Но вдруг… о радость! косогор;
Коляска на бок… – косогор – "спуск под гору, наклонный к одному боку, двойная косина" ( Даль , II, 175). Помимо своеобразия русских дорог, падению графа мог способствовать и тот способ, который был изобретен почтовыми ямщиками для переезда через реки. Способ этот произвел неизгладимое впечатление на путешествовавшего по России в 1839 году маркиза Астольфа де Кюстина, и тот описал его очень подробно: "В начале спуска лошади идут шагом, но вскоре, обычно в самом крутом месте, и кучеру, и лошадям надоедает столь непривычная сдержанность, повозка мчится стрелой, со все увеличивающейся скоростью и карьером, на взмыленных лошадях, взлетает на мост, то есть на деревянные доски, кое-как положенные на перекладины и ничем не скрепленные – сооружение шаткое и опасное. Одно неверное движение кучера – и экипаж может очутиться в воде" (Кюстин , 217 ).
Судя по тексту поэмы, именно так – с разгона – и был преодолен мост ямщиком графа Нулина, но тут-то "двойная косина" подъема на противоположный берег сыграла с ним дурную шутку – коляска опрокинулась.
– Филька, Васька!
Кто там? скорей! – вытащить из грязи коляску было делом нехитрым, но тяжелым. Происходило это (в описании Марты Вильмот) примерно так: "Мирно сидя в экипаже, мы наблюдали, как бедные слуги, просунув под карету жерди, похожие на корабельные мачты, безрезультатно пытались ее поднять. Иногда им удавалось немного приподнять карету, но, громко чмокая и разбрызгивая фонтаны из смеси снегов, льда, дождя и грязи, она вновь оседала" (Письма сестер…, 274 ).
Фильками и Васьками до самой старости именовали в помещичьем доме дворовых людей, начинавших службу барину в детстве казачками, а продолжавших уже лакеями, кучерами, форейторами, парикмахерами и т. п. Причем, именно такое – уничижительное – сокращение имен было принято в обращении именно к "дворовой" прислуге. Вспомним хотя бы название иронического послания Д.И. Фонвизина "Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке". У И.А. Крылова в комедии "Пирог" (1799–1801 гг.) один из персонажей – слуга – именуется Ванькой, в комедии "Модная лавка" (1806 г.) действуют два слуги: Андрей и Андропка, а в комедии "Урок дочкам" (1806–1807 гг.), слуга, выдавший себя за маркиза, французского эмигранта, именуется уважительно Семеном, а конторщик в усадьбе дворянина Велькарова – Сидоркой.
Барский дом тех лет был полон даровой прислуги. Те, кому разрешалось завести семью, переселялись на задний двор. Холостые же были всегда под рукой, поскольку жили в самом первом после сеней помещении господского дома – людской (вариант названия: "лакейская"; вторая часть названия – комната – "лакейская комната" и т. п. в устной речи отсекалась). По свидетельству приятеля Пушкина Ф.Ф. Вигеля, людская – самое неприятное помещение в доме: "Запах лука, чеснока и капуты мешаются тут с другими испарениями сего лживого и ветреного народа" ( Вигель , 145). Но с этим приходилось мириться, поскольку невозможно представить себе быт помещичьего дома без хотя бы минимального количества прислуги в 5–6 человек. Обычный же дворовый штат насчитывал два-три десятка Филек и Васек.
Сами же строчки отсылают читателя к явлению 4 действия III "Горя от ума", начинающегося с реплики старшего из слуг в доме Фамусова: "Эй! Филька, Фомка, ну, ловчей! / Столы для карт, мел, щеток и свечей!"
Именно третье действие пьесы было целиком напечатано в альманахе "Русская Талия" на 1825 г., так что "Филька и Васька" могут считаться своеобразным "приветом" А. С. Грибоедову из Михайловского. Филька, кстати, сокращенное от Филиппа, Филимона или Филата. Последнее наиболее вероятно, если вспомнить примечание (12) Пушкина к Евгению Онегину": "Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами" (V – 194).
По наблюдению В.В. Набокова, в черновиках к "Евгению Онегину" встречаются три отчества няни Татьяны: Фадеевна, Филипьевна и Филатьевна ( Набоков , 254). Как видим, два из них соотносятся с Филькой.
… беги проведать – здесь – расспросить, разузнать, осведомиться о здоровье.
И барина просить обедать! – В усадебной жизни не прижился городской обычай делать визиты, то есть посещать дом родственников или знакомых с одной лишь целью – засвидетельствовать свое почтение. Визит как знак внимания действовал даже в отсутствие хозяев (до изобретения визитной карточки все визитеры записывались в специальную книгу, которая хранилась у швейцара) и длился около двадцати минут. В деревне же любой гость, и желанный, и нечаянный, сразу попадал под пресс усадебного хлебосольства. Обычай приема гостей требовал четкого соблюдения трех правил.
Правило первое Почетная встреча гостей. О дворовых на крыше, ожидающих появления кареты, мы уже говорили. Их задача – предупредить хозяев как можно ранее, для того чтобы они могли встретить прибывающих во всеоружии. Отец С.Н. Глинки встречал гостей так: он надевал сюртук понаряднее и выбегал на крыльцо, а хор дворовых в это время запевал "Вспомни, вспомни, мой любезный" ( Глинка1866 , 233). Другой помещик, Андрей Иванович Касагов, отмечал приезд гостей еще более торжественно – "порядочной пушечной пальбою с учрежденных у него батарей" ( Добрынин , 96). Так что послать слуг и пригласить незадачливого путешественника в дом – это самое меньшее из того, что могла (и должна) была сделать Наталья Павловна.
Правило второе. Приглашение к обеду, представлявшее собой в завуалированном виде приглашение погостить: "Приехав к соседу, помещики-путешественники находят несколько комнат для себя и изобильный стол: весь дом бывает к их услугам…" ( Бурьянов , 141). Деревенский визит тем и отличался от городского, что он, как само собой разумеющееся, подразумевал обед в доме хозяев и мог непринужденно перерасти в гостевание.
Правило третье. Предоставление ночлега, закрепляющее "свойские" отношения хозяина и гостя и подразумевающее дальнейшее продолжение знакомства. Гостям отводились свободные помещения в барском доме или во флигеле, а что касается подушек и одеял, то "этого добра у старых помещиков было такое изобилие, что и полдюжины гостей, внезапно наехавших в усадьбу и оставшихся ночевать, не сконфузили бы хозяев" ( Полонский , 394).
В эпоху расцвета усадебного "хлебосольства" (а именно о ней и идет речь) появились и его своеобразные "жертвы". Одна из них – супружеская чета помещиков Львовых – описана в воспоминаниях бывшего воронежского губернатора графа Д.Н. Толстого:
...
"У них было две дочери, давно отделенные и выданные замуж; остальное значительное имение они прожили на хлебосольстве и гостеприимстве, и затем все состояние их заключалось в огромном шестиместном рыдване, одной повозке и фуре с потребным количеством лошадей, кучеров, в форейторе, лакее, поваре и горничной. С этою свитою и в этом подвижном доме они разъезжали по своим родственникам и знакомым. Отец, кроме своего обычного гостеприимства, оказывал им всегда глубокое уважение, как старшим родственникам" (Толстой Д, 28 ).
Посещение графом Нулиным дома Натальи Павловны развивается по стандартной программе, изложенной выше, за одним лишь исключением – хозяйка не встретила графа на пороге дома, как это полагалась ей по деревенскому обычаю. На то были свои причины, о которых скажем ниже. Пока же можно отметить, что Наталья Павловна не вышла встречать гостя, только разглядев, что это не сосед или родственник, а незнакомец, судя по коляске и облику, недавно прибывший из-за границы.
Глава 10 (Граф Нулин)
(текст)
Слуга бежит.
Наталья Павловна спешит
Взбить пышный локон, шаль накинуть,
Задернуть завес, стул подвинуть,
И ждет. "Да скоро ль, мой творец!"
Вот едут, едут наконец.
Забрызганный в дороге дальной,
Опасно раненый, печальный
Кой-как тащится экипаж;
Вслед барин молодой хромает;
Слуга-француз не унывает
И говорит: allons courage!
Вот у крыльца; вот в сени входят.
Покамест барину теперь
Покой особенный отводят
И настежь отворяют дверь,
Пока Picard шумит, хлопочет,
И барин одеваться хочет,
Сказать ли вам, кто он таков?
Граф Нулин, из чужих краев,
Где промотал он в вихре моды
Свои грядущие доходы.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков a\' jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bons-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et setera.
(комментарий)
По словам одного из первых рецензентов поэмы (Н.И. Надеждина.), "Граф Нулин есть нуль во всей математической полноте. Он не возбуждает никаких ожиданий, кроме чисто нульных" ( ВЕ1829 , II-218). Полемический задор молодого (тогда) критика привел к утверждению, мягко говоря, неточному. Фамилия и титул главного героя, в сочетании с примерной датой его рождения, несут в себе достаточную информацию о его происхождении и положении в обществе. Конечно, "говорящая" фамилия Нулин в первую очередь свидетельствует, скажем так, о малой значимости персонажа. И в этом смысле герой пушкинской поэмы стоит рядом с Простаковыми, Молчалиным, Хлестаковым и целым сонмом менее известных (сейчас) комических персонажей конца XVIII – начала XIX в. Перекликается она и с фамилиями гостей Лариных на дне рождения Татьяны в пятой главе "Евгения Онегина":
"С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов (…)" (V – 111)
Но можно привести несколько соображений, по которым фамилия Нулин слегка выпадает из этого стройного ряда. Так, Б.М. Гаспаров считает, что "латинское происхождение" фамилии придает персонажу особую окраску, "незаметно связывая "нового Тарквиния" с его древнеримским прототипом" ( Гаспаров1999 , 260). М.А. Бесарабова предположила, что фамилия Нулин появилась из пушкинской шутки по отношению к А. Н. Оленину – "нуль На ножках" ( Бесарабова ,41.) С другой стороны, фамилия "Нулин" не только "говорящая", но и по-дворянски значимая. Она не образована ни от прозвища, ни от имени – значит, она не "низкая". По звучанию она не аристократична, но близка к фамилиям столбовых дворян типа Пушкин или Лунин. С последней она близка настолько, насколько это вообще возможно: фамилия Нулин представляют собой анаграмму фамилии Лунин. В 1823 г. в Дамском журнале была опубликована анаграмма слов "лунь" и "нуль":
"В арифметических трудах
Я менее чем единица;
Но переставь меня – я птица,
Которая всегда в полях
Так важно плавает над нами,
Она питается мышами" (ДЖ1823. 19, 33).
Так или иначе, у героя поэмы "благородная" фамилия, предполагающая давнее дворянство и, соответственно, обширный круг родственников. Проиллюстрировать возможные родственные связи Нулина можно на примере Михаила Лунина – широко известного в те годы острослова, задиры и забияки, героя наполеоновских войн, любимца великого князя Константина Павловича и, одновременно, одного из самых твердых и последовательных заговорщиков, оставшегося верным революционным идеалам и в заключении, и на каторге.
Отец Михаила Лунина – Сергей Михайлович – отставной бригадир и, по замечанию одного из историков, "человек ничем не примечательный" ( Окунь , 8), не имел ни связей, ни значительных знакомств. Но он женился на Феодосии Никитичне Муравьевой, что моментально ввело его в круг широчайшего родственного общения. По свидетельству современников, дом брата Феодосии Муравьевой, Михаила Никитича, "был всегда открыт для друзей и родственников, которые, по тогдашнему обычаю, приезжая из провинции, иногда целыми семьями подолгу жили… По воскресеньям были у них семейные обеды, и случалось, что за стол садились человек семьдесят. Тут были и военные генералы, и сенаторы, и безусая молодежь, блестящие кавалергарды и скромные провинциалы, и все это были родственники, близкие и дальние" ( Бибикова , 141). Таким образом, декабрист Михаил Лунин получил в наследство от отца огромное богатство, а от матери – возможность "счесться родством" с половиной всех дворянских родов России. Только в одной декабристской организации – "Союзе благоденствия" – вместе с Михаилом Луниным состояли членами семь его самых ближних родственников – Муравьевых и Муравьевых-Апостолов.
Примерно такой же уровень родственного общения можно предположить и у Нулина. И это только первый слой свойских отношений, чрезвычайно развитых в дворянском обществе того времени. Есть и другие, о которых мы ничего не можем знать из текста поэмы, но которые должны иметь в виду.
Близкими и почти родственными были отношения между однополчанами или студентами-однокашниками, входившими в один университетский кружок, между выпускницами одного курса благородного пансиона, между давно друг друга знающими соседями, чему в очень большой степени способствовали совместное времяпрепровождение, охота и деревенские балы, крестины детей и т. п. Граф Нулин уже по фамилии (то есть по происхождению из определенной семьи) не был пустым местом, а был чьим-то племянником, кузеном, крестником, соседом, сыном однополчанина или, на худой конец, двоюродным братом внука матери тетки соседа. Эта возможность установить близкие (или не очень) связи между любыми дворянскими семьями придавала путешественнику уверенность в себе и своей значимости и помогала освоиться практически в любой обстановке.
Но ведь Нулин – еще и граф. А графский титул в первой половине ХIХ века давал массу поводов к толкам и пересудам. Введенные Петром Первым европейские титулы барон и граф должны были способствовать вытеснению боярского местничества, противопоставив достоинству рода преимущество личных заслуг. Баронами (как это часто бывало и в Европе) становились купцы и промышленники, чья деятельность принесла пользу империи (или императору). Таково баронство Демидовых или Строгановых, позже возведенных в графское достоинство. Сразу же графами чаще всего становились две категории дворян. Одна из них – военачальники, отличившиеся на полях сражений, или крупные государственные деятели.
Так, в награду за военные заслуги Петр I возвел в графское достоинство генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева, Елизавета Петровна – П.А. Румянцева, Екатерина II – А.В. Суворова, Павел I – М.Ф. Каменского. За успехи на дипломатическом поприще при Елизавете графами стали П.М. Бестужев-Рюмин и два его сына, а при Екатерине II – А.А. Безбородко, получивший затем от Павла I (как и Суворов) титул светлейшего князя. Однако в XVIII веке графский титул гораздо легче было получить разного рода царским любимцам и фаворитам. Так появились графы Шуваловы, Разумовские, Орловы, Мамоновы, Зубовы, Кутайсовы.
Таким образом, можно представить себе два варианта происхождения и биографии графа Нулина и, соответственно, два оттенка в его положении в обществе. Его отец (или дед) мог попасть "в случай" при дворе Елизаветы, Екатерины или Павла, стать государевым любимцем, а после кончины покровителя или в результате придворных интриг впасть в немилость. Отсюда – парижская жизнь нашего героя Отставленные фавориты, как правило, в столице не задерживались, а отправлялись либо в свое поместье, либо за границу. Там, за границей, наш герой мог и родиться, и получить свое образование.
В другом варианте графский титул был заслужен в ту же эпоху (середина – вторая половина XVIII века) долгими трудами на благо отечества и оставлен наследнику вместе с обширными поместьями, дворцами, роскошной утварью и т. п. А наследник, недолго думая, отправился в Париж тратить все, что получил. В зависимости от варианта происхождения графа Нулина меняется и знаковое содержание его фамилии. В первом случае "Нулин" значит не что иное, как один из "надменных потомков / известной подлостью прославленных отцов", и его пустота – родовой признак "случайных" людей. В другом варианте биографии молодой граф резко контрастирует с поколением отцов – "екатерининских орлов" – полководцев, дипломатов, строителей и реформаторов. И тогда пустота – его личное качество.
Но это еще не все. У графа Нулина есть как минимум два литературных прототипа, оба – графы. Один из них – безымянный Граф из стихотворения Василия Львовича Пушкина "Вечер" (1798). Вот его начало:
"Нет боле сил терпеть! Куда не сунься: споры,
И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры!
Вчера не знаю как, попал в один я дом;
Я проклял жизнь мою. Какой вралей содом!
Хозяин об одной лишь музыке толкует;
Хозяйка хвалится, что славно дочь танцует;
А дочка, поясок под шею подвязав,
Кричит, что прискакал в коляске модной – Граф.
Граф входит. Все его с восторгом принимают.
Как мил он, как богат, как знатен – повторяют.
Хозяйка на ушко мне шепчет в тот же час:
"Он в Грушеньку влюблен: он всякий день у нас".
Но Граф, о Грушеньке никак не помышляя,
Ветране говорит, ей руку пожимая:
"Какая скука здесь! Какой несносный дом!
Я с этими людьми, божусь, для вас знаком;
Я с вами быть хочу, я видеть вас желаю.
Для вас я все терплю и глупостям прощаю
Ветрана счастлива, что Граф покорен ей".
Мы увидим чуть позже, что над этой главкой поэмы "Граф Нулин" как бы "витает дух" В.Л. Пушкина, его стихов и стихов о нем. Другой прототип – граф из поэмы Дж. Байрона "Беппо" ( Кибальник1995, 124), сходство с которой (как мы отмечали выше), охотно признавал и сам Пушкин.