Мировоззрение современной пушкинистики, взгляд исследователей на "занавешенную" поэму иллюстрирует статья И. Бэлзы "Дантовские отзвуки "Медного всадника", где автор, так и не услышав "отзвука Данте" в Пушкинских сближениях "больной Невы" с Дантовой Флоренцией, мятущейся в политическом хаосе, причисляет Евгения к разряду "тех ничтожных, толпы которых мечутся перед первым кругом ада", цитируя следующие строки Данте:
Не помнит мир их дел, их лжи и фальши,
Нет милосердья к ним, нет правосудья.
Что рассуждать о них? взглянул – и дальше.
(Ад. III, 49–50)
Иными словами, исследователи оценивают трагедию Евгения уже с точки зрения "самодержавца" Петра.
Глава V
"Параскева"
Белокурая Параша
Сребро-розова лицом
Коей мало в свете раше
Взором, сердцем и умом…
Державин, 1798 г.
1. "РУСАЛКА"
Приступая к раскрытию последней "завесы" Петербургской повести, остановимся на некоторых вопросах рукописного наследия, не получивших должного освещения в литературе.
Чем, например, объяснить, что рукопись Онегина заполнена рисунками, большей частью сторонними роману, нежели связанными с ним? По какой причине графические двойники возникают вновь, спустя годы, рядом с текстами, не имеющими к ним прямого отношения? Какую связь имеет ангел с "пламенным мечом" стихотворения "Воспоминание" 1828 г. с содержанием стихотворения 1835 г. "На Испанию родную…", и почему здесь же (!) Пушкин помещает иллюстрацию к драме "Русалка" – "Мельника с дочерью" 1829/32 гг.?
Иными словами, перед нами некая закономерность, запечатленная рукой Пушкина система знаков, позволяющая выдвинуть гипотезу, что графический ряд – один из компонентов шифра несожженных Записок!
"Человек с гением, – напоминал Ф. Мерзляков, – имеет свой собственный способ мыслить, чувствовать". ("О гении, об изучении поэта", "Вестник Европы" 1812 г. № 22, с. 24)
К подобным особенностям мышления Пушкина относятся и известные отождествления, представляющие единство разъятых, на первый взгляд, сюжетов. Так в заметке "О графе Нулине" 1825 г. "странное сближение" 13 и 14 декабря с происшествием в Новоржевском уезде, историей и Шекспиром, думается, имело цель создать предпосылку к разгадке исторического соответствия – кануна восстания декабристов и его трагического исхода – с предысторией римской республики: самоубийством Лукреции и изгнанием Тарквиния.
Подобным набором осмысленных мотивов, превосходящих для Пушкина достоверность официальной истории, являются записи поэта на страницах романа В. Скотта "Ивангое или возвращение из крестовых походов", приобретенного по возвращении в Петербург из Михайловской ссылки. Покупая книгу, Пушкин, очевидно, сразу обратил внимание на ту деталь, что роман получил билет к печати 12 июля 1826 г. – то есть накануне казни декабристов. По прочтении первой страницы I части романа: "В одной из лучших частей Англии, там где протекает река Дон[…], там, наконец, укрывались нарушители законов", выше приведенного текста, на заглавии, Пушкин вписывает фрагмент так называемых "декабристских" строф X главы Онегина:
Одну Россию в мире видя
Лелея в ней свой идеал
Хромой Тургенев им внимал
И плети рабства ненавидя
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
Как уже отмечалось выше, справа, параллельно двум последним стихам, он рисует виселицу с пятью телами, которая словно подвешена к чаше весов Фемиды, перетягивая чашу вниз, и мужской профиль, в котором узнаются черты Н. М. Карамзина.
Вторая запись – на титульном листе 2-й части романа.
Под дарственной собирателю исторических материалов для Карамзина, его бывшему корреспонденту – Алексею Алексеевичу Раменскому – Пушкин вписывает начальную строфу известного стихотворения 1826 г., описывающего явление Русалки со дна речного:
Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубравы
На берега сих молчаливых вод…
Под стихами стершееся число "25" (?), месяц "ма…" (?) и четкий год – "1829 г." Ниже – "Грузины" и подпись: Александр Пушкин.
Итак, перед отъездом в Тифлис (или по возвращении из путешествия в Арзрум), посетив Грузино Полторацких, Пушкин оставляет потомству некую цепь отождествлений, где "Программа-минимум" Союза Благоденствия Н. Тургенева, то есть предыстория декабристского движения, и его трагический финал 13 июля 1826 г. логически связаны, вернее завершены, мифологическим персонажем (!).
Согласно А. Лосеву, "под мифом мы понимаем не просто художественный образ, но такой образ, который мыслится (автором мифа. – К. В.) буквально и вещественно существующим".
Исследователи не раз обращали внимание на лексические повторы известных стихотворений, связывающих образ безропотно увядающей Девы с мертвой возлюбленной, но ни один биограф не связал элегий с личностью одной женщины, страдающей каким-то недугом. Заверения поэта в "Разговоре с книгопродавцом": "Одна была… Я с ней одной делиться мог бы вдохновеньем. Она одна бы разумела стихи неясные мои", – не воспринимались как исповедь: исследователи искали объяснение формул-двойников в "Бодлеровских", "некрофильских" настроениях и прочем "темном в душе Пушкина" (!).
Подобная концепция 1920-х гг. (Ходасевича, Брюсова, Вересаева, Благова) изложена и в последнем академическом Временнике Пушкинской комиссии за № 24 1991 г. Автор статьи "Образ мертвой возлюбленной в творчестве Пушкина", определяя, вослед Благому, мотив "навязчивого" образа – "изощренностью эстетического и нравственного чувства Пушкина" (!), – пишет: "[…] было бы, конечно, недопустимым упрощением связать напрямую Русалку, чахоточную деву, Татьяну и русскую музу. Все эти образы связаны не столько между собой, сколько каждый из них связан одним и тем же психологическим феноменом – магнетизмом гибельного, "неизъяснимым наслаждением", "…странным желанием поэта видеть возлюбленную именно на грани умирания", "…приязнью Пушкина к увяданью чахоточной девы, влюбленностью в умирающую красоту" (с. 17–28).
Иными словами, исследователи видят в трагическом устойчивом мотиве, проходящем через все наследие, только "соблазнительное ощущение мертвой как живой", опуская высокую нравственность поэтики гения Пушкина, равную стилю "сурового Данте" и "сладостного Петрарки". Известная фраза: "Роль Петрарки мне по-нутру", – по-прежнему воспринимается как "чувства Петрарки мне недоступны и непонятны", хотя за приведенными словами следует признание, что в одну женщину поэт "был очень долго и очень глупо влюблен". То есть по-Петрарковски продолжительно и без взаимности, и по-Дантовски вечно:
[…] Как ничего? Что ж за могилой
Переживет еще меня?
Во мне бессмертна память милой
Что без нее душа моя! -
предваряя в приведенных стихах 1822 г. – строфы бессмертия "Памятника" 1836 г.:
Душа в заветной лире мой прах переживет, -
ибо Пушкин, подобно Данте и "Рыцарю бедному", "Имел одно виденье В первой юности своей", – читаем в автографе стихотворения 1828 г.
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему…
Но все автобиографические реалии и лексические двойники остались вне поля зрения биографов, как по-прежнему не удостоены внимания автопортреты поэта в виде Данте и Петрарки, равно как и знаменитый портрет Кипренского, в который по настоянию Пушкина были внесены существенные поправки, а именно: плащ зелено-алый – то есть цвета Беатриче после ее смерти (см. "Новая жизнь" Данте), и величественная статуя женщины, напоминающая об "одной из важных Аонид" – музе поэзии Эрато. Лица Музы зрители не видят, но вдохновенный взгляд поэта, устремленный на "лик" своей Музы, вручающей Пушкину "непреклонную лиру", "гласит" и о том, что поэт:
Не унизил ввек изменой беззаконной
Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.
("К Овидию")
Не скрывалась ли под судьбой утопленницы "Русалки" реальная судьба женщины, имеющей отношение к декабристскому движению? И не содержит ли образ "Русалки" какой-то связи с той "утопленницей", чей "ветхий домишко" выносит "бунтом волн" 1825 г. к "печальному" острову истории, то есть с невестой Евгения – Парашей?
С этого "демократического, или точнее, мещанского имени" (по мнению Н. В. Измайлова) мы и начнем свои разыскания.
2. ФИЛЛИДА
Видно мифологические воспоминания для меня счастливее исторических, по крайней мере тут меня посетили рифмы.
"Письмо к Д.". Отрывок из Автобиографических записок
Прежде чем обратиться к мифологическим корням "древа" христианского имени "Парасковья", рассмотрим его российские поэтические "вершки", относящиеся к концу ХVIII века.
В 1799 г. Державин, обращаясь к некоей "Белокурой Параше, коей мало в свете краше взором, сердцем и умом", завершает стихи следующими метафорами:
…Как за сребряной плотвицей
Линь златой по дну бежит,
За прекрасною девицей
За тобой Амур летит.
Биографы отнесли стихотворение к родственнице Державина, опустив одну существенную деталь его известных "двойных знаменований".
"Амуром", как мы помним, Державин именовал юного Александра I в оде "На обручение Александра и Елизаветы" ("Амуру вздумалось Псишею…") 1793 г., а "Психеей" – двенадцатилетнюю невесту – Елизавету Алексеевну.
Тем самым Державин закрепляет это сходство, отсылая современников к "Душеньке" Ф. Богдановича, который во втором издании поэмы 1794 г. открыто напоминает читателям об известной хромоте – ранении Александра I во время учений в Павловске:
Что, будто чувствуя жестокую ожогу,
Амур прихрамывал на раненую ногу…
Итак, в 1799 г. "Амур" назван "золотым линем" (ленивым, жирным хищником, стремящимся за своей жертвой, а "Психея" – Елизавета Алексеевна, окрещена "Парашей" и "серебряной плотвицей" – то есть серебряной рыбкой (!). В 1826 г., в год смерти Елизаветы Алексеевны, Пушкин создает пронзительное автобиографическое стихотворение, посвящая его гибели "ЕW" в бездне вод ("Как счастлив я, когда могу покинуть докучный шум столицы и двора…"), где "серебряная рыбка" – "Параша" – "Психея" Державина обретает трагический образ утопленницы "золотой рыбки":
…о, скоро ли она со дна речного
Подымется как рыбка золотая…
В 1833 Г. "Русалка" 1826 г. станет жертвой "бунта волн" и будет названа "Парашей", героиней поэмы "Медный всадник"…
Обратимся к христианским корням "Параскевы-Пятницы". Само имя "Параскева" происходит от греческого "параксеон" – "приготовление к жертве", празднуемого в еврейском обряде на пятницу. Поэтому в христианстве Параскева нарекается "Пятница", напоминая верующим православным о дне страданий Христа.
Перейдем к славянским корням "Параскевы-Пятницы".
Имя героини "Медного всадника" (и "Домика в Коломне") ведет свое происхождение от главного женского божества славянского Пантеона – "Мокоши-прядильницы", по принятии православия слившейся с христианским культом святой Параскевы-Пятницы. Связь Параскевы с водой и пряжей отражена в общеславянском обычае ставить деревянную скульптуру Пятницы у колодца, куда ей бросали жертву – пряжу. Название обряда "мокрида" идет от корня "мокр" – мокрый, влага, вода.
В рукописном тексте драмы "Русалка" появление на свадьбе князя дочери Мельника, очнувшейся в глубине реки "холодной и могучей" царицей русалок, сопровождается следующими репликами,
Дружно. Зачем пустили эту девку?
Слуга. Какую?
Дружно. Мокрую.
Слуга. Мы мокрых девок не видали
(7,318)
Приведенное сближение Параскевы-Пятницы с Русалкой не покажется столь странным, если учесть, что в религии древних славян поклонение Мокоши, как пряхе, аналогично культу Русалки, которая, подобно Артемиде, изображается с ткацким челноком в руке.
Это тождество Пушкин использовал в сцене "Днепровское дно". Терем русалок. Русалки прядут около своей царицы, – читаем в ремарке драмы.
Следует отметить, что подобно Прозерпине, русалки олицетворяли и приход весны, наполняя дождем хлебородные нивы. Этот положительный аспект русалки, смерть которой гарантирует новую жизнь (отсюда связь мертвых с воскресением природы), воплощен в сербских песнях Западных славян о "Марии-Мокрине мокрой". Что же касается славянского символа реки – русалки с фонариком, сидящей в раковине, влекомой дельфином, – непременном атрибуте икон "Крещение", – то она сходна с известными изображениями Афродиты, плывущей по морю. Связь русалок-"Берегинь" с водной стихией и мореплавателями (подобно "глазу" Исиды кораблей аргонавтов) – мы видим в изображениях Русалки на штевне ладьи "Трона Нептуна" Петербургской Биржи. Образ Русалки, полуженщины-полурыбы, всплывающей из воды в ореоле брызг Псковско-Новгородских узоров крестьянских изб, восходит к мифу рождения Афродиты из пены морской.
Прочитаем теперь полностью автограф стихотворения 1826 г., начальные стихи которого Пушкин написал на титульном листе 2 ч. "Ивангое" – "Возвращения из крестовых походов" в 1829 г. – времени записи первых черновиков "Русалки". Заметим, что стихотворение написано в духе и форме античной эпиграммы – прославления – особенность, не замеченная академистами.
Итак, на другой день по окончании V главы "Онегина" – 23 ноября 1826 г. Пушкин создает лирическое произведение, которое с полным правом можно назвать монологом "бедного безумца" – поэта "Евгения" – Пушкина, ожидающего появления "со дна речного" своей "Параши".
Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы
На берегах сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речного
(др. вариант: …из лона волн)
Подымется как рыбка золотая…
Как сладостно явление ее
Из тихих волн, при свете ночи лунной!..
У стройных ног ее, как пена белых, волны
Ласкаются, сливаясь и журча…
Перед нами – поэтический аналог рождения Афродиты – "Анадиоме-ны", "поднимающейся из воды", и, одновременно, – Исиды – "владычицы стихий", как описано ее появление при свете луны у Апулея в XI гл. "Метаморфоз".
Как отмечалось в литературе, "белая пена" означает "рождение Афродиты в буре", и уже потом, "при легком ветерке прибывающей на свой священный остров".
Ее глаза то меркнут, то блистают
Как на небе мерцающие звезды
Дыханья нет из уст ее, но сколь
Пронзительно сих влажных, синих уст
Прохладное лобзанье без дыханья,
Когда она игривыми перстами
Кудрей моих касается, тогда
Мгновенный хлад, как ужас пробегает
Мне голову, и сердце громко бьется
Томительно любовью замирая
И в этот миг я рад оставить жизнь.
Последний стих заставляет вспомнить исполненное желание – смерть Евгения "у порога" разрушенного святилища Параши.
А речь ее… какие звуки могут
сравниться с ней… – младенца детский лепет…
В рукописи дальнейший поиск эпитетов звучит как поток автобиографических воспоминаний:
О счастливые звуки. О сладостные звуки.
Приятный нежный лепет. Сей нежный, милый лепет…
Синонимы речи вдохновительницы стихотворения 1926 г. приводят к образам воскресающей весенней природы в начале мая:
Журчанье вод, иль майский шум небес…
и завершаются эпическим аккордом:
Иль звонкие Бояна Славья гусли
Над строками этого своеобразного гимна, как посвящение, Пушкин пишет по-французски: "23 Nov(еmbre) S(е1о) Коsakovo EW", – шифр которого дословно повторен в записи автобиографического значения 1826 г. Шифр и потому, что Т. Цявловская, по ее словам, "ни на одной карте России села "Козаково" не обнаружила". ("Прометей", № 10, М., с. 84.)
Остановимся и на второй ипостаси "Русалки" – "Рыбке золотой". Она интересна для нас тем, что вариант демиургической функции рыбы, как спасителя жизни, является соединительным звеном между естественным правом и моралью. Версия о причине потопа, как кары за преступление против нравственного закона, отражена в "Медном всаднике":
[…] народ
зрит божий гнев и казни ждет.
Ср. гнев "Государыни Золотой рыбки", как творца социальных преображений Старухи до известного предела:
Видит на море черная буря
Так и вздулись сердитые волны
Так и ходят, так воем и воют.
("Сказка о рыбаке и рыбке")
Перебеляя стихи "Ариона":
Лишь я, таинственный певец
На берег выброшен грозою, -
Пушкин отказывается от чернового варианта: "Спасен Дельфиною пою", отсылающего к греческому мифу, так как он нарушал смысловую связь "Певца" со "скалой" Петропавловской крепости и "бурей" восстания декабристов.
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Первоначальный вариант спасения Ариона дельфином содержит еще более глубинную связь с Параскевой-Пятницей.
По христианской легенде культ Параскевы олицетворял день страстей Хвиста: "Встань, Тезоименитая!" – с такими словами обращается к исцеленной Параскеве святая Жена в житиях, и так как рыба в христианской символике отождествлялась с Иисусом, как Творцом и Спасителем, то "рыбка Золотая", как "Творец" и "Владычица стихий", является "тезоименитой" и "Парасковье – Русалке – Берегине". Контекст расширяется, если учесть, что рыба, как символ веры и чистоты Девы Марии, олицетворяла причастие и крещение.
Заметим, что именно "Звезде морей", "Владычице стихий" спасенный "Пловец" – Пушкин посвящает свой "Акафист" 1827 г.
Земли достигнув наконец
От бурь спасенный провиденьем
Святой владычице пловец
Свой дар несет с благо говеньем…
Так посвящаю с умиленьем
Тебе терновый мой венец
Тебе спокойное светило
Звезда среди родных небес…
31 июля. Михайловское
Напоминаю: "Мифологические идеи поэта – это почка, бутон связи, они всегда содержат более, чем может постичь немифологический разум".
Как известно, в мифе все персонажи обладают способностью взаимозаменяемости. Их сущность легко переливается, перемещается в другие лица. Примером подобных взаимообратимых символических сцеплений служит и образ безымянной дочери Мельника в драме "Русалка". "Подобно Эсхиллу (и Овидию. – К. В.), у которого Артемида оказывается на самом деле Персефоной и вполне общепринятым образом, эта же богиня понимается как Геката, а трехголовость последней уж явный признак единства как множественности" – Пушкин в образе своей героини сознательно и последовательно подвергает пересозданию самые различные слои славянской и греческой мифологии, добиваясь их полной однородности.
Обратимся к рукописи сцены "Днепр. Ночь" (7, 204–205, 327–328).