Однако это не спасало младороссов от обвинений в большевизме. На них "вешали всех собак", не только "свои", но и братья-славяне. Так, в 1932 г. после покушения "первого зеленого диктатора" Павла Горгулова на французского президента Пьера Думера в польской и югославской прессе появились сообщения о связи убийцы с младороссами.
Обвинение было совершенно неосновательным уже потому, что в программе Всероссийской национальной крестьянской партии "зеленых" значился пункт о неприятии монархического устройства в будущей свободной от коммунистов России. Были там и такие строки, что "диктаторская крестьянская партия "зеленых^ не допустит существования в России ни одной социалистической и ни одной монархической организации… президентом, т. е. главой Всероссийской национальной республики должен быть тот, кого выберет (через посредство своих партий, а не на улице) весь русский народ, но только русский патриот, отнюдь не коммунист, не еврей, не инородец и не иностранец и не женщина. Если же умышленно или по ошибке президентом государства Российского был избран коммунист, социалист, монархист, еврей, или инородец, или иностранец, или женщина, зеленая партийная армия произведет немедленно насильственный переворот" Как писали младороссы этот "свихнувшийся человек… дошел до идеализации преступления. Он возомнил себя искупителем. Он, дескать, спасет Россию. Выстрел Принципа послужил ему примером… Он верил в спасительность войны… Вышел Горгулов из той больной среды, в которой политическая борьба переплетается с нервным расстройством… Именно с горгуловщиной боролось младоросское движение… Ибо горгуловщина – препятствие на пути к национальному возрождению". В сущности, младороссы здесь в очередной раз выставили своих противников как людей, нуждавшихся во врачебном попечении.
В то же время не следует полагать, что все "отцы" и авторитеты в русской эмиграции с насмешкой относились к "детской болезни" молодежи: многие видели в ней силу, с которой надо считаться. Так, Ф. А. Степун – идеолог "Нового Града" призывал эмиграцию подходить к младороссам, взгляды и идеология которых "созвучны эпохе", с достаточной серьезностью. Член Главного совета младороссов генерал Б. И. Чернавин в свою очередь отмечал, что их с "новоградцами" сближает поиск новых форм для новой социальной эпохи и многие предпосылки у них общие.
В 1936 г. "Бодрость" писала: "Когда эмигрантские горе-"патриоты" толкуют о "неважности" территории и готовы под этим предлогом, отдать хоть всю Украину, хоть всю Сибирь, они расписываются в окончательном забвении традиционно-русского понимания государственности… И когда наше поколение предстанет перед судом истории, когда для наших потомков все наши сегодняшние внутренние распри станут историческим воспоминанием, останется последний вопрос, – тот самый, который всякое последующее поколение предъявляет всякому предыдущему: оставили ли мы неумаленной ту землю, на которой совершается историческая судьба нашей нации?"
Здесь представляется уместным порассуждать о территориях, государствах, империях, преемственности и ответственности поколений о судьбе России. Итак, революция в Российской империи поставила перед победителями и побежденными проблему власти. В одном случае – ее укрепления, в другом – возвращения. Но общим являлось одно – сохранение территориальной целостности страны. Трудностей перед обеими сторонами было немало – одна из главных заключалась в своеобразной незаконченности революции, что требовало от победителей "железной рукой" возвращать "на мгновение" утраченное, как это было на Украине или на Кавказе, не допуская никаких мнимых или подлинных попыток разрушения строящей в одиночку социализм многонациональной советской державы, что показали политические процессы второй половины 1930-х гг. В отличие от "практиков-победителей", действовавших в своей стране и располагавших всем необходимым для строительства нового общества, "теоретики-побежденные", проигравшие гражданскую войну, рассеянные по всему миру, не имевшие опоры на Родине даже в крестьянстве, не находящие общего языка по ключевой проблеме будущего государственного устройства территории СССР, оказались в несравненно худших условиях. В головах многих российских эмигрантов "бродил" уже не "призрак коммунизма", а "призрак национализма".
Строились планы, программы, формировались партии с нелегальными отделениями в СССР, создавались подпольные военные организации, боевые группы с целью спасения "своей" Родины от "коммунистической тирании". Хотя была и разница; украинцы, сторонники "самостийной Украины", или представители кавказских народов выступали за освобождение своего народа, за самих себя, в то время как российские государственники ставили одну задачу – "единая и нераздельная Россия".
Так, в конце 1920-х гг. в эмиграции была создана Лига русских офицеров и солдат, состоявшая в основном из украинцев. Свою главную задачу она видела в освобождении Украины от большевизма и в создании украинского государства, независимого от СССР. Ее члены полагали, что как только на украинской земле появится русско-украинская рота, то на борьбу с ненавистной властью поднимется весь народ. (Поражение в гражданской их ничему не научило. Равно они не учитывали того фактора, что революция под жесточайшим контролем большевиков, "прессовавших негодных уклонистов", продолжалась в сельском хозяйстве, промышленности, просвещении. – В. К.) Свою обособленность от РОВС и других подобных организаций деятели Лиги объясняли тем, что в истории создания "великого русского государства бывало и так, что отдельные ветви русского народа силою исторических судеб ставились в полусамостоятельное, а иногда и самостоятельное положение, которое обязывало их, прежде всего, прочно встать на ноги… для того, чтобы потом помочь своим братьям… никогда ни Украина, ни Сечь не забывали, что они русские и православные". Эту организацию и ее программу опять-таки можно назвать "русскими". Но сплачиванию русских, как уже неоднократно указывалось, препятствовала их политическая грызня между собой; мешало также различное отношение к СССР и Германии.
В более выгодном свете выглядели украинские организации, такие как Украинская войсковая организация и ее преемница – Организация украинских националистов, а также Украинская народная казацкая организация во главе с бывшим гетманом П. П. Скоропадским.
И можно понять наших братьев-славян: в России многие видели лишь своеобразный конвой с его железным распорядком – шаг влево, шаг вправо… Трудно понять другое – почему среди многих просвещенных ревнителей свободы для своей родины стойко держится и поддерживается убеждение, что русский – это жандарм, а остальные народы в евразийской России – его жертвы. Такие правдолюбы заботливо хранили и пополняли запас сведений о "несправедливостях и злодеяниях" (разумеется, русских) центральной и местных властей еще с седых времен, но почему-то о своих не желали знать и помнить или выдавали их под флагом защиты своего народа, своих национальных интересов.
Те же украинские притязания также были не лишены имперского характера, например, утверждение моего однофамильца о том, что большинство населения в СССР (80 %) принадлежат к украинской нации, не говоря уже о таких славянских странах, как Польша и Чехословакия. В отличие от русских эмигрантов, украинские лидеры, такие как Е. Коновалец, С. Бандера, А. Мельник, Р. Шушкевич, сумели создать довольно сильные организации, доставлявшие немало хлопот соответствующим структурам в СССР.
Надо сказать, что сама политическая обстановка в 1930-е гг. способствовала развертыванию украинского вопроса. К власти пришел Гитлер с его планами установления "нового порядка" и продвижением германской нации на Восток. Для украинских националистов он был той личностью, которая поможет создать "вильну и незалежну" Украину. Знакомый с положением в СССР и мечтами эмиграции английский публицист и политик М. Маггеридж писал: "Относительно украинских сепаратистов, находящихся вне России, можно сказать, что они, вероятно, нашли бы германо-польское вмешательство в дела Украины в своих интересах. Не пришлось бы удивиться, если бы украинские сепаратисты получили от Германии и Польши некоторые обещания в том смысле, что названные державы удовлетворятся предоставлением им некоторых экономических и торговых преимуществ, а в остальном предоставят самим украинцам автономию в их внутренних делах. Ценность подобных обещаний, конечно, довольно сомнительна, и весьма возможно, что Скоропадскому пришлось бы ограничиться довольно призрачной властью по примеру нового императора Маньчжоу-Го или по примеру самого Скоропадского во время германской оккупации 1918 года. Однако Скоропадский и другие украинские изгнанники не имеют иного выбора. Они не видят пред собой ничего иного, как либо продолжение советской власти на неопределенное время, либо иностранное вмешательство… Украинские сепаратисты… готовы бороться с Германией и Польшей против коммунистического центра России. Положение неукраинских русских эмигрантов еще сложнее. Для них всякое расчленение Российской империи являлось бы не меньшим злом, чем господство большевиков… Перед русскими эмигрантами является альтернатива – либо желать продления господства советского строя, который они ненавидят, либо быть свидетелями того, как враги империи используют немощность этого строя… Было бы, однако, бесполезным отрицать, что для Европы, в ее совокупности, возможное расчленение России и отход некоторых ее областей к Германии, Польше и Японии предоставляло бы некоторые выгоды… Другие державы… раз они не готовы вступить в вооруженную борьбу с Германией и Японией и раз они не могут предоставить названным державам других территориальных компенсаций за свой собственный счет, то им остается удовлетвориться тем, что наступательные импульсы Германии и Японии будут направлены в стороны, наименее вредные для европейских держав".
Здесь нужно и вспомнить, что 26 января 1934 г. был заключен пакт о ненападении между Берлином и Варшавой на десять лет. Предусматривалось его сохранение в случае войны с третьими странами. По сути дела это означало взаимодействие в агрессии – следствием договора стало участие Польши вместе с Германией в разделе Чехословакии в 1939 г.
Начальник российской миссии в Белграде В. Н. Штрандман в письме к В. А. Маклакову подчеркивал, что некоторые заявления Гитлера не оставляют сомнений относительно его намерений довести борьбу с большевиками до конца. Планов было множество, но ни один из них не гарантировал целостности России, тем более, что, как подчеркивал автор письма, "существуют течения, придающие значение разговорам и статьям о создании великой Украины с 45-ю миллионами душ". Причем эта возможность некоторым эмигрантам кажется легче достижимой: "В ней они склонны видеть начало нового благополучия, новой гарантии своей собственной безопасности".
Не забывал В. Н. Штрандман упомянуть и берлинское интервью П. П. Скоропадского сотруднику белградского официоза "Време". В нем бывший гетман, объявляя надежды на возрождение российской монархии утопией, в решительном тоне говорил о будущей Украине как самостоятельной и независимой державе.
В своем многознаменательном ответном письме от 9 января 1939 г. В. А. Маклаков писал: "Вопрос об Украине очень сложен, не только потому, что это уравнение с несколькими неизвестными.
Я не говорю о настоящих украинских сепаратистах, которые желают одного – независимую Украину. Эта перспектива соблазняет их разными, не очень почтенными приманками: возможности играть роль, занимать более видные места в маленьком государстве. Эти украинские честолюбцы находят сторонников и на Западе, которым они за помощь обещают всякие блага, начиная от выгодных концессий и кончая обещаниями следовать их политическим указаниям. С ними у нас не может быть общего языка: это мародеры во время русского несчастья… Вопрос становится сложным и даже трагическим только для тех, кто стоит за Россию; они думают, что для самой России может быть полезно освобождение Украины от большевиков, хотя с помощью Гитлера, хотя бы ценой уступок. Такие люди по тактическим соображениям не хотят этого говорить – и потому лицемерно раздувать идею независимой издавна Украины, которую будто бы надула и притесняет Москва.
Эти рассуждения я могу понимать и, не называя это изменой, как позицию больших и маленьких Скоропадских, более того – я приведу его в пользу еще два соображения. Во-первых, если бы действительно создавалась Великая Украина, то она обладала бы такой мощью, которую не смогли бы переварить наши соседи, ни Польша, ни даже Германия; такая Украина, кроме того, не соответствовала бы этнографической Украине, включала бы в себя русские элементы, которые бы неудержимо тянули к России. Если бы действительно создалась такая Великая Украина, то дело шло бы к объединению России, и для меня совершенно безразлично, что оно вышло бы из Киева, и что там бы и осталась столица России".
В сущности, здесь какие-либо комментарии излишни. Оценка царским дипломатом украинского вопроса достаточно серьезна и основательна для рассматриваемой здесь проблематики. Его корреспондент Е. В. Саблин, стремясь показать тем же англичанам всю важность "сохранения целости российского тела в пределах СССР" подкреплял свои рассуждения выдержками из выступления Г. Вильямса – авторитетного эксперта по русским делам. Еще в 1917 г., выступая в Кембридже, английский ученый подчеркивал, что главным и определяющим фактором обеспечения единства Российской империи выступает русский народ, язык которого стал главным и определяющим фактором развития в различных сферах жизни страны. "Представляется, – писал Е. В. Саблин, – что было бы бесполезным и даже вредным пытаться найти аргументы в пользу раздела страны, которая создавалась веками. Если рассуждать абстрактно, то, конечно, российскую территорию можно было бы разбить на ряд новых независимых государств, в их числе Сибирь, Дальний Восток, Туркестан и Украину, отдельные народности и племена Кавказа и даже богатый лесами север России. Необходимо, однако, наряду с другими соображениями, иметь в виду, что такого раздела никогда не потерпит русский дух с присущим ему динамизмом, который упорным трудом в течение веков развил и сплавил эти районы в одно изумительное целое. Любая попытка раздела поведет к нескончаемым гражданским войнам, которые остановят не только экономическое развитие, но и саму элементарную экономическую жизнь на территории вновь созданных государств. Избегая активного участия в этой борьбе и ограничивая себя ролью наблюдателя за этим всеобщим разрушением, иностранные государства, конечно, воздержатся от капиталовложений и деловой активности… "Балканизированная" Россия как антипод единой России не только мало подойдет для приложения западных капиталов, но, напротив, может существенно способствовать финансовым беспорядкам, тяжкое бремя которых уже давит весь мир".
Определенная часть эмиграции воспринимала курс Кремля в русле национальной политики. Как остроумно заметил Е. В. Саблин, "Оттого, что Русью владели татары, она не стала Татарией, не стала она и СССР… Правительство, извините, сволочное, но Россия на месте и никуда она не исчезла и не исчезнет". Новую Россию он видел в форме союза народов, как конституционную монархию, которая была бы привлекательна для всех входящих в ее состав частей, с предоставлением всем народам прав административного и экономического самоуправления при оставлении за центральным правительством сферы внешних сношений, армии и финансов.
При этом не следует забывать, что балканизация может идти и через федерализацию, регионализацию даже через губернизацию, чтобы потом всю историю "отмыть" в европейских каналах цивилизации.