мальчишки в расшитой рубахе и очках, который не боялся дурачиться и хохотать, давно не было. Он перестал существовать, а на его месте возник я - странный и бессмысленный элемент этого недружелюбного мира, сидящий на полу среди груды ненужных бумажек.
Много книг, статей, заметок и отправленных самому же себе по почте сценариев (драматурги так делают, чтобы не украли права на текст) накопилось за мою жизнь, начиная с девяти лет - самая первая называлась "Теремок", и за меня ее написал папа, и отдал в местную газету за моей подписью. А вот раздербаненный органайзер с десятками телефонов и пожеланиями успехов бывших соратников по писательскому ремеслу - где они, и как я использовал эти пожелания? Никак! Сотни заметок, две огромные пухлые папки, глянцевые, истлевшие, пожелтевшие и даже рукописные.
Все прошло, потерялось и осталось только в этих жалких словах на этих листочках, больше нигде, все про них забыли!
Разве для этого я все начинал? Слепил глаза вечерами и ночами, писал в электричках и аэропортах, на салфетках и в ноутбуках, чтобы родить этот хлам? Разве эта макулатура кому-то принесла хоть немножко счастья?
Да и я сам давно забыл, как это - быть счастливым. И если бы не эти вырезки - так бы и не вспомнил.
Все я испортил. Всю свою жизнь. Не ухаживал за ней, не следил за каждым ее кирпичиком, каждой травинкой, и вот она вся раскололась, разбилась вдребезги.
…И еще одна новость к этому часу. Удалось идентифицировать останки еще одного погибшего при авиакатастрофе под таежным поселком Ырьян-Пышма. Анна Королева - общественный деятель, создатель международного благотворительного фонда "Помощь идет" погибла в возрасте сорока двух лет. Она сопровождала груз медикаментов к пострадавшим во время наводнения при аварии на Восточно-Сибирской ГРЭС…
Экран телевизора отражался в стекле кухонной двери, и я сразу узнал невероятно красивое лицо бывшей сценаристки.
Она смотрела мне прямо в глаза и улыбалась радостной счастливой улыбкой.
И я тоже улыбнулся ей в ответ.
Может, и правда - все начинается.
Кипр, 2017
Татьяна Веденская
Татьяна повествует о необычном опыте переполненной событиями жизни, о странствиях юности, о любви к семье, которая, как она уверяет, в конечном счете ее спасла. Искренность, умение посмеяться над собой, оригинальный взгляд на самые простые вещи - вот что отличает ее книги. Татьяна уверена, что выход есть даже из безвыходных ситуаций, и она показывает его через увлекательные истории своих героев.
Лекарство от любви…
"Последнее, что я могу вспомнить, - это ветер, в тот момент я чувствовала его, я даже могла разговаривать с ним, я понимала его - почему он дует, куда и зачем он вечно пытается улететь. Я смотрела на свои руки, и мне казалось, что они живут своей жизнью, что они - отдельное существо, какая-то гидра многоголовая, которая танцует прямо в воздухе, перед моим лицом. Я не понимала, где я, почти забыла, кто я, мне осталось не больше пяти шагов до полной пропасти - но и этого было мало, потому что мне было все еще настольно больно, что я почти не могла дышать. Первая любовь? Не знаю, может быть, у всех так, а может быть, только у меня. Я не была уверена, что смогу пережить эту ночь".
Семинар начинается в шесть, но многие опаздывают - пробки. Организатор - полненькая, симпатичная женщина "бальзаковского возраста" - спокойно пьет чай. Этим она и подкупала всегда, своей глубокой безмятежностью, обычно свойственной только беременным женщинам на больших сроках. Психолог Ирина беременной не была, но тоже часто "улетала" внутрь себя, да так далеко, что снаружи оставалась только улыбка чеширского кота. Мы были другими и поэтому тянулись к ней - замученные жизнью противоположности. После беличьего забега: дом - школа - автобус - метро - работа - обед - работа - автобус - метро, многие из нас выныривали тут, в маленьком помещении недалеко от "Курской", в состоянии "фотонной спутанности", накрученные сверх меры и свернутые с орбит. Ирина встречала всех чашкой чая и рассеянной улыбкой человека, который никогда никуда не спешит.
Сегодняшняя группа называется романтично - "Постижение чуда любви", но название не имеет значения, оно только задает тон, является чем-то вроде пароля, системы распознавания по типу "свой - чужой". Изучать чувства сегодня так модно, что мы невольно следуем моде, но если отбросить в сторону все эти новомодные слова: "расстановка", "Гештальт", "Хеленгер" и прочие атрибуты "самопознания", останется только желание попить чай с печеньем и поговорить по душам. Тут, в маленьком помещении недалеко от "Курской", всегда очень душевно. Если, конечно, какого мужчину вдруг не принесет нелегкая. Это же просто неприемлемо - постигать чудо любви, когда в комнате есть мужчина. Атмосфера меняется, никакого постижения чуда, одна сплошная "охота на живца", вместо того чтобы превращаться в чистое горное озеро, полное любви.
Я себя чистым горным озером никогда не чувствовала, и то, что я - женщина, всегда казалось какой-то нелепостью, странной ошибкой. Позже я узнала, что такие чувства появляются у многих, что и в этом я тоже не оригинальна. Смятение и неприкаянность свойственны многим некрасивым девочкам.
Мы рассаживаемся, и психолог Ирина задает вопрос "для разогрева" - о первой любви, но все молчат. Аудитория еще не готова, аудиторию надо еще раскачать. Аудитория еще чай не допила с печеньем. Тогда Ирина спрашивает, что отличает первую любовь от второй, третьей, сто тридцать третьей. Мы смеемся. Да, жизнь - сложная штука, и у многих из нас романов было - считать не пересчитать. Кто-то тянет руку вверх, и девушки оживляются.
- Это самое сильное чувство, потом такой любви уже не будет, - говорит Анна, высокая, немного нервная женщина, профессиональный бухгалтер, в разводе, растит сына. Из прошлых семинаров я знаю, что Анна всегда ждет от мужчин, что они придут и все оплатят. Я ее понимаю, у нее ипотека висит, как топор над головой. Ей не столько "постигать чудо любви", сколько миллион бы выиграть.
- Первая любовь - это самое чистое, самое высокое чувство. В ней нет ничего пошлого! - восклицает Наша Наденька, девочка лет двадцати двух - двадцати пяти, мы не знаем ее возраста точно, она его скрывает. Не замужем и никогда не была. Голова полностью забита романтической чушью, так что Наша Наденька ждет принца на белом коне. С конями в Москве все сложно, но без коня Наша Наденька не готова.
- Первая любовь - когда жить не можешь без этого человека, - добавляет Машенька, женщина-ягодка, как раз недавно справляли ее сорокапятилетие. Первая ее любовь была уже настолько давно, что вызывает только ностальгические воспоминания. Машенька улыбается, а я киваю. "Когда не можешь без кого-то жить". Да, именно это и есть первая любовь, чтоб ее!
- А вы что думаете? - спрашивает Ирина меня, и ее спокойный, безмятежный взгляд находит меня на крайнем месте в последнем ряду. Я не хочу отвечать. Мое мнение всегда какое-то кривое, неправильное. Оно часто оскорбляет чувства, особенно тех, кто ищет ее - большую и светлую любовь, рыцарей на конях и олигархов, раздающих чеки.
- Я не уверена, что первая любовь - это такое уж большое счастье, - говорю я. - Если бы я могла, я бы сразу начала со второй. Или с третьей.
Многие смеются. Некоторые согласны со мной - я это вижу. Но не все.
- Но почему? - спрашивает Наша Наденька. Я склоняю голову и закрываю глаза ладонью так, словно защищаюсь от слишком яркого света.
- Потому что первая любовь - это всегда больно. Все остальное: счастье, экстаз, романтика, - это все факультативно, но вот что больно будет, в этом можно не сомневаться. Первая любовь - она ведь именно из таких. И это так больно - любить кого-то больше жизни. Особенно если тебя не любят в ответ.
- Неразделенная любовь, - деловито кивает Наша Наденька. - Между прочим, ученые нашли ответ на этот вопрос. Все эти страдания - это все дофамин. Говорят, это зависимость, похожая на наркотическую, и ее даже можно лечить.
- Лечить? - Я переспрашиваю с искренним интересом. - И как же?
- Таблетками! Успокоительными всякими, - пожимает плечами Наша Наденька.
- Ты этих ученых больше слушай, - фыркает Машенька. - Чего там лечить, само пройдет.