Ядерная война партизан
Объективная логика смены стратегических типов цивилизации обрисовывает довольно устрашающую картину, чья реальность затрагивает каждое государство, каждый народ в тот момент, когда он становится жертвой нового элемента. СССР являлся последней державой, которая была отдана в жертву новому мировому порядку, порядку эфира. Конец "холодной войны" означает конец последней "регулярной" войны в истории, так как, несмотря на предельную деструктивность аэрократии, в ней все же сохраняется некое последнее подобие нормы и правил. Победа мондиализма уравнивает СССР и с голодными и нищими рабами третьего мира, и с сытыми и комфортными мондиалистскими лакеями Европы. В принципе форма рабства в условиях эфирократии не так уж и важна, так как царство мондиализма всегда возмещает физическое благополучие духовными пытками, и, напротив, бедствия бедных стран несколько уравновешиваются их верностью животворной Традиции, верностью земле.
Примириться с тихой катастрофой поражения в аэрократической дуэли с США для России очень трудно, так как видимые знаки разгрома, оккупации и т. д. отсутствуют. Но все же на стратегическом уровне - это свершившийся факт, а заговор и предательство в верхних эшелонах власти не столько объясняют, сколько выражают это страшное обстоятельство. Мы проиграли "холодную войну" не по злому умыслу "агентов", но по тайной логике Провидения. Перед нашим великим народом стоит сегодня мучительный вопрос: как быть?
Показательно, что одной из последних работ Карла Шмитта была книга "Теория партизана". Партизан стоит вне закона войны, вне Jus Belli. Партизан и его функция не запланированы стратегией элементов. В них воплощена древнейшая вечная сила, неподвластная неумолимому року. Партизан воюет против логики техносферы, против времени, против трагической энтропии цивилизации. Обреченный герой, балансирующий между мистическим патриотизмом и криминальным терроризмом, - это единственный возможный ответ на вызов роботронной эфирократии, на диктатуру СОИ, на репрессии технотронного мондиализма. Если в двухполярном аэрократическом мире оставалась хоть какая-то возможность свободы выбора - США или СССР, и концепции Третьего Пути были не более чем идеалистическими чаяниями, сегодня выбор только один: либо признание эфирократии, либо планетарная партизанская война против мондиализма с использованием всех видов вооружений, всех средств, всех разрешенных и запрещенных приемов.
История показывает, что Россия всегда так или иначе противостояла антитрадиционным процессам в цивилизации, храня верность земле, верность истоку. Многовековая стратегическая дуэль с талассокра-тической Англией сменилась аэрократическим противостоянием США. Даже принимая стратегический вызов техносферы, Россия умудрялась обратить "яд в лекарство" ценой невероятных, немыслимых страданий и жертв. Сегодня же верность русской истории означает прямой и страшный выбор партизана, выбор "народной войны" без правил и приличий, "войны" против эфирократии, в которой на военно-технологическом уровне запечатлелась "тайна беззакония", о которой говорит Евангелие.
ГЛАВА 5.
Война - наша мать
1. Война и мир
Существует досадное предубеждение, будто мир во всех случаях предпочтительней войны. И, несмотря на объективную картину человеческой истории, несмотря на постоянное и все более масштабное опровержение пацифистских утопий, эта наивная, в высшей степени безответственная позиция и не думает испаряться. Напротив, аргумент мира - "лишь бы не было войны" - становится определяющим для принятия важнейших судьбоносных решений.
Сплошь и рядом апологеты "мира любой ценой" тщатся подтвердить свое убеждение ссылками на Евангелие, на антимилитаристский характер христианской этики. В этом заключена важная смысловая подмена. Вспомним слова Спасителя - "Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так как Mip дает вам, я даю вам" (от Луки 14, 27). Жаль, что в современном русском языке слова "мир" как покой, как невойна и "мир" как вселенная пишутся одинаково, хотя имеют совершенно различный смысл. До реформы Луначарского, упразднившего в русском языке i, в самом написании этих слов имелась наглядная разница - "мир" как невойна писался так же, как и сегодня, через обычное "и", а мир как вселенная, как космос через i - "Mip". Поэтому важно, что "мир", даруемый Христом, есть "мир немiрской, надмiрный, горний". Более того, в вышеприведенном месте евангельского текста это противопоставление подчеркивается - качество "мира" Христа совершенно иное, нежели "мир" у "Mipa сего". Легко разглядеть между этими понятиями противопоставление: вечный покой небесного рая противостоит основной характеристике Mipa дольнего, движимого беспрестанно неистовым буйством стихий. Тут вспомним Гераклита - "вражда есть отец вещей". И поэтому "мир Христов" противоположен не одному из состояний нижней реальности, но всей этой реальности, вместе взятой. Парадоксально, но горний Mip, Mip истинного мира воюет с MipoM дольним, попавшим под власть дьявола. И снова недвусмысленно утверждает это сам Спаситель: "Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение". Разделение на агнцев и козлищ, ца пошедших за Христом, Сыном Бо-жиим, и оставшихся в лапах дьявола. И эти две группы, два лагеря будут находиться между собой в неистребимой вражде до скончания века. Перемирие между ними невозможно, а призывы к нему кощунственны - между злом и добром не бывает консенсуса. Что-то одно соответствует истине, что-то одно по-настоящему есть, а другое - лишь сложная, испытательная видимость. И "миротворцы" блаженны лишь постольку, поскольку несут с собой именно нем1рской мир Христа", а не тщетные призывы обеим сторонам сойтись на чем-то среднем, на компромиссе, на взаимных уступках.
Выводить современный пацифизм из христианства совершенно некорректно уже с богословской точки зрения. Любовь к врагам, отказ от принятия правил, диктуемых павшим царством земным, т. е. от сведения всего к противостоянию в материальной, имманентной сфере - да, это прямо вытекает из христианства и его этики. Но любовь к врагам еще не отменяет факта вражды и битвы, а отказ от поверки проигравших и выигравших земными мерками не означает прекращения всякой войны. Христианское духовное воинство Нового Иерусалима, все искренне и истово чающие Светлого Града ведут свою брань с антихристом и слугами его, ненавидя первого и сожалея о падении вторых. Но все это никак не снимает накала световой трансцендентной агрессии. "Не мир, но меч".
Если бы не лживые завывания современных псев-дорелигиозных пацифистов, то напоминать о таких простых вещах верующим людям не было бы нужды. Ведь само выражение "Господь Саваоф" с древнееврейского переводится как "Бог Воинств" (заметим также, что "небесным воинством" часто в литургической практике древние евреи называли звезды и светила).
2. Мобилизованный "рождением снизу"
Можно сколь угодно жестоко карать за "пропаганду войны", но войны не избежать. Никуда от нее не деться, ее не обойти. На войне и брани построены основы Mipa, составляющие главнейшее его качество. Будучи вброшенными в Mip земной, мы помимо нашей воли мобилизованы на фронт. Этот факт мы должны принять. Не решив на практике проблему войны, не ответив так или иначе на ее вызов, мы не способны двинуться ни в одну из сторон бытия.
Рождаясь, мы обречены на принадлежность к региону Mipa сего, которому всегда что-то угрожает. А следовательно, мы автоматически мобилизованы на его защиту, на отстаивание общины, общества, их интересов. Иначе в этой несовершенной сфере и быть не может. Есть, конечно, и призванные на "брань духовную", стремящиеся исполнить высший подвиг - победить вслед за Христом Mip. Такие борцы с MipoM есть не только в Христианской Церкви, но и в других религиях, причем они всегда выделены в особую касту. Так, в индуизме подобной кастой являются "брахманы", "жрецы". Показательно, что кастовой добродетелью жрецов является "ахимса", т. е. "непричинение никакого вреда живым существам, даже ценой собственной гибели". Эта же "ненасильственная" этика характерна и для буддистских монахов, особенно для высших иерархов ламаизма, которым за большой грех вменяется даже невольное убийство малейшей мошки. Высшим тибетским духовным авторитетам даже нос во время простуды утирают послушники - из страха, что лама нечаянным взмахом платка причинит вред какому-нибудь комару. Кстати, сходное отношение мы встречаем в некоторых формах христианского монашеского подвига - особенно у столпников, исихастов и т. д. Но и это миротворчество есть в определенном смысле война - война (причем жесточайшая) против самого устройства естества.
А все остальные типы людей погружены в непрерывные битвы не столь возвышенного порядка. Они вынуждены защищать свой род, свою землю, свой народ, свое государство, самих себя от агрессивных волн нижней реальности. Но и в этом случае человек как бы порождается войной, учреждается ею, кроится по ее меркам, закаляется ее огнем. Признание всеобщей военнообязанности человеческого вида не составляло труда для древних, которые с гораздо большим реализмом и с большей ответственностью понимали и принимали жизнь, чем мы. Чем упорнее бежит современное человечество от реализма войны, от принятия ее вызова, тем более страшные и бесчеловечные конфликты оно развязывает, тем глубже по спирали ужаса спускается оно в мерзость грязной механической бойни, стыдливо скрываемой от глаз лицемерного большинства. Отсюда фарисейская юридическая установка, запрещающая "пропаганду войны". Какая низкая фальшь! Если бы войну можно было запретить декретом, если бы коллективный договор посредственных обывателей мог так легко исправить сущность стихии наличного бытия!
Война смеется над этими жалкими попытками. И мстит. Она так же неотменима, как сама смерть. Если где-то за горизонтами плоти и расположены узкие врата бессмертия, пройти в них дано далеко не всем, а обывателям и мечтать об этом не стоит. Тот, кто не готовится к участию в битве, тот, кто отказывается от роли солдата, тот записывает себя не в дезертиры, но в жертвы. Рано или поздно война настигнет его. Но настигнет не как живого и свободного, не как достойно бросившее вызов року благородное существо, сознательно принимающее на себя бремя ответственности, наложенное условиями рождения в земном Mipe, а как жалкую неодушевленную куклу, как пассивный предмет, вознамерившийся задешево ускользнуть от могущественного предопределения.
От войны не уйти и не надо пытаться. Важно, напротив, постараться точно определить принадлежность к своему войску и к своей части, научиться навыкам боевого искусства и познакомиться с ближайшим командиром. Неважно, она уже объявлена или еще нет. Война не заставит себя ждать. Она предопределена. Она сзади нас, она впереди. Она вокруг. Другое дело - какая война, за что, с кем и где? Но это второстепенно. Это выяснится по ходу дела.
Главное - осознать факт мобилизации, принять его, сжиться с ним. А дальше начинается иная история.
3. Смерть как учитель
Война является не менее аморальной, нежели все остальные аспекты земного существования. Просто она обнажает, многократно усиливает, разоблачает то, что в иных сферах скрыто, завуалировано, припудрено. Смертность человека как одна из основополагающих характеристик его структуры выходит здесь на первый план. В мирном гражданском обществе смерть затушевана, вынесена на периферию, выставлена чем-то далеким и посторонним. На войне смерть проявляет себя обнаженно и интимно, как данность прямого опыта. Конечность человеческого существа обнаруживается в полной мере. Следовательно, прямой бытийный опыт на войне становится философским фактом. Каждый может быть в любой момент убит, но каждый может стать и причиной смерти другого существа. Смерть, как самый значимый и глубокий момент судьбы человека, насыщенно открывается как двусторонний механизм - как субъект и объект. Смерть персонифицируется, входит в людей, подчиняет их своей особой логике, своему уникальному настрою. В матовом свете смерти преображается реальность, меняют свои очертания привычные понятия. Сквозь грязь и агонию, сквозь развороченные горы трупов, сквозь липкие валы страха и истошные приступы ярости проступают спокойные, "готические", умиротворенные своды Иного. В войне есть тайный покой, тревожное большое "да", сказанное жизни.
Эрнст Юнгер, великий знаток войны, автор самых проникновенных слов о ней, в лучшей поэме, сложенной о войне, в знаменитой книге "Война - наша мать", говорил: "Война разоблачает перед нами то, что старательно прячет могила". Последняя судьба плоти, фосфорисцентной, разлагающейся, сладко воняющей человеческой телесности открывается в бою, и особенно после боя, как наглядный урок практического богословия. Современный человек упустил из виду свои корни, стадии своего происхождения, искренне поверил, что его форма была всегда, что он сам себе творец. Он забыл, что ему предшествовало - прах земли, и к чему он возвратится - к праху земли. Иллюзион похоронных контор, ритуалы и мир живых забирают от человека конкретику трупа, завершающего логично круг превращений. Этой стороной бытия интересуются лишь маньяки и перверты, лишенные оправдания. В то же время именно "память смертная", память о смерти, педагогика созерцания трупа является важнейшей частью духовного созревания личности. Правда, война доводит это до крайности. Но не исключено, что сам факт такого эксцесса есть ответ органического бытия на лицемерную, трусливую брезгливость, которую проявляют к миру смерти наши современники. Отказываясь от внимания к смерти в религиозных формах, они обрекают себя на то, чтобы столкнуться с ней лицом к лицу при более зловещих и брутальных обстоятельствах.
Мы настолько забыли о смерти, что наше сознание не способно даже на мгновение остановиться на этом опыте. Отсюда одержимость в современной масскультуре темой "живых мертвецов", "вернувшихся из ада" и т. д. Мы не можем представить себе подлинно мертвого, "мертвый труп". Труп остается всегда для нас немножко "живым". Война своей неразборчивостью, своей изысканной слепотой, своим роковым масштабом возвращает нас к нашим границам - здесь кончается человек и начинается его Смерть.