Благодаря своей храбрости, граничившей с молодечеством, Толстой чуть–чуть не попал в плен к чеченцам. Случай этот, изменив конец, много лет спустя он отобразил в "Кавказском пленнике" - рассказе о двух русских военных, попавших в плен к татарам.
А дело было так.
Толстой с другом своим Садо провожал обоз в крепость Грозную. Обоз шел медленно, останавливался, Толстому было скучно. Он и еще четверо верховых, сопровождавших обоз, решили его обогнать и уехать вперед. Дорога шла ущельем, горцы ежеминутно могли напасть сверху, с горы, или неожиданно из–за утесов и уступов скал. Трое поехали по низу ущелья, а двое - Толстой и Садо - по верху хребта. Не успели они выехать на гребень горы, как увидали несущихся навстречу им чеченцев. Толстой крикнул товарищам об опасности, а сам, вместе с Садо, во весь дух помчался вперед к крепости. К счастью, чеченцы не стреляли, они хотели взять Садо в плен живым. Лошади были резвые, и им удалось ускакать. Пострадал молодой офицер, убитая под ним лошадь придавила его и он никак не мог из–под нее высвободиться. Скакавшие мимо чеченцы до полусмерти изрубили его шашками, и, когда русские подобрали его, уже было поздно, он умер в страшных мучениях.
Походы, карты, охота, женщины - все это не мешало той внутренней работе, сложный процесс которой шел, переплетаясь и порою сливаясь в единый поток, по двум руслам: собственное самосовершенствование и творчество.
"Сколько я мог изучить себя, мне кажется, что во мне преобладают три дурные страсти: игра, сладострастие и тщеславие… Страсть к игре проистекает из страсти к 'деньгам, но большей частью (особенно те люди, которые более проигрывают, чем выигрывают), раз начавши играть от нечего делать, из подражания и из желания выиграть не имеют страсти к выигрышу, но получают новую страсть к самой игре, к ощущениям. - Источник этой страсти, следовательно, в одной привычке, и средство уничтожить страсть - уничтожить привычку. - Я так и сделал…"
"Сладострастие имеет совершенно противоположное основание: чем больше воздерживаешься, тем сильнее желание. Есть две причины этой страсти: тело и воображение. Телу легко противостоять, воображению же, которое действует и на тело, очень трудно. Средство против как той, так и другой причины есть труд и занятия, как физические - гимнастика, так и моральные - сочинения. - Впрочем, нет. - Так как это влечение естественное, и которому удовлетворять я нахожу дурным только по тому неестественному положению, в котором нахожусь (холостым в 23 года), ничто не поможет, исключая силы воли и молитвы к Богу - избавить от искушения… Тщеславие есть какая–то недозрелая любовь к славе, какое–то самолюбие, перенесенное в мнение других - он любит себя не таким, каким он есть, а каким показывается другим… Я много пострадал от этой страсти, она испортила мне лучшие годы моей жизни и навек унесла от меня всю свежесть, смелость, веселость и предприимчивость молодости. Не знаю как, но я подавил ее, и даже впал в противоположную крайность: я остерегаюсь всякого проявления, обдумываю вперед, боясь впасть в прежний недостаток… Не могу сказать, чтобы страсть эта была совершенно уничтожена, потому что часто я жалею о наслаждениях, которые она мне доставляла, но, по крайней мере, я понял жизнь без нее и приобрел привычку удалять ее. Я только недавно испытал в первый раз после детства чистые наслаждения молитвы и любви".
Упражнения над волей, над улучшением своего внутреннего "я" идут наравне с физическими упражнениями - гимнастикой, фехтованием. Глубокие мысли перемежаются с мелкими, почти наивными мыслями: ему жалко отдать коробочку с музыкой, которую ему прислала тетенька Татьяна Александровна для его кунака Садо, он засматривается на хорошенькую казачку, он расстраивается тем, что увидел месяц с левой стороны… Работая над "Детством", он то приходит в полное отчаяние и ему кажется, что повесть его никуда не годится, то снова окрыляется и записывает в своем дневнике: "Детство порядочно" или "есть места прекрасные, но есть и плохие".
"С некоторого времени меня сильно начинает мучить раскаяние в утрате лучших годов жизни. И это с тех пор, как я начал чувствовать, что я бы мог сделать что–нибудь хорошее. Интересно бы было описать ход своего морального развития; но не только слова, но мысль даже недостаточна для этого. Нет границ великой мысли, но уже давно писатели дошли до неприступной границы их выражения… Меня мучит мелочность моей жизни - я чувствую, что это потому, что я сам мелочен; а все–таки имею силу презирать и себя и свою жизнь. Есть во мне что–то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть таким, как все. Но отчего это происходит? Несогласие ли, - отсутствие гармонии в моих способностях, или действительно я чем–нибудь стою выше людей обыкновенных? - Я стар, - пора развития или прошла, или проходит, а все меня мучит жажда… не славы, славы я не хочу и презираю ее, а принимать большое влияние в счастье и пользе людей".
Переписка рукописи утомляет его, и, переписав "Детство" три раза собственноручно, он сажает писаря переписывать последнюю редакцию. 3 июля 1852 года Толстой отправил первую часть своего романа "История моего детства" в редакцию "Современника". Рукопись была подписана двумя буквами: Л. Н.
"…Я с нетерпением ожидаю вашего приговора, - писал он Некрасову 3 июля. - Он или поощрит меня к продолжению любимых занятий, или заставит сжечь все начатое".
Вероятно, Толстому казалось, что он бесконечно долго ждал ответа от редактора "Современника". Может быть, он старался об этом не думать. У него болели и разрушались зубы, болели ноги и расстраивался желудок, ему нездоровилось. Он читал "Исповедь" Руссо, находя, как всегда, в авторе отзвуки собственных мыслей, и "Исповедь савойского викария", и продолжал писать "Роман помещика", переделанный потом в "Утро помещика", "Отрочество", "Письмо с Кавказа", получившее впоследствии название "Набег", "Записки маркера". И как всегда, когда силы его сосредоточивались на искании истины и на неизбежном для него претворении этих исканий в художественные образы, - он был собою доволен. "Я знаю, что был бы счастливее, не зная этой работы. Но Бог поставил меня на этот путь: надо идти по нем", - пишет он в дневнике от 25 августа 1852 года.
Некрасов, очевидно, сразу оценил молодого автора. Ответ, по тогдашним передвижениям на почтовых лошадях, пришел очень быстро. 29 августа Толстой получил письмо с извещением, что "Детство" принято: "Не зная продолжения - писал Некрасов, - не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе ее есть талант… Прошу Вас прислать мне продолжение. И роман ваш и талант меня заинтересовали".
"Письмо от редактора… которое обрадовало меня до глупости", - записал Толстой в своем дневнике (29 авг. 52 г.), и, по обыкновению, составляя себе программу завтрашнего дня, он кончает запись словом: … "сочинять" (курсив мой. - А. Т.).
Никто, кроме тетеньки Татьяны Александровны и брата Николая, не знал, кто был автор романа "Детство", появившегося в сентябрьской книжке "Современника". Но о романе заговорили.
В это время Мария Николаевна Толстая жила в своем имении Покровское, Тульской губернии. - Их соседом по имению Спасское был Тургенев. Он часто навещал Толстых. Как–то раз он привез сентябрьскую книжку "Современника" и предложил прочитать начало романа "Детство" какого–то неизвестного, но очень талантливого автора, скрывшего свое имя под инициалами Л. Н.
"Каково же было наше удивление, когда в героях романа мы стали узнавать самих себя, описание всех родных, близких нашего дома… Кто бы мог это написать? Кто мог знать интимные подробности нашей жизни? Мы были так далеки от мысли, что Левочка мог быть автором романа, - рассказывала Мария Николаевна Толстая, - что мы решили, что автор книги был Николай".
Вероятно, Некрасов не только вчитался в "Историю моего детства", но и обменялся мнениями в литературных кругах о произведении Л. Н. 30‑го сентября Толстой получил второе письмо от редактора "Современника":
"Я дал ее (рукопись) в наборна IX книжку "Современника" и, прочитав внимательно в корректуре, а не слепо написанной рукописи, нашел, что эта повесть гораздо лучше, чем показалось мне с первого раза. Могу сказать положительно, что у автора есть талант. Убеждение в этом для вас, как для начинающего, думаю всего важнее в настоящее время". В этом письме Некрасов просит открыть ему имя автора.
Толстой, благодаря безалаберной жизни, проигрышам в карты, всегда нуждался в деньгах и очень огорчился, что "Современник" не заплатил ему денег за "Историю моего детства": "Похвалы, но не деньги", - записывает он в дневнике. В письме от 30 октября Некрасов сообщает Толстому, что, по правилам их журнала, первое произведение не оплачивается, но что все последующие произведения будут оплачиваться по самой высокой принятой журналом цене - 30 рублей серебром с печатного листа.
В литературных кругах Петербурга заволновались: сотрудник "Современника" писатель Панаев ходил из дома в дом по своим знакомым и читал выдержки из "Истории моего детства". "Все его знакомые прячутся от него на Невском, - говорил Тургенев, - боясь, чтобы он им и там не стал читать выдержки из этого сочинения".
"Этот талант надежный…, - писал Некрасову Тургенев. - Пиши к нему и поощряй его писать. Скажи ему, если это может его интересовать, - что я его приветствую, кланяюсь и рукоплещу ему".
Во многих журналах появились хвалебные отзывы. "Если это первое произведение г. Л. Н., - гласила статья в "Отечественных Записках", - то нельзя не поздравить русскую литературу с появлением нового замечательного таланта".
Достоевский в то время был в ссылке. "Детство" произвело на него сильное впечатление и он просил своего знакомого непременно узнать, кто этот таинственный Л. Н.
В то время как две скромные буквы "Л. Н." взволновали весь цвет русских писателей того времени и в литературных кругах шли толки и догадки о том, кто же этот таинственный новый литературный талант, внезапно и столь загадочно появившийся в их среде, одинокий, нелюдимый юнкер Л. Н. жил своей уединенной, первобытной жизнью, участвуя в военных действиях, в кутежах, в карточной игре с офицерами, огорчаясь тем, что не получил Георгиевского Креста, находя успокоение в охоте, радуясь убитым фазанам, восхищаясь красотой природы и непосредственностью своих друзей, казака Епишки и чеченца Садо. Казалось, в жизни юнкера ничто не изменилось, на самом же деле произошло нечто, перевернувшее всю его жизнь, нечто, давшее не только русской литературе, но и миру одного из величайших гениев человеческой мысли и творчества. Трудно предположить, как повернулась бы жизнь неуверенного, сомневающегося в своем даровании Толстого, если бы редактор "Современника" Некрасов не оценил его по достоинству.
С момента этого признания его как писателя он начинает усиленно "сочинять". Он властно требует, чтобы Некрасов не выпускал ничего и не переделывал его произведения. Новые темы нарождаются в его голове, определяются яркие образы, складываются мысли в определенные выводы… Метущаяся душа его определилась. С этого момента Толстой тяготится своей военной карьерой. Ему хочется быть свободным, писать, и он мечтает о любимой своей Ясной Поляне.
20 июля 1853 года он пишет брату Сергею: "Я уже писал тебе, кажется, что я подал в отставку. Бог знает, однако, выйдет ли и когда она выйдет теперь, по случаю войны с Турцией. Это очень беспокоит меня, потому что теперь я уже так привык к счастливой мысли поселиться скоро в деревне, что вернуться опять в Старогладовскую и ожидать до бесконечности - так, как я ожидаю всего касающегося моей службы - очень неприятно".
"Неприятно" было то, что Толстой давно мог бы быть произведен в офицеры. Вся беда была в том, что когда он так внезапно собрался с братом Николаем на Кавказ - он оставил в Ясной Поляне все свои бумаги. Огорчало Толстого и то, что он не получил Георгиевского Креста: "У меня постоянно является какая–то помеха во всем, что я предпринимаю, - пишет он тетеньке в июне еще 52‑го года. - Во время экспедиции у меня был два раза случай быть представленным к Георгиевскому Кресту, и я не мог его получить по причине опоздания на несколько дней этой проклятой бумаги… Я вам признаюсь откровенно, что из всех военных наград я имел тщеславие добиваться именно этого маленького крестика, и что это препятствие доставило мне большое горе".
Было еще два случая, когда Толстой мог получить Георгиевский Крест. Один раз он уступил свой крест старому солдату, другой раз Толстой сидел под арестом за то, что не был в карауле, и командир отказался дать крест неисправному юнкеру.
Но помимо неудач по военной службе, у Толстого были более серьезные заботы: карточные долги мучили его и он решил ликвидировать часть доставшегося ему по разделу имущества и дал распоряжение продать смежную с Ясной Поляной деревню с 26 душами мужеского пола.
Временами нездоровье мучило его и он ездил на воды - в Кисловодск, Железноводск и Пятигорск - лечиться. В Пятигорске он встречается со своей сестрой, Марией Николаевной Толстой, и ее мужем. Валерианой Петровичем.
Но все эти внешние заботы и огорчения уже не могли отвлечь его от писания. Он усиленно работает над "Отрочеством", то приходя в отчаяние, что повесть "Никуда не годна", то снова воодушевляясь, пишет и отсылает Некрасову рассказ "Набег", работает над рассказом "Святочная ночь", бросает его, но не окончательно, тема - падение невинного, запутавшегося юноши и гибель его воскресает в новом рассказе "Записки маркера", задумывает ряд кавказских военных рассказов: "Рубка леса", "Встреча в отряде" и др.
"Как много значат общество и книги, - записывает Толстой в дневнике от 4 августа. - С хорошими - и дурными - я совсем другой человек".
Он много читает: любимого своего Руссо. Пушкина, Лермонтова, Тургенева. Но Кавказ уже тяготит его, "невыносимо надоел", как он писал брату Сергею.
В июне 1853 г. Россия объявила войну Турции, Толстой отставки получить не мог и выхлопотал себе перевод в Дунайскую армию. Он считал, что два с половиной года на Кавказе имели для него огромное значение. Несмотря на те. как он называл, "падения" его, которые отвлекали его от основного дела его жизни, т. е. восхождения на пути самоусовершенствования, он сознавал, что, как он впоследствии писал своему другу и родственнице Александре Андреевне Толстой: "Никогда, ни прежде, ни после, я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением".
ГЛАВА IX. ЛЕНЬ, РАЗДРАЖИТЕЛЬНОСТЬ И БЕСХАРАКТЕРНОСТЬ. ДУНАЙ
14 июня 1853 года Россия объявила войну Турции и под командованием знаменитого русского героя, адмирала Нахимова уничтожила турецкий флот.
Англия и Франция не могли допустить владычества России над Турцией в Черном море. Началась знаменитая Крымская кампания и осада Севастополя французами и англичанами. Геройская защита Севастополя продолжалась 11 месяцев. Среди артиллеристов, отстаивавших город, был и только что произведенный в прапорщики артиллерии Лев Толстой.
Отставки Толстому не дали и он был переведен в Дунайскую армию. Но прежде чем ехать в армию, он решил повидаться с братьями и тетенькой Татьяной Александровной и покатил в Ясную Поляну.
Поездка на лошадях в зимнее время с юга до центра России - более двух тысяч верст - была делом не легким. Почтовая, наторенная дорога, обозначенная только верстовыми столбами среди равнин и снега часто заносилась, и не мало путников, попадавших в снежные бури, сбивались с почтовой дороги, плутали и иногда, выбившись из сил. замерзали в открытом поле.
Толстой ехал в Ясную две недели.
"…Плутал целую ночь, - записывает он в дневнике на одной из остановок. - И мне пришла мысль написать рассказ "Метель"" (27 янв. 54 г.).
"Снег крутился спереди, сбоку, засыпал полозья, ноги лошадей по колени и сверху валил.., - писал Толстой. - Становилось ужасно холодно, и едва я высовывался из воротника, как морозный, сухой снег, крутясь, набивался в ресницы, нос, рот и заскакивал за шею; посмотришь кругом - все бело, светло и снежно, нигде ничего, кроме мутного света и снега. Мне стало серьезно страшно". Только к утру почтовая тройка, наконец, прибилась к станции.
За два с половиной года, что Толстой не был, как тогда на Кавказе говорили, "в России", он возмужал и внешне и внутренно. Он сам про себя писал в дневнике от 4 февраля: "Главный недостаток моего характера и особенность его состоит в том, что я слишком долго был морально молод и только теперь, 25 лет, начинаю приобретать тот самостоятельный взгляд на вещи - мужа - который другие приобретают гораздо раньше - в 20 лет".
Для тетеньки Татьяны Александровны приезд ее любимца был большой радостью. Большие перемены произошли в Левочке с тех пор, как они не виделись. Он начал писать, его печатали, хвалили, он офицер, у него есть положение. Но странные фантазии его, отношение к крестьянам, желание отпустить их на волю, пугали ее. Инстинктом любви она чувствовала, что в нем кроется что–то особенное, незаурядное, но она не могла до конца, по–настоящему понять его. И, как это часто бывает, восторженная любовь и нежность Левочки, взлелеянные им в его одинокой оторванности от родственной ласки и любви, оказались сильно преувеличенными по отношению к бедной тетеньке, не могущей угнаться за бурными порывами его могучей мысли.
За короткое свое пребывание в мирной обстановке Льву хотелось всех повидать, устроить свои дела. Он съездил к сестре в имение Покровское, где Мария Николаевна жила со своим мужем и детьми, увиделся в Ясной Поляне со всеми своими братьями, и это свидание навсегда оставило радостное воспоминание в его душе, ездил с ними в Москву, привел свои дела в порядок, составил завещание на случай смерти и в марте 1854 г. укатил в Дунайскую армию.