Правда, сам он, кроме первой монографии, в общем-то, не писал: считалось, что редактировал - и вставлял что-нибудь наподобие вступительного слова. Писали другие. Но он действительно редактировал - следил, чтобы излишне не похвалили Россию или СССР. И чтобы ругали не меньше, чем требовало "либерально-гуманитарное лобби".
Вот таких книг с его "авторским" участием вышло добрых три десятка.
На его сайтах и его соратники, и клиенты называют его "академиком". Он действительно член Академии. Общественной "Российской Академии естественных наук". Наверное, имел отношение к естественным наукам, когда призывал комсомольцев строить Красноярскую ГЭС. Именно в те места он попал в 1957 году - там уже год как начали ее строительство. Хотя надолго там задерживаться не стал, - и быстро вернулся в Москву, правда - в ЦК ВЛКСМ… Поруководил советской пионерией, поучил подростков быть верными делу Ленина - и отправился в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС. И оставил о себе память, как об одном из самых бюрократических и догматически нетерпимых руководителей в ЦК ВЛКСМ.
Правда, по окончании - не повезло: отправили на унизительно малую в сравнении с прошлым должность доцента кафедры всеобщей истории ВКШ при ЦК ВЛКСМ. Наукой он занимался мало. За десять лет после защиты диссертации с 1971 по 1981 год написал всего 9 статей и фрагментов в чужих коллективных изданиях. Семь из них про порочность буржуазной историографии и Великий Октябрь: каждый год перефразировал те или иные фрагменты своей кандидатской диссертации. Две - это были уже не статьи, а "методические материалы" - про использование технических средств обучения и оптимизацию учебного процесса: - и сумел занять должность проректора по учебной работе.
Но докторская открыла путь. В Высшей школе он уже не остался и сначала ушел в Институт всеобщей истории, в отдел культуры зарубежных стран, а в 1983 году получил назначение в руководство журнала "Коммунист": стал редактором отдела истории и членом редколлегии.
Вот это уже и было "почти все". И в плане обеспечения. И в плане власти - хотя и в научном мире. От имени партии он решал, что именем партии по вопросам истории публиковать, а что не публиковать. Что считать правильным, а что считать неправильным. Он мог иметь все - в материальном плане. И многое - в плане влияния. От него, так или иначе, зависели все историки - от аспиранта до декана истфака и директора академического НИИ. Вершина идеологической власти была совсем рядом. И всего пятьдесят лет - для того времени в политике молодость. Впереди - ЦК. Академия наук. Возможно - секретариат ЦК. Он знал правила этой жизни и их соблюдал. Значит, были все основания рассчитывать на успех.
Но началась "перестройка". И один из новых главных редакторов журнала, по слухам из информированных источников, принимая назначение, сказал: "Только, знаете… Одно условие. Уберите этого…" последнее слово не было непечатным. Но - близким к этому.
Кривая карьеры опять надломилась. И это было обидно. Но за согласие на увольнение ему обещали что угодно - что попросит. Кроме прямого повышения. Лишь бы ушел из журнала.
И как раз тогда в Московском государственном историко-архивном институте на пенсию ушел ректор. А стоявший в резерве на его замещение проректор почти написал, но не успел еще защитить докторскую диссертацию.
Обиженный бывший редактор журнала "Коммунист" пришел в горком партии и попросил назначение. Желательно, именно в Историко-архивный институт - и стал ректором.
Осмотрелся. И не откладывая, стал убирать всех, кто к тому моменту обладал авторитетом в институте. Начались чистки. Чуть ли не в первый год заменил почти всех деканов. Не пенсионных седых старцев - подчас не достигших пятидесятилетия докторов наук: не нужны были те, кто мог начать спорить. Кто был значим и популярен. Кто просто был профессионален в управлении. Это была первая чистка. Еще не по политическим мотивам: по мотивам опасения в возможном даже не соперничестве - просто самостоятельности. Потом этих чисток за двадцать лет было много. После замены деканов и проректоров - избавлялись от тех, кто увидел, какой на деле профессионально-организационный уровень "видного историка и организатора". Потом тех, кто не согласился с его постоянными скандалами на исторические темы. Потом тех, кто стал выступать против разрушения страны. Потом тех, кто просто позволял себе сказать, что наряду с прочими нужно все же изучать и позиции Маркса и Ленина. Потом тех, кто позволял себе что-то позитивное говорить об истории страны. Всех, правда, устранить не удавалось: почему-то оказалось, что в институте (потом - университете) ученых больше, чем карьеристов и ненавистников собственной Родины.
Но чистили. И выявляли. Вскоре после прихода нового ректора у него появился и первый новый проректор. Который очень быстро стал Первым проректором. Замечательная женщина. Блестящий лектор. Любимица студентов. Которые ей доверяли. И почему-то теперь она и он всегда быстро узнавали, что с их точки зрения нелояльного и крамольного сказал тот или иной преподаватель. Иногда - через полчаса после того, как слова были произнесены. Иногда - через три дня.
Но тогда, в начале, шел 1987 год. Яковлев и его клиентура начинали погром в истории и ценностях общества. Бывший глава пионеров страны решил стать первым в новой кампании. Исполненный солидности и достоинства он поднимался на трибуну. Выдерживал паузу - и говорил. По общей схеме: 1. пауза; 2. обязательные слова наподобие "Скажем прямо…"; - 3. пауза, все замирают, прислушиваясь; - 4. "все кругом… фекалии (тоталитаризм, сталинизм, азиатчина, брежневизм, застой, мерзость и т. д.)"; - 4. публика в восторге выдыхает: "Какова смелость! Новатор… Прораб перестройки… Ледокол, расчищающий путь "новому мышлению"…
"Вчера я был в театре… Я вышел на улицу после спектакля. Я ужаснулся… На улице стояли (пауза) танки… (был канун 7 ноября, шла подготовка к военному параду). До чего мы дошли в нашем падении… На улицах Москвы - танки…" (1987 год)
"Скажем прямо… как мы виноваты перед подрастающим поколением, что даже величественная и светлая идея обновления социализма не вызывает у них интереса" (1988 год).
"Скажем прямо… мы избрали сталинско-брежневский Верховный Совет, перед нами - агрессивно-послушное большинство" (1989 год).
Он же по исходной "научной специализации" был "разоблачитель". Он ничего другого и не умел. Он всегда что-нибудь разоблачал. Когда-то реакционную буржуазную историографию… Потом - "сталинизм". Потом - "отвратительный "тоталитаризм". Когда обществу надоедало - он начинал разоблачать то, что вчера хвалил.
Последнее его разоблачение - разоблачение "системного либерализма" - как "прислужника проклятого путинизма". Он обвинил "Ходорковские чтения" и созданную Ходорковским "Либеральную миссию" в коллаборационизме, "обслуживании режима единовластия" и "апологетике путинской власти".
Отдельная история, как он начинал свою политическую карьеру. Весной 1988 года на трибуну проводимого на тот момент два раза в год общеинститутского партийного собрания, посвященного совершенствованию учебного процесса, поднялся один из его клиентов и заявил:
"Что мы тут всякой ерундой занимаемся! Все об учебе да об учебе! А давайте выдвинем на предстоящую Всесоюзную партконференцию нашего дорогого и горячо любимого ректора…". Сказал - и сказал. 1988 год - мало ли что кто с трибун говорил. Собрание спокойно осуждало плановые вопросы. Клиент не успокоился, при принятии решения он встал и потребовал: "Я же внес предложение! А давайте голосовать…". Сказать: "Вопрос не внесен в повестку дня и мы не проводили по нему прений" - ведущему не хватило опыта. Да и ректор сидел в президиуме рядом с ним. И присутствующим предложили голосовать. Примерно половина зала в шахматном порядке подняла руки. Считать не стали, но спросили, кто против, - а ректор и проректора внимательно взглянули в зал: поднялось две руки. Сочли, что если при регистрации было 270 человек, а два проголосовали против, то 268 - однозначно "за".
Райком партии, правда, кандидатуру выдвигать для утверждения на Пленуме горкома отказался. Но соратники в "Огоньке", "Московских новостях", самом институте - начали позже ставшую привычной истеричную кампанию, возмущаясь "нарушением ленинских норм партийной жизни". В институт приходил народ на разрекламированные открытые лекции - их снимали на камеры и объявляли, что они собрались в поддержку выдвижения ректора делегатом партконференции… И на Пленуме горкома отказывавшемся голосовать за его кандидатуру, тогдашний генсек сказал: "Да ладно… пусть и он будет…".
Потом по схожей схеме избирали на Съезд народных депутатов СССР, где за смелые слова об "агрессивно-послушном большинстве" депутаты, составившие "Межрегиональную депутатскую группу", избрали его своим сопредседателем - наряду с Ельциным, Поповым и Сахаровым. Затем, в 1991 году, на дополнительный выборах - на Съезд народных депутатов РСФСР. Это были его звездные годы. Он передвигался с академической солидностью, почти не поворачивая головы, чуть замутненным от размышлений о судьбах России взглядом смотря сквозь окружающих, и важно повторял свою гениальную фразу:
"Скажем прямо… все кругом… фекалии…"
Правда - иногда он солидность терял. Когда в марте 1988 года была опубликована статья Нины Андреевой, в которой впервые происходящее в стране пусть и не в самой живой лексике, но было названо своими именами, он, его соратники вокруг, его клиенты в институте замерли и прижали головы. Злые языки утверждали, что он почти не выходил из своего кабинета. В отличие от Гайдара склонности к виски у него не было - предпочитал коньяк. И в течении двух недель, в ответ на все вопросы по работе института - глядя расфокусированным взглядом отвечал одно: "Перестройка в опасности". Но на то они и злые языки. В августе 1991 года останавливающим танки его тоже никто не видел…
И из партии старался не выходить, пока была возможность. Правда, при этом на каждом шагу твердил, что "КПСС - преступная организация". Но членство в преступной организации старался сохранить. В 1990-м году ему сказали: либо выходишь, либо исключаем. Выходить он не хотел. Быть исключенным - тоже: вдруг КПСС и впрямь окажется "преступной организацией" и наведет в стране порядок… Кому тогда будет нужен "свободолюбивый" и беспартийный ректор.
КПСС в этот момент, затравленная собственным руководством, опасалась скандалов. И его просто уговаривали: "Уйти. Ну, мы же - преступная организация. Ну, зачем тебе, такому прогрессивному и демократичному быть в такой преступной организации? Ну, уйди - и ругай, сколько тебе будет угодно". Он не поддавался. Наконец, это партии надело. В одном кабинете института засел упирающийся борец с "тоталитаризмом", не желающий расставаться с проклятым наследием. В другом, напротив - собрался партком и решил не расходится, пока вопрос не будет решен - либо подает заявление, и партком его удовлетворяет, либо партком принимает решение об исключении. Сидели как на Угре в 1480 году. Наконец, секретарь парткома вошел в кабинет ректора и сказал доброжелательным тоном с твердостью матроса Железняка:
"Партком устал. Мы Вашу позицию уважаем. Вы на нее право имеете. Только, давайте скажем прямо - не в составе партии". Почерневший ректор, с видом пускающего себе пулю в лоб, написал заявление. Все-таки, если выйти самому - можно было потом говорить, что сделал это по идейным соображениям. И если партия окажется "не преступной организацией" и порядка в стране не наведет, можно будет объявлять это актом героического протеста против "тоталитаризма". Ему повезло. Партия не была "преступной организацией": порядка не навела, власть свою нелепо потеряла и попросту оказалась запрещена.
А он, менее через год, по знакомству с Ельциным, объявил Историко-архивный институт - Гуманитарным университетом. И возглавил уже университет. Правда - ни новых денег, ни новых помещений в тот момент еще не было. А от запланированного строительства нового современного здания он отказался еще пару лет назад, амбициозно заявив: "Не поеду я никуда из Центра! Тут Кремль виден, а вы меня на окраину гоните!"
Правда, наступил август 1991 года. Ельцин победил, КПСС запретил и имущество ее захватил. Среди имущества была Высшая партийная школа. Не зная еще, что с ней делать, Ельцин передал ее Министерству социального обеспечения РСФСР, Возглавлявшая его в тот момент Элла Панфилова тоже особо не знала, что с ним делать, и когда ректор нового Гуманитарного университета попросил, радостно отдала ВПШ ему.
Радостный ректор и народный депутат высших органов власти "преступного режима" переехал с улицы 25-го Октября на улицу Клемента Готвальда.
Правда, часть ВПШ взбунтовалась, построила баррикады, отказалась пускать его представителей - и сумела остаться Социальным университетом. Одновременно взбунтовался и стал готовиться строить баррикады собственно Историко-архивный институт, которому теперь грозило уничтожение: для ректора нового университета он был отработанной ступенью - он выходил уже на новую орбиту, - и сумел остаться Историко-архивным институтом.
Заодно "основателю РГГУ" и "видному ученому и демократическому деятелю" стали передавать соседние помещения в центре города. И в какой-то момент чуть ли не вся сторона от Историко-архивного института до Исторического музея по теперь уже Никольской улице оказалась передана ему. Хотя во многих из них, как и в прежних помещениях стали появляться совсем иные организации вплоть до ресторанов.
Как будто бы считалось, что эти помещения сданы в аренду для поддержания учебного процесса и обеспечения зарплаты преподавателей - в 90-е годы власть на Высшую школу практически средств не выделяла.
Но когда через полтора десятка лет университету удастся избавиться от своего "руководителя", окажется, что аренда на помещения как-то странно оформлялась так, что права на эти помещения во многих случаях утрачены. Даже на те, которыми Историко-архивный институт располагал еще чуть ли не с 30-х гг. XX века. Зато информации о том, как повышается личное и семейное благосостояние "борца с "тоталитаризмом" становилось все больше. О доме в Париже. О ресторанах в Москве. О многом и многом другом.
Только к 2003 году всего этого "основателю" покажется мало. И впервые в стране будет сделана попытка не то приватизации, не то - продажи, по сути, в частные руки государственного университета.
Вуз передавался в распоряжение Михаила Ходорковского за обещание в течение 10 лет выделить сто миллионов долларов. Правда, с условием, что распоряжаться выделенным будут представители ЮКОСа. Степень финансовой заинтересованности самого "видного историка" не оглашалась.
Он передавал пост ректора Леониду Невзлину, а сам становился президентом университета. Впервые ректором крупнейшего гуманитарного вуза становился человек, не имеющий ни ученой степени, ни гуманитарного образования. Правда, согласие профессоров РГГУ на его избрание объяснялось не финансовой заинтересованностью и не послушностью: они во многом рассматривали такое развитие событий просто как избавление - избавление от непрофессионального, политизированного и авторитарного прежнего руководства.
Но ЮКОС падет. Ходорковский уедет на восток. Невзлин - на юг. И прежний ректор попытается снова вернуть себе возможности финансово-хозяйственного и административного распоряжения в университете. Только люди, полтора десятилетия вынужденные выбирать: либо бросить альма-матер, либо в тоскливой и удушающей атмосфере все же, склонив голову, делать что-то полезное и, наконец, на полгода вздохнувшие свободно - уже не захотят возвращения прошлого. С ним начнут говорить все тверже и тверже - осаживать после очередных политических выходок. Отказывать в праве вновь стать ректором, пресекать попытки навязывать свою волю с поста президента университета - собственно, в данном случае чисто представительской должности, синекуры, созданной для его кормления.
В конце концов, преподавателям удастся добиться избрания предложенной ими кандидатуры ректора и изгнать опостылевшего деятеля "либерально-демократической оппозиции" из университета. Упразднив уже и сам пост, который он занимал последние годы.
Но он сам, хотя и без прежнего академического статуса, старается напоминать о себе. То он "разоблачил" празднование годовщины Куликовской битвы и Дмитрия Донского, как боровшегося не за избавление Руси от ига Орды, а верно "подавлявшего мятеж темника Мамая против законной ханской власти". То "Либеральную миссию" и "Ходорковские чтения" - как коллаборационистски прислуживающие Путину. Для многих он - "историк-фальсификатор". Это неверно. Фальсификатор - это человек, глубоко разбирающийся в предмете и использующий свои профессиональные знания для искажения представления о нем. Чтобы быть "историком-фальсификатором", прежде всего, нужно быть историком. С ним - иначе. Он историком не был. За исключением, возможно, своих стажировок в Сорбонне, на которые попал по направлению компартии, когда писал кандидатскую и когда писал докторскую, он никогда никакими историческими исследованиями не занимался. Да, окончил истфак. Но потом занимался чем угодно, от построения пионеров до политического скандализма и не менее скандальных - но только не имеющих отношения к исторической науке публикаций. И то, что выдавал за "слом стереотипов в исторической науке" - было даже не претендующими на минимум грамотности скандальными заявлениями, построенными на том, чтобы взять широко известное событие и его распространенную оценку и заявить, что "На самом деле все наоборот". "Девушка стройна, мы скажем: мощи! Умницу мы наречем уродкой, добрую объявим сумасбродкой". Начинается скандал. Одни протестуют, другие верят и восхищаются. Третьи подзуживают первых из вредности. Но имя - звучит и повторяется: вызревает и обретает очертания образ "историка-новатора".
Темы же для скандалов черпаются даже не из архивов и монографий, а из псевдоисторических сплетен.
Ведь если ты объявлен "выдающимся историком" и "разрушителем стереотипов" - ты же должен что-то подтверждающее свое реноме заявлять. Даже если в истории мало что на деле знаешь.
И если ты однажды предал то, чему присягал - ты должен доказывать, что предал ты не потому, что был предателем и не за "бочку варенья", а по идейным соображениям.
Но если ты не умеешь ничего, кроме того, чтобы "разоблачать" и "призывать", то тебе ничего другого и не остается, как искать, кто еще тобой не "разоблачен".