В сущности, здесь нет полемики: это нравоучение, списаннное как бы со страниц советской прессы.
А что же еще писали сами оппоненты младороссов? Достаточное представление об этом сюжете дает статья в "Последних новостях" под названием "Идеология и тактика младороссов". Ее автор, скрывшись под инициалами А. Р., писал: "Все их творчество в этой области (историко-философские взгляды – В. К.) заключается в пересказе или текстуальном воспроизведении отдельных цитат из писаний Льва Толстого, Достоевского, К. Леонтьева, Гоголя. Младороссы просто экспроприируют политическое мировоззрение указанных писателей, приклеивая к этой славянофильской системе идей термин "младоросскость". В основу своего мировоззрения они кладут примат религиозного начала. "Без веры в Бога нельзя ни быть, ни стать младороссом" (Казем-Бек). Вера эта конкретизируется в положительной религии православия. В нем младороссы видят центр и сердцевину русской жизни. Залечив свои раны, православие двинется к великим целям, увлекая за собой по пути мессианства новую русскую культуру… Лозунги их частично повторяют тезисы РДО (Республиканское демократическое объединение – В. К.), как-то: лицом к России, признание внутренних процессов, ставка на живых людей живой России. Младороссы стремятся привлечь к "неомонархизму" – не членов зарубежных союзов, а сегодняшних комсомольцев, красных пионеров и, быть может, членов ВКП… появление группы младороссов нужно рассматривать, как отчаянную попытку последышей бывшего правящего сословия вернуть потерянное навсегда их отцами влияние на русскую жизнь, – попытку, обнаруживающую еще раз их органическую неспособность всерьез понять уроки истории".
Здесь можно, конечно, сказать, что не цитаты и не выпячивание православия определяли философию младороссов, но говорить об их "неспособности" было бы совершенно несправедливо. Скорее, автора заметки можно упрекнуть в "заказном" характере его строк.
Сам А. Л. Казем-Бек в своем открытом письме к П. Б. Струве на тему "отцов" и "детей" писал: "Именно "дети"… осознали трагедию "отцов" и не смели бичевать и поносить их. Тем неприятнее, тем болезненнее воспринимается "детьми" каждая вольность отдельного "отца"… Вы указали, что "катастрофу России, великое всемирно-историческое событие нельзя вменять отдельным поколениям. Можно осмысленно говорить о политических ошибках отдельных лиц". Конечно, не одно поколение создало те условия, в которых могла совершиться катастрофа России… Понятие "поколение"… слишком расплывчато… Если признать ответственными за тягчайшие политические ошибки отдельных "возглавителей" целого поколения, то этих возглавителей следует видеть, прежде всего, в государственных и общественных деятелях, в партийных лидерах, в вожаках общественного мнения… Они ответственны перед историей, которая их и будет судить. Мы – "дети" – на роль судей не претендуем. Мы только просим: пусть деятели, ответственные за политические ошибки, которые привели нас всех (и "отцов" и "детей" и "внуков") к нынешнему безвременью, – пусть эти деятели проявят больше терпимости к усилиям "детей", ошибки которых еще не привели к конкретным результатам, на основании коих можно было бы судить. Если "отцы" не желают быть адвокатами "детей", то пусть они не спешат становиться "прокурорами". И не только потому, что у них нет на это никакого права, но и потому, что еще рано подводить итог усилиям "детей"… Какое чувство вызовут во всех "детях", фразы, брошенные на Вашем собрании (22 января – В. К.) Д. С. Мережковским: "Говорят: старшие обанкротились, погубили Россию. С такими демагогическими приемами мы к молодым не пойдем. Наша слава, наше величие, что мы здесь сидим"… Видеть в последствиях поражения… "славу" и "величие", значит упиваться поражением, – духом поражения. Если это философия, то это – философия самоубийства. И на деле это и есть духовное самоубийство. В восклицании Д. С. Мережковского, пожалуй, заключается объяснение общей агрессивности "отцов": Как? "Дети" ропщут? Они тяготятся на чужбине? Маловеры! Невежды! Недоросли! Они не понимают, что "наша слава, наше величие, что мы здесь сидим".
Вы закончили свое выступление словами: "Людей нужно щадить и стараться понять, что зло и ложь надо обличать и искоренять"… "Отцы" должны щадить теперь "детей", так как этих "детей" они не смогли или не сумели воспитать. Упустив из рук государственную власть и политическое господство, "отцы" упустили из рук и самую возможность воспитать себе преемников, которым можно было бы безболезненно передать "дар преемства"".
"Русская молодежь за рубежом, – продолжал Казем-Бек, – перестает, прежде всего, быть русской. На диспуте о смене поколений целый ряд ораторов отмечал прогрессивное понижение интереса эмигрантской молодежи к общественным делам: "молодежь не ходит на собрания, устраиваемые для нее". Зато молодежь увлекается спортивными состязаниями, успехами техники, кинематографическими новинками, танцами. Она стремится уйти в личную жизнь, отмежеваться от русской "политики" не потому, что недооценивает значения политики вообще. Она именно нуждается в каких-то внешних показателях реальности политики. И таким показателем для нее может быть только успех. На вашем же диспуте (с П. Б. Струве о "смене поколений" – В. К.) раздавались возражения против требования успеха. Вы сами (и совершенно основательно) отметили, что "нельзя опорачивать государственные начала с неуспехом". Если вы правы по существу, то вы не правы в представлении той зеленой молодежи, которая незаметно подросла за рубежом Отечества, которая была воспитана на политическом и имущественном "неуспехе" старших поколений… Эмиграция просто не приметила, что ее молодежь выросла почти беспризорной… души их оторваны от той среды, к которой они принадлежат. Русские юноши в громадном большинстве не верят в политическое будущее эмиграции. Зарубежная русская политика кажется им чем-то вроде толчения воды в ступе…. Борьба же эта не увенчается успехом, если молодежи не показать успеха или, на худой конец, возможности успеха (именно феномен "успеха" "родил" лозунг "Лицом к России", позволявший показать достижения Родины. – В. К.)… В сущности, все сводится к умению найти для неизменного содержания такую форму, в которой оно отвечало бы требованиям времени".
Со своей стороны, младороссы уже в далеком 1930 г. особое внимание стали обращать на подготовку технических специалистов, компетентность и авторитет которых были бы востребованы в новой России на командных должностях. Именно этим было вызвано и обращение младороссов-техников к своим бывшим по гражданской войне соратникам, работающим на заводах Рено и Ситроена, с призывом совершенствовать технические знания, набираться мастерства по избранной специальности.
Эта инициатива могла помочь удержать для одних, укрепить для других связь с Родиной. Случались и прямые контакты с советскими людьми. Судя по донесениям младороссов, они вели во Франции пропагандистскую работу, например, среди советских моряков и спортсменов: команды пароходов "Зырянин" (1938), "Онега" (1935). Ар кос" (1936), "Ладога" (1936), футболистов "Спартака" (1936).
Младороссы неустанно подчеркивали, что "борьба не могла прекратиться с нашим исходом с Русской земли. В противном случае наш исход был бы простым дезертирством. Между тем никто не ведет борьбы. "Верхи" заговаривают зубы массам… Массы, разочарованные и изверившиеся, уходят в чужой быт. Безверие рождает отчаяние. Волна самоубийств поднимается и не видно еще ее гребня… Эти "верхи" конечно враждебны большевикам, и даже настолько враждебны, что и Россию причисляют к "лику" большевиков. Но отсюда вовсе не следует, что они приветствуют борьбу эмиграции с большевизмом. Младороссы не бьют по своим. Они бьют по тем, которые в свое время распластывались перед Февралем, которые подчинялись главковерху Керенскому и только теперь храбрятся перед редактором унылых "Дней", которые примазались к борьбе, когда ее начали другие, которые утопили эту борьбу, которые осели на реках вавилонских".
"Пусть мы "дети" и неправы в своих суждениях. Пусть мы невежественны, бездарны, самодовольны, нахальны, грубы. Все равно мы существуем, – подчеркивала младоросская молодежь, – и не собираемся сдаваться. Все равно мы будем считаться с действительностью (которую, кстати, не мы создавали). И мы все равно победим, в конечном счете, так как сама жизнь – наша союзница. И вся наша борьба все равно останется тем, чем она была с самого ее начала, – борьбой освободительной, раскрепостительной, национальной. Если наши сегодняшние пути окажутся ложными, мы без колебаний сойдем с них и станем на иные пути. Мы в тактике сознательные и закоренелые оппортунисты: мы ищем наименьшего сопротивления и наибольшей целесообразности. И мы не только не стыдимся этого, а наоборот, скорее видим в этом достоинство. Но мы не можем позволить, чтобы "отцы" сомневались в наших побуждениях, в наших стремлениях… Если нам не хотят помочь, то пусть хоть не мешают. Большего нам не надо".
Можно предположить, что весь этот младоросский "взрыв эмоций" был просчитан, имея своей целью своеобразную рекламу своего движения-движителя, как единственно верного в условиях эмигрантского времени.
Дорогу "Главе" торил Кирилл Елита-Вильчковский, который еще в 1931 г. утверждал: "Молодняк пойдет за тем, кто покажет, что лучше понимает национальные пути России, чем провалившиеся на испытании коммунисты (это когда же произошло?! – В. К.). Когда строительство будет возглавлено Императором, можно будет себе позволить какое угодно волеизъявление: голосовать за коммунизм станет ничтожное меньшинство. Но если предложить на выбор "непредрешенство" или строительство, хотя бы коммунистическое, то коммунизм, конечно, только выиграет".
Вряд ли русский народ знал что-либо о "непредрешенцах". Здесь важно другое: утверждение, что российский народ по своей натуре монархист. С этим тезисом трудно согласиться, зная, что к этому времени в России выросло новое поколение, воспитанное в духе новой идеологии. Но в то же время нельзя отрицать подсознательную и сознательную веру в "хозяина", "твердую руку", в того, кто олицетворяет верховную власть в России.
Ведя открытые атаки на "отцов" по всему фронту, младороссы были в то же время готовы терпеть своих политических оппонентов, если они возвышали авторитет Движения в той или иной форме. Примеров предостаточно. Так, в ноябре 1931 г. на собрании 15 очага в Париже выступал упоминавшийся здесь М. М. Артемьев, прибывший из России и представлявший "подпольные общественные течения", покрывшие своей сетью СССР. За чрезвычайно лестную оценку младороссов ему сошло с рук высказывание о том, что православие не может служить "становым хребтом в младоросском мировоззрении". По его мнению, "христианство в современном мире – пустой звук", "оно умирает, должно умереть, чтобы воскреснуть в новой форме, в новом раскрытии".
Отсутствие каких-либо комментариев к этим оценочным суждениям, задевавшим честь младороссов, можно толковать по разному. Во первых, младороссы считали себя достаточно сильными, чтобы не обращать внимания на подобные выпады. Во вторых, публикация иных взглядов в своей прессе только укрепляла ее авторитет. В третьих, само отношение к религии у младороссов было весьма сложным. Трудно подобрать фразу, которая бы точно передавала настроение молодежи – возможно, ею будет странное словосочетание "кристальная аморфность". Практически, младороссов, прежде всего, интересовала борьба, политика, средства и методы достижения своих целей, и возможно, что Артемьев был прав: не православное мировоззрение служило основой идеологии младороссов, а советский монархизм?
В то же время следует подчеркнуть, что одним из трех пунктов младоросской программы-минимум было требование свободы совести. Среди россыпи корреспонденций, материалов, сюжетов из жизни в Советской России можно было встретить и материалы о положении православия в стране. О политике воинствующего атеизма с его целью уничтожения веры. Казем-Бек писал на Пасху в 1932 г.: "Гонения, террор укрепили Церковь. Потеряв количественно, Она возросла качественно. Мученичество возродило пастырей и паству. В новых условиях, среди новых нужд и новых запросов, Православная Церковь сумела перестроиться внешне. И Она уцелела. Это – главное. Остальное приложится… Сегодняшние массы верующих ушли в себя. Это, прежде всего – кадры. Их количественное соотношение с безразличным большинством и активно-безбожным меньшинством не существенно. Существенна… их способность донести веру до тех дней, когда массы народные потянутся к ней, чтобы освятить плоды своих трудов и одухотворить свои творческие усилия".
Однако все же вера была своеобразной константой, не подверженной быстротекущей практике политической жизни. Именно поэтому основное внимание уделялось политической борьбе с теми же "отцами". При этом следует отметить, что младороссы мгновенно ухватывали у них все, представлявшееся им ценным и необходимым.
Так, в 1932 г., когда П. Н. Милюков выступил в Париже с докладом, в котором подчеркнул, что о создании на Дальнем Востоке буферного государства на территории, отторгнутой от Советского Союза, могут мечтать только те эмигранты, которые не думают о родине. Солидаризуясь с Павлом Николаевичем, младороссы, в то же время, возражали против его тезиса о том, что "если интересы России будут задеты, то нам здесь надо защищать советскую власть". "Не власть, переходили в атаку "дети", нам надо поддерживать. Надо уметь отличать волю нации от воли власти. Не власть мы здесь должны защищать, а истинное стремление русской нации защищать свои национальные интересы".
Эта "детская порка", вероятно, очень повеселила Павла Николаевича, но для младороссов это было типичным – быть правее правых. "Досталось" от младороссов и А. И. Деникину, который, заявив себя противником "буфера", в то же время подчеркнул, что, если он и появится, то над ним должен развиваться русский стяг. Именно на этом "допущении" и сыграли "дети", смотря несколько иначе – глубже и дальше – на поставленную проблему: ",Буфер" может возникнуть и существовать не иначе, как под японским протекторатом. При этом цели, преследуемые японцами, совершенно противоположны нашим национальным задачам. От протектората до аннексии – полшага… Единственным оправданием буфера, казалось бы, представляется цель военная: база для национальных формирований, область, откуда "начнется поход". Но неужели наше двенадцатилетнее пребывание среди иностранцев оставило среди нас наивных людей, думающих, что правительство "буфера", связанное и зависимое, получит от держав-покровительниц средства для военной затеи, цель которой завоевание русской территории и восстановление русского могущества?"
Но в целом, младороссы обеими руками подписывались под словами генерала о том, что "если жертвовать Дальним Востоком, то почему не создать буферной Украины, буферной "Казакии", почему не отдать Финляндии Карелию и Ингерманландию, почему не пожертвовать Бессарабией? Если раскроить русскую землю на "буфера", то коммунистическая власть будет свергнута, конечно, но что тогда останется от России?" "Еще не пришел купец на торжище, на котором разложены рваные ризы России, а мы уже просим: "Берите, выбирайте… "" – горько говорил Деникин.
Итак, и здесь была правота младороссов с их лозунгом "ни белые, ни красные, а русские". Об этом твердил, в сущности, и великий князь Дмитрий Павлович, который на собрании 12 июня 1935 г. в своем выступлении сказал: "Но патриотизм наш не должен быть лишь патриотизмом прошлого, а только патриотизмом настоящего и будущего… Разгром Армии будет вовсе не шагом к возрождению нашего Отечества, а страшным ударом по России и русскому достоинству". Фактически, здесь ставился знак равенства между Красной армией и Русской армией. В то время как для Р. П. Рончевского это было бы возможно только после того, как Красная армия свергнет коммунистическую власть.
Именно русский дух младороссы видели в свершениях Родины. Григорий Бутаков в 1934 г. писал, что в "русской катастрофе мы видим не одно только разрушение. Гораздо больше, чем разрушения, мы видим в ней созидания и творчества. Русская катастрофа создала нового русского человека, который чувствует, как и мы, который, как и мы, превыше всего любит свою Родину, с ее дикой природой, с ее старой культурой, с ее новым строительством, с ее радостями и невзгодами. Среди дикой тайги и пустынных степей вырастают создаваемые творческой мощью нового русского человека (здесь не надо забывать о лагерниках. – В. К.) фабричные гиганты-комбинаты. Запах фабричного дыма для нас гармонирует с запахом леса и степи".
Омоложение страны, увеличение количества городов, рост численности рабочих, умножение населения страны – все это служило очередным доказательством для младороссов нарождения новой России. Весьма любопытны и следующие строки С. Зеньковского о новой географии России (1936 г.): "Рабочие центры, вводимые на окраины, играют роль московского мелкого дворянства, опоры центральной авторитарной власти. Эта система еще облегчается тем, что рабочий из центральных областей… благодаря коммунизму и советскому вненациональному патриотизму, не встречал особо яростного приема у местных национальных элементов и в результате легче ассимилировал и легче ассимилировался. Все это, конечно, значительно изменяет путь разрешения многочисленных национальных проблем в духе общесоветской государственности, фактически окрашенной имперско-русской культурой и пользующейся русским языком".
Забывалось одно – на Востоке личность должный раб власти. Там на первом месте всегда стоят интересы государства, такой своеобразный государственный каток, перед которым личность падает ниц. Лишь в редких случаях и на весьма недолгое время у нас на Руси был диалог.
Нина Алексеевна Кривошеина, вспоминая свое увлечение младороссами, писала: "Главное, что меня привлекло к ним, – был их лозунг: "Лицом к России!" Лицом, а не задом, как поворачивалась эмиграция, считавшая, что с ней из России ушла вся соль земли, и что "там" просто ничего уже нет. Конечно, это "лицом к России" не все младороссы могли вполне воспринять и переварить; иногда они впадали в нелепое и почти смехотворное преклонение, в восторг перед "достижениями". В первые же месяцы моей младоросской эры мне пришлось быть на докладе о промышленных и технических достижениях в Советском Союзе, где повторялись вслепую данные советской прессы, и где выходило, что до 1920 г. в России и вообще не было промышленности, ни техники… вообще ничего! Я заявила, что на следующем же собрании этого очага берусь доказать, насколько все тут ошибаются. В самом деле, через неделю, собрав в памяти все, что я могла знать о развитии тяжелой промышленности в России от моего отца (крупного промышленника А. П. Мещерского – В. К.), я рассказала "очагу" о фабриках московского или волжского купечества, о теплоходах на Волге, о телефонизации (одной из старейших в Европе!) и т. п. Сперва мне кто-то возражал, и даже довольно резко, но я не дала себя забить, и кончилось тем, что многие (из более молодых младороссов особенно) признались, что в первый раз в жизни все это слышат".