- Коли любишь всласть, всё тогда на радость, бабушка! - со страстью сказала она.
- Брысь, греховодница! - пригрозила старуха. - Как можно при мальце такие речи вести! Гляди, вернётся Степанко, он тебе покажет радость!
- Ах, мне теперь всё нипочём! Всё трынь-трава и голое полюшко! Час, да мой! Вернётся ли Степанко иль не вернётся, не для него моё сердце!
- Молчи! Молчи! - зашипела бабушка и глаза её сердито сверкнули. - Гляди, бог отступится… Ахти, никак мой старик бредёт. При нём таких речей нишкни! Выгонит. Он у меня строгий до всяких мужних правов…
Старуха забренчала посудой. Варварка спохватилась:
- Да что же я расселась? Дай помогу! - она бросилась к самовару, легко подняла его и поставила на стол. - К чаю-то пригласишь, бабушка? - ласково уставилась она на старуху.
- Садись за желанную гостью, соседка! - добродушно отозвалась бабушка. - Эх, Варварка, Варварка, мне бы такую дочку! - со вздохом обронила она. - Гляди, какой внук у нас растёт!
- Ладный казачёнок! Дай поцелую! - решив смутить меня, она снова потянулась ко мне своим жарким телом. Я испуганно взглянул на бабушку.
- Не бойся, не пугайся. Она ужас какая шальная и скорая на всё! - успокоила меня бабушка.
В избу вошёл довольный и возбуждённый дед.
- Добыл! - закричал он с порога. - Ух, будь он неладен, еле выпросил!
Он поставил на стол зеленоватый штоф с вином.
- Ай да дед! - похвалила Варварка.
- Я всегда таков! Провора! - бодрясь похвастался старик. - Со мной, молодка, не пропадёшь!
Все чинно помолились и уселись за стол. Старуха налила в расписные чашечки буроватую жидкость.
- Только вот чаю-то настоящего нетути, мятой заварила, - извинилась она и положила перед каждым по крохотному кусочку сахара.
В широко растопыренных узловатых пальцах дед держал хрупкое блюдечко и во всю силу своих могучих лёгких дул в него; остудив чай, он с прихлёбом тянул его. Сахар он откусывал такими невидимыми крупинками, что кусочек его нисколько не уменьшался. Выпив две чашки чая, он опрокинул чашечку и положил на донышко обмусоленный сахар. Также поступила с сахаром и бабушка, только Варварка да я легкомысленно покончили с ним на первой чашке. На медном лбу деда выступили горошины пота. Он снял с гвоздика полотенце, расшитое петухами и утёр лоснящееся лицо.
- Нет, бабоньки, то казаку не питьё! - сказал он с укоризной. Разве ж штоф на богомоленье поставлен? Приложимся что ли по чарочке? - Не ожидая согласия, он налил водкой чайные чашечки. Прищурив глаза, старик сладко посмотрел на зелье.
- Пригубим, молодицы!
Старуха пила морщась, а у самой заблестели глазки. Видать и она не прочь была изредка приложиться к чарочке. Варварка разом опрокинула чашечку, выпила и вся содрогнулась:
- Ух, до чего противная!
- Это тёплая, оттого и нескусная! - пояснил дед. Сам он выпил неторопливо, довольно крякнул и отёр усы.
- Знатно! - одобрил старик.
Через минутку они пропустили по второй. Круглое лицо Варварки запылало, глаза её расширились и пуще заблестели.
- Больше не буду! - предупредила она.
- Ин и ладно, мне больше останется! - посмотрел дед на зеленоватый штоф. - Эх мало да ущербно всё ноне стало! - с сожалением вздохнул он. - Не то, милые, пошло, что в старые годы. И народ ране был кремень и богачества полно. Знатно Орду громили, ну, и прибыль была! Не те казаки пошли ноне, не те! Слабодушные и воевать не умеют толком!
Варварка засмеялась глубоким грудным смехом.
- Ну, оседлал дедка своего любимого конька, теперь поскачет!
- Бог с ним! - махнула рукой бабка, подвигая гостье закуски: - Ешь, милая, да утешайся!
- Ну, вы одно слово - бабьё и в казачьем деле столь разумеете, сколь я в татарской молитве. Драться, милые мои, надо с обдумкой. Э-вон, погляди, внучек, - обратился он ко мне, горестно сидящему над чашкой недопитого чая.
Старик вышел из-за стола, подошёл к стенке, на которой висело старое ружьишко, шашечка в потёртых ножнах, да наискось прислонённой стояла пика. Дед давно вышел из запаса, но оружие хранил, как святыню. Он взял пику в поманил меня во двор.
- Айда, на баз!
Я давно не мог усидеть на месте и бросился на улицу. С порога дед закричал женщинам:
- Ты смотри, старая, не всё пригубляй!
На базу нас окружили шумные егозливые ребята. Белобрысый первым подскочил ко мне.
- Чо долго рассиживал, да чаи гонял? - с укоризной сказал он. - Не казачье-то дело!
- Я водку с дедом пил! - похвастал я.
- Врёшь! - недоверчиво покосился он на меня. - Сам видел, бабка мятой заваривала.
- Это она мне добавила для вкуса!
- А ну, зачурайся, коли верно! - настаивал он.
- Зачурайся! Зачурайся! - закричали лохматые казачата.
- Ну, коли так, извольте! - стараясь сохранить достоинство, сказал я и зачурался по всем правилам казачьей науки: - Чур-чурашки, чурки болвашки, буки-букашки, веди-таракашки. Чур меня! Чур-перечур-расчур, до дому, до куреня не дойти мне, коли соврал! - закончил я и перекрестился.
- Ишь ты какой! - удивлённо разглядывая меня, сказал белоголовый казачонок и протянул мне ребром руку. - Ну, будем знакомы! Меня кличут Митряй. А тебя как?
- Иванушко.
- Знаткое казачье имячко! Хорошо! - одобрил казачонок и пригласил. - Ну, приходи завтра спозаранку на улку, будем в казанки играть. На биток! - он сунул мне в руку налитый свинцом отменный казанок. Видя моё смущение, он быстро догадался и сказал поспешно: - Ништо, не сомущайся, завтра отдаришь!..
Между тем, дед выбрав на базу местечко, стал в боевую позу.
- Ну, чего там заспорили, загоношили. Гляди, как стары казаки управу с пикой робили!
Казачата уже и без просьбы обступили деда.
- А ну, дай прогон, да смотри! - предупредил дед. Он протянул пику вперёд и сказал заученным медленным тоном: - Перво-на-перво, робятки, разумей, какая пика у киргиза, а какая у казака! У киргиза пика длиннее нашей на полутора. Он держит пику вот так за конец, упирая его под мышку! - Дед тут же продемонстрировал, как держат пику киргизы.
- Да ты ж не на коне ноне, дедко! - засмеялся Митяшка.
- Ты у меня смотри, раньше доброго казака не совайся в брод! - пригрозил старик: - Ну, слухай, удальцы! В чём тут нелады? Как ты её не прижимай к тулову, одначе, всю силу надо тут в ход пустить.
Я с любопытством рассматривал деда. Немного хмельной, но в меру хвастливый, он действительно с толком пояснял, как надо держать пику.
- Теперя гляди, как казак наш пику держит и как разит ею супостата отечества! - сказал он строго. - У казака пика завсегда короткая и держит он её не за конец, а поперёк, на перевес. Вот, положим, я скачу на врага, тогда, что робится с пикой? Лезвие пики на поларшина идёт вперёд лошадиной морды. То раз! Потом, когда скачет казак на врага, руку с пикой он немного назад относит, чтобы при ударе размах был. То два! Смекали?
Дед всерьёз заинтересовал казачат. Курносый, шустроглазый Митяшка не сводил глаз с деда. Между тем, казак продолжал:
- Гляди, что дале в бою выходит. Налетает казак на врага и со всего маха ударяет сверху вниз концом своей пики по концу вражьей, а она и без того уже долу клонится, а тут от моего молодецкого удара враз ныряет и утекает в землю. И тогда прощай ворог! Казак ему грудь альбо живот насквозь пикой прошьёт! Вот она, что значит казачья наука! - важно закончил дед, вскинул на плечо пику и пошагал к хибаре.
- Вы, казачки, не утекайте, я ещё нумер покажу! - предупредил он.
Ребята остались у порога, а Митяшка снова прильнул к окну. Варварушка погрозила ему пальцем, и к моему удивлению казачок смущённо скрылся.
Дед недоверчиво глянул на штоф.
- Всё твоё, всё твоё, капельку только и отпила! - не сердясь сказала бабушка.
- То-то! - одобрил дед поведение старухи, строевым шагом подошёл к столу, налил чашку и выпил. Он потянулся за сабелькой, но старуха ухватила его за руку.
- Чи сдурел, старый. Не видишь, хмелен, ребят по-пустому поранишь, да и негоже старому бывалому вытворяться перед малыми!
Она, напирая на него маленьким тщедушным телом, оттеснила к столу.
- Садись, да погомони с бабами!
Старик сдался.
- Строевое ученье отменяется ноне! - провозгласил он и налил ещё чашку. Большой нос деда побагровел. Старик облокотился на стол, глаза его затуманились грустью.
- Гляди, внучек, что стало с твоим боевым дедом! А было времячко, ела кума семячко, чуток на киргизской царевне не оженился. Вот, оно как!
Я удивлённо уставился на старика.
- Да ты не лупи шары, чига! Ну да, ухватил в набеге киргизскую царевну да уволок. Да на стану ночью грех вышел. От устали всхрапнул малость казак, а она ушла. Порезала ремни и утекла до степу, да и коня мово прихватила, лихая! Было однова казаку счастье, да и то сплыло. Эхх!…
Старик глубоко вздохнул, опустил голову. Бабушка, как порох, вспыхнула:
- Вот анчутка старый, полста годов мне всё не даёт покою с той царевной!
Варварка угадала ревность маленькой темнокожей старушки. Она обняла её и засмеялась добрым смехом, от которого у всех посветлело на душе.
- Да это он к тому, что ему приятно вспомнить молодой грех, баушка! - лицо молодой женщины осветилось ослепительной улыбкой. - Давай-ка лучше песню споём! - предложила она и встряхнула головой, готовая первой вступить в игру. Но старуха предупредила её. Когда-то она на станице считалась первой певуньей, да и сейчас заезжие гости из большого города не раз заставляли её напевать древние казачьи песни и записывали их. Старая Дарьюшка гордилась этим и сейчас, пригорюнясь, она завела чистым глубоким голосом:
Круты бережки, низки долушки
У нашего пресловутого Яикушки.
Костьми белыми казачьими усеяны,
Кровью алой молодецкой упитаны,
Горючьими слезами матерей и жён поливаны…
Я в удивлении раскрыл рот: морщинистая, дряхлая бабушка на-диво обладала тонким, трогающим душу, голосом. Напев её был звонок и чист.
Как ручеёк в широкую реку, вступила и Варварка в песню. Она чуть-чуть запрокинула назад голову, полузакрыла глаза и с вдохновением залилась песней.
- Их, красна молодка, соловей-птаха! - одобрил дед, заглядевшись на казачку, лицо которой, сияло счастьем.
В комнату прокрадывались сумерки. Дед притих, прислушался к песне. По щеке его текла вороватая слеза. Он смахнул её и задушевно попросил:
- Бабочки, спойте про наш Яичишко!
Варварка перевела глаза на старика, кивнула ему. И минуту спустя новая волнующая песня наполнила горницу. Старая и молодая пели:
…Золочёно Яикушки
Его было донышко…
…Серебряна у Яикушки
Его была крышечка…
Каждый куплет напевался два раза. Румяное лицо Варварки ушло в тень. Слышно только, как взволнованно дрожит её голос, полный большой сердечности. Хватало за душу, на глаза вызывало тихую радостную слезу…
- Ух, хватит! - вскочила со скамьи Варварка, когда невмоготу стало это дивное томление. Она вдруг взвизгнула, топнула козловыми башмаками и поплыла по горнице, пошевеливая плечами. Дед вскочил из-за застолицы и лихо завертелся перед молодайкой. Откуда что и бралось? Старик вертелся перед нею, приседал, повёртывался молодо, хлопал в такт ладошками. И особенно лихо выходило у него, когда он, подбрасывая колено, ударял под ним в ладошки. Пол ходуном ходил под крепкими чоботами. Варварка, отступая перед бравым стариком, манила его к себе и, смеясь беззвучным смехом, трепетала мелкой дрожью всего тела…
В избе потемнело, предметы приняли смутные очертания, дед стукнул последний раз каблуками и устало отвалился на скамью.
- Ну, сборола!
В оконце заглянул золотой серпик месяца: он выплыл из-за осокорей и клонился к Атач-горе, которая тёмным силуэтом виднелась в оконце. В горенке стало тихо, так тихо, что слышно было дыхание. И вдруг среди этой благостной тишины раздался тихий плач. Плакала Варварка.
- За нелюбимого выдали замуж. Пляшу, а сердце скорбит. Ух, и скорбит, дедушко! - пожаловалась она: - Грешница я, великая грешница. Всё сильнее и сильнее люблю его. И закон порушила и люди насмехаются. Мне бы родиться в другом месте, где народ добрее. Люблю я всё красивое: цветы во степи, яркие платья и добрые песни!
Она с глубокими вздохами всхлипывала, постепенно стихая.
- Уймись, Варварушка! - сердечно утешала её бабушка. - Уймись, радошная…
В темноте смолкло и раздался грустный мечтательный голос Варварки:
- Мне бы умереть, бабушка, или русалочкой стать!
- Что ты! Что ты! Господь с тобой, к ночи несуразное да нечистое говоришь! - испуганно зашептала старуха, творя крестное знамение. - Угомонись, молодка!
Дед покрутил головой:
- Грех один!
Но Варварка не унялась, она захрустела пальцами и сказала:
- Ну, тогда мне под солнышком, как тучка растаять!..
Бабушка вздула огонёк, засветила маленькую лампочку. Варварка сидела в уголочке красивая и мрачная. В глазах её была безбрежная скорбь. И впрямь сейчас она походила на русалку. Казачка поднялась, поклонилась старикам:
- Ну, прощайте. Благодарствую за угощение! Не обессудьте молодую! - примирённо обронила она.
Казачка подошла ко мне, провела по моей щеке горячей рукой.
- Гляди, голубок, никогда не упускай своего счастья! - вздохнула и тихо вышла из избушки…
- Хороша бабёнка. Бог только доли путёвой не даёт! - после долгого раздумья сказал дед и полез на "кошачью горку". Было и без того душно, но он с наслаждением растянулся на горячей печке и притих.
4. СВЕРСТНИКИ
Утром бабушка переодела меня в поношенные плисовые штанишки, дала замашную рубашку, а мои добрые козловые сапожки и шапку упрятала в окованный сундук.
На улице меня давно поджидали ребята. Усевшись на земле в кружок, они с жаром слушали рассказы Митяшки. Белобрысый вихрастый казачок с лукавыми глазёнками горячился, размахивал руками. Завидя меня, он крикнул:
- Иванушко, иди, иди, присаживайся на лыцарскую раду!
Я мигом уселся вместе со сверстниками, которые глазами дали понять: "Помалкивай, Митяшка растабары пускает"…
Подняв вдохновенное плутовское лицо, Митяшка с жаром рассказывал:
- Проснулся я ноне утречком и взглянул в оконце, как на небушке? И что же, братцы, вижу: по станице сапоги вышагивают, а позади дед Котилко бегит и вдогонку бунчит:
- Вертайся! Вертайся! Куда поперли окаянные?
Насилу догнал, до чего прыткие! Тут середь улицы Котилко присел и напялил их на ноги!..
Все с недоверием смотрели на приятеля. Кругленький смугляш с серыми глазами на выкате робко усомнился:
- Не может того быть, чтобы сапоги сами по себе ходили!
Митяшка крутнул головой и положил истовый кержацкий крест.
- Вот лопни мои глаза, коли вру!
- Ну, тогда сапоги-то колдовские были! Дед Котилко непременно колдовством занимается! - серьёзно сказал смугляш.
- Угу! Без этого никак не прожить старющим людям! - авторитетно заявил Митяшка.
- Оттого кругом творится такая чудасия, не приведи бог! Скажу вам, был намеднись такой случай на степу с ним: идёт Котилко и видит во чистом поле гуляет курочка. Это не бывает так, за здорово живёшь. Примечай, ребята, коли такое поблазнит, непременно на том месте клад. Дедко-то смекнул в чём дело и хвать курочку за хвост, а сам кричит: "Дайся мне золотая казна не на корысть, не в напасть, на радость. Аминь. Чур! Чур! Чур!.." Только зачурался, а курочка и рассыпись лобанчиками. Котилко хвать-похвать золото в шапку, а сам думает: - "Вот какая чертовка, а не курочка. Только хрена я дарить кому стану, все у Дубонова пропью!" И только, братцы, сказал это дедко, да глядь в шапку, а там не золотые лобанчики гремят, а черепушки от битого горшка… Ну, будет ноне с вас, на Яик пора! Побегли, родимые!
Все мигом повскакали со своих мест.
- На Яик! На Яик! - закричали ребята, только смугляш подошёл ко мне и положил на плечо руки.
- Митряш! - обратился он к белоголовому казачонку. - Так Иванушко ещё не лыцарь, как же ему с нами идтить?
- Годи, живо обратаем его в лыцари! - властно крикнул Митяшка и подошёл ко мне.
Казачата обступили нас. На сердце у меня стало тоскливо, я с опаской оглянулся по сторонам, куда-бы бежать, но смугляш дружески пояснил мне:
- Ты, казак, не бойся! Люб нам стал, по душе пришёлся, потому в кумпанство своё принимаем. Только свычай на станице таков: хочешь дружбу вести, в лыцарстве нам клянись.
- А ну, становись лицом ко мне, да смотри прямо мне в очи, да отвечай без утайки! - строго сказал Митяшка.
Ребята вытолкали меня на середину круга, поставили перед ватажным. Митяшка важно надулся.
- Отвечай, казак, сколь тебе годов? - спросил он, не сводя с меня серьёзных глаз.
- Двенадцать!
- Наушничал на товариство? Изменщиком не был? - продолжал допытываться казачонок.
- На товариство не наушничал. Изменщиком николи не был и не буду, - не теряясь, ответил я.
- Ничего, добрый казак! - похвалил Митяшка. - Ну, а теперь при всём товаристве клянись!
Тут наступило самое трудное: я не знал, какую клятву давать, их было много, а вот подходящей не находилось. В "лыцарство" в Троицке не принимали и там не было такой игры. Я замялся.
- Повторяй за мной! - выручил меня Митяшка и провозгласил: - Обещаюсь кумпанство вести честно, ни себя, ни друга в обиду не давать, перед кулаком супротивника не бегать, старого, малого не забижать, супротив кумпанства не спорить и всё по-братски делить, чванство оставить на своём базу, а коли сердцу, душе и телу больно - терпеть, не жаловаться. На том клянусь и кладу крестное знамение. Аминь!
Я честно и чётко повторил слова клятвы и положил на плечи истовое кержацкое крестное знамение.
- Годи, не всё! - остановил меня Митяшка: - Ещё подкрепление казацкому слову!
Он наклонился, сгрёб горсть земли и протянул мне.
- Ешь матку сыру-землю! - приказал он властно.
Я мужественно проглотил чёрный комок.
- Добрый казак! - похвалил Митяшка. - Ну, а теперь на все четыре стороны белого света поклонись!
Я чинно и низко поклонился молодому казацкому кумпанству.
- Ну, брат, ты теперь лыцарь! - обрадованно сказал Митяшка. - Теперь ты нашего поля ягодка, куда мы, туда и ты, водой не разольёшь!
Ребята жались ко мне, каждый старался сказать ласковое слово. Смугляш потрогал меня за плечо и шепнул:
- Ну, брат, радуюсь за тебя. Не со всеми Митяшка так легко поступает!
- Как тебя звать? - спросил я, кладя на плечо новому приятелю руку. На меня смотрели синие честные глаза.
- Казанком кличут! - сказал он.
- На Яик! На Яик! - снова закричали ребята, и мы всей ватагой, поднимая пыль по станичной улице, бросились к реке.
Сердце, как пленённая птица, учащённо билось в моей груди и от быстрого, спирающего дыхание, бега, и от счастья, что "кумпанство" посвятило в "лыцари".
Вот и Яик блеснул; старые вязы полощут в нём свои мягкие зелёные бороды. Митяшка первым на ходу скинул штанишки и рубаху. За ним торопливо раздевались товарищи. С криком голые казачата подбежали к высокому песчаному яру. Митяшка птицей вскинул руки и закричал:
- Купа-вода! Жара взяла!