Очевидно, позитивный опыт надо было распространять. Он вроде бы и начинает распространяться (в рамках конституции): создаются местные парламенты, а национальные меньшинства получают возможность посылать своих депутатов во все представительские органы, от местных ландтагов, до рейхстага. В то же время логичный следующий шаг федерализации империи не делается, многочисленные меньшинства не получают прав самоуправления, хотя бы отдаленно напоминающих те, что были предоставлены венграм. Это, в свою очередь, становится фактором нарастающей напряженности во взаимоотношениях имперского центра с чехами.
Наиболее онемеченные славяне, которых даже Гитлер позднее считал самыми подготовленными к "ариизации", после Тридцатилетней войны, тоже, кстати, начинавшейся со второй пражской дефенестрации, как чешская гражданская, одни из самых лояльных подданных империи – чехи, не получив в 1867 году статуса равного или близкого к венгерскому, вначале пытаются убедить имперское правительство в необходимости преобразования монархии из двуединой в триединую, а затем становятся едва ли не самыми активными оппозиционерами, с началом войны массово сдаются в плен русским войскам, изъявляют готовность воевать против Австро-Венгрии, из них формируются многочисленные соединения, составившие в 1918 году знаменитый Чехословацкий корпус, не успевший на фронты Первой мировой, но успешно уничтоживший советскую власть за Уралом и едва не повернувший большевистскую революцию вспять.
Аналогичным образом развиваются отношения центра с балканскими славянами. Хорваты, словенцы, иллирийцы, боснийцы – никто не получил желаемой автономии, хотя бы культурно-национальной.
Ситуация в Галиции отличается такой же противоречивостью. С одной стороны, Вена, пойдя навстречу культурно-национальным запросам русинов-украинофилов, быстро и успешно сделала их своими надежными союзниками. Логично было бы хотя бы попытаться применить тот же метод к русинам-русофилам, тем более, что практика административного подавления себя не оправдала. Однако вместо этого венский кабинет лишь усиливает репрессивную составляющую своей политики в Галиции. Между тем весь исторический опыт человечества свидетельствует, что репрессии власти могут на короткий момент загнать недовольство населения вглубь. Но, если причина недовольства не устранена, через короткое время оно вспыхнет вновь, лишь усиленное репрессиями. Наконец, рано или поздно репрессии прекращают пугать. Люди просто осознают, что избавиться от опасности репрессий можно лишь одним способом – смести режим.
Уже упомянутое опасение, что Россия потенциально может заявить свои права на Галицию, равно как и провокативное поведение русинов-украинофилов, не могут служить оправданием австрийским властям. Вена столетиями управляла многонациональным государством, в котором каждая провинция отличалась от соседней этнически, культурно, религиозно и традициями государственного управления. Политика divide et impera исчерпала себя уже к 1848 году. Позитивный опыт применения политики федерализации к 1914-му году также существовал уже почти пять десятилетий. И даже в рамках противопоставления русинов-украинофилов русинам-русофилам имперское правительство вынужденно было предоставлять украинофилам определенные льготы, предполагавшие минимальную степень удовлетворения культурно-национальных запросов.
По сути, Вена ничего не выигрывала от стимулирования русинского раскола, просто создавала вместо потенциальных сепаратистов русофилов, таких же потенциальных сепаратистов украинофилов. Более того, правительство проигрывало, ибо, вместо того, чтобы наладить отношения с той фракцией русинского движения, которая могла обеспечить ему народную поддержку, поскольку опиралась на близкую и понятную народу традицию исторической памяти, оно вступило в союз с фракцией, которая сама нуждалась в поддержке властей, ибо могла внедрять в душу народную свои идеологические концепты только при помощи административно-полицейского давления.
Это противоречие в политике официальной Вены в отношении меньшинств можно объяснить только с учетом никогда, ни после 1848 года, ни после 1867–1868 годов не преодоленного императорским двором стремления к контрнаступлению на половинчатые завоевания буржуазной революции в Австрии, к реакции. Восстановление тем или иным путем абсолютистского правления оставалось не особенно скрываемой целью Габсбургов на протяжении всей второй половины XIX века. Поэтому задача ограничения распространения гражданских свобод в империи, чтобы процесс не стал необратимым, диктовала все действия кабинета.
Вынужденная уступка венграм была вызвана необходимостью сохранения государства от распада и смягчалась тем, что император сохранил за собой всю полноту исполнительной власти в Транслейтании в качестве венгерского короля. Союз с поляками, а затем с украинцами в Галиции объяснялся именно их относительной слабостью. Поляки составляли меньшинство населения, причем меньшинство ненавидимое, поскольку, в отличие от преимущественно крестьянской русинской общины, составляли большую часть класса наследственных землевладельцев. Кроме того, большая часть исторической Польши к тому времени входила в состав Российской империи, которой в наибольшей степени и угрожал потенциальный польский сепаратизм.
Украинское движение, как было сказано выше, на первом этапе не выходило за рамки интеллигентских кружков, не имело поддержки в народе и потому также, с точки зрения официальной Вены, не несло в себе немедленной угрозы.
Если исходить из долговременных интересов австро-венгерского государства, такая политика, направленная на союз с элитными и маргинальными группами, вместо опоры на народ, являлась ущербной и привела в итоге к его (государства) развалу. Однако с точки зрения превратно понимаемых интересов династии, с позиции перспектив восстановления абсолютистского правления, только такая политика и могла давать надежду на успех. Поскольку, чем шире демократизация общественной жизни, чем больше опора политических групп на народ, тем меньше зависят они от центральной власти, тем менее они склонны быть послушными верноподданными короны, тем более они склонны вступать в договорные отношения, требовать учета своих интересов, а, в конечном счете, и доли во власти.
Если экстраполировать эту ситуацию в несостоявшееся будущее послевоенной Австро-Венгрии, то успешное решение русинского вопроса при помощи геноцида практически неизбежно повлекло бы за собой необходимость решать украинский вопрос. И скорее всего, он решался бы теми же методами. Ведь австрийский жандарм или венгерский солдат не отличал русина-украинца от русина-русского, а временное совпадение интересов украинофильского движения с интересами Габсбургов могло существовать лишь на фоне ощущения общей угрозы от русинского русофильского движения в Галиции. С исчезновением данной угрозы украинофилы со своими запросами сами становились угрозой. И новый союзник у венского кабинета появился бы мгновенно – галицкие поляки, которые с удовольствием примерили бы на себя ту же роль в отношении украинофилов, которую последние сыграли в отношении русофилов Галиции.
В пользу данной версии возможного развития событий свидетельствует вся история межвоенных украино-польских отношений в Галичине. Та же ОУН до сентября 1939 года была прежде всего полонофобской организацией. Да и позже одна волынская резня чего стоит! А репрессии Польши в отношении галицких украинцев, хоть и не были столь жестоки, как геноцид галицких русинов Австрией, но также отличались серьезным размахом. Проводившаяся Ю. Пилсудским политика пацификации не обошлась без внесудебных расправ, под час массовых, а окончательно решившая украинский вопрос в Польше акция "Висла" корнями уходит в политику переселения (под видом эвакуации) галицких русинов во внутренние области империи во время Первой мировой войны.
Таким образом, если русины-украинофилы и могли извлекать из своего союза с венским кабинетом, направленного против русинов-русофилов, какую-то выгоду, то это была выгода тактическая. Стратегически союз был проигрышным. Применявшаяся же к их оппонентам, при их поддержке, практика решения идеологических и политических вопросов при помощи геноцида, с неизбежностью влекла применение впоследствии аналогичного метода и по отношению к ним.
Нет никакого сомнения, что в гипотетическом, но при этом отнюдь не невозможном, более того – весьма вероятном, украино-польском конфликте в австрийской Галиции, венский двор принял бы сторону социально близкой, связанной с общественной верхушкой Австрии и Венгрии многочисленными узами, долгие годы выполняющей функции управления краем от имени австрийской короны, польской аристократии, а не галицийских поселян.
Впрочем, история пошла другим путем. Австро-венгерская империя рухнула, решив русинскую проблему лишь наполовину. Она дерусифицировала провинцию при помощи геноцида, а решение созданной ею проблемы украинизации русинов выпало на долю Польши и СССР. В СССР решение не было найдено, Польша своих, сравнительно немногочисленных после территориальных изменений 1945 года украинцев, расселила в западные воеводства и довольно успешно ассимилирует. Во всяком случае, больше никто, кроме австрийцев и их союзников-украинофилов Галиции, не рискнул реализовать в провинции политику геноцида. С учетом исторических традиций разных народов это неудивительно. Как правило, даже развязывая террор, правительство имело целью лишь запугать. Поэтому на определенном этапе террор останавливался, даже если цель не была достигнута – никому ведь не нужна провинция без подданных. И только немцы, составной частью, а долгое время и передовым отрядом которых были австрийцы, в своем движении на восток интересовались только землей и иными ресурсами. Люди же могли либо онемечиваться, либо исчезать, как исчезли ободриты, лужицкие сербы и другие славянские народы, населявшие восток нынешней Германии до Эльбы. Германия всегда была готова выдвинуть на опустевшие в результате геноцида земли новый отряд колонистов. Поэтому немецкий (австрийский) геноцид мог остановиться, только после окончательного достижения цели – исчезновения объекта геноцида.
Украинские националисты переняли этот австро-германциский подход к геноциду, как к способу решения любых проблем, не имея однако возможности заселять очищенные территории, за отсутствием потенциальной армии колонистов. Отсюда и главное противоречие украинского национализма – потенциально он может достичь своей цели построения "украинской Украины" за счет физического уничтожения или изгнания всех нелояльных, но вместе с ними он просто уничтожит государство, которое лишится большинства своих граждан.
Глава 8
Война империалистическая и война гражданская
По сути, ни одна из сил, в той или иной степени, в том или ином качестве участвовавших в геноциде галицких русинов, не решала с его помощью своих стратегических задач, даже наоборот: решение проблемы становилось невозможным. Тем не менее геноцид начался и годами поддерживался как бы сам собой, как "инициатива снизу", не получившая должного отпора властей, как разгул народной стихии, что дает нам право говорить о том, что в крае, при попустительстве венского кабинета, шла гражданская война, в которой местные власти и военное командование поддержали одну из сторон конфликта, результатом чего стал массовый геноцид сторонников другой стороны.
Все изложенное ни в малейшей степени не снимает ответственности с императорского и королевского правительства, как со структуры юридически и фактически ответственной за все происходящее на подведомственной территории, осведомленной о том, что именно происходит в провинции, имевшей достаточные юридические и фактические полномочия для того, чтобы остановить геноцид, но годами "не замечавшей" его, молчаливо поощрявшей убийц.
Никакие соображения государственной безопасности не могут служить оправданием поведения центральных австрийских властей в сложившейся ситуации. Равным образом, неадекватность, неготовность, неверная оценка ситуации также не снимают с них ответственность, поскольку для политика простое несоответствие занимаемой должности, приведшее к фатальным последствиям, уже является уголовным преступлением. Механизм отставки демократических правительств, записанное во многие конституции, в том числе и в украинскую, право народа на восстание и знаменитое пушкинское "самовластие, ограниченное удавкою" – все это регуляторы, в разные века и в разных условиях служившие и служащие предохранительными механизмами от руководящей неадекватности. А правительство, в условиях боевых действий с сильным противником провоцирующее и поощряющее гражданскую войну на собственной территории, иначе как неадекватным, назвать трудно.
Несмотря на то что присоединение Галиции к Российской империи не являлось одним из внешнеполитических приоритетов Петербурга накануне войны, с началом боевых действий такая цель появилась. Она, конечно, уступала по своей значимости задаче установить полный русский контроль над проливами Босфор и Дарданеллы, к тому времени сто пятьдесят лет, со времен Екатерины II, описываемый формулой "вернуть крест на Святую Софию". Не исключено, что Россия при заключении мирного договора отказалась бы от Галиции, использовав ее в торге за решение более приоритетных проблем. В конце концов, нищая, дополнительно разоренная войной провинция – не большое приобретение для империи.
Однако факт создания генерал-губернаторства сразу же после оккупации Галиции русскими войсками в 1914 году, свидетельствует о том, что намерение аннексии Галиции существовало. Об этом же свидетельствуют и официальные документы, в том числе российские требования по послевоенному переделу территорий, предъявленные союзникам. То есть по возможности Россия желала все же сохранить Галицию за собой.
У этого желания есть как минимум две логичных причины. Во-первых, со времен Ивана III российские государи позиционировали себя, как единственные легитимные наследники первых Рюриковичей – князей-единодержцев древней Руси. Галиция оставалась последним осколком русских земель, все еще находившимся в тот момент под иностранным управлением и не возвращенным под скипетр русского монарха. Идея восстановления державы, сформулированная еще в конце XV века, властно требовала закончить собирание русских земель. Сегодня бы сказали, что необходимо было завершить геополитический проект.
Во-вторых, в начале XX века, накануне Первой мировой войны, Петербург уже столкнулся с распространением на Юг России и в Малороссию ереси взращенного австрийцами и поляками украинства, раскалывавшего единый православный народ, подрывавшего позиции империи на стратегически важном Юге, не так давно, по историческим меркам, отвоеванном у Турции и являющемся плацдармом для дальнейшего движения к Константинополю, проливам и на Балканы.
Так же, как австрийцы имели все основания опасаться русинского русофильства, и Российская империя должна была стремится к уничтожению украинской бациллы русофобии. Не случайно сегодня политический украинец, как правило евроинтегратор, действующий под лозунгом "геть від Росії". Эта особенность украинства была отчетливо заметна уже тогда. При этом необходимо помнить, что украинство в то время действовало еще и под общесоциалистическими лозунгами. Подавляющее большинство (если не все) из политических сил, действовавших на территории Российской империи и позиционировавших себя, как украинские, были одновременно и социалистическими, и революционными. То есть стремились к насильственному свержению российского самодержавия. И эта последняя цель была у них приоритетной, что подтверждается последующей деятельностью Центральной Рады, которая свержение самодержавия поддержала сразу, но свои отношения с Временным правительством стремилась строить на началах автономии в составе России, а лозунг независимости выдвинула вынужденно, лишь после захвата власти большевиками, которые сами не собирались мириться с властью Рады в Киеве.
Следовательно, петербургское правительство логично стремилось к подавлению украинства и как потенциально сепаратистского (а на тот момент еще даже не вполне автономистского), но в большей мере как социалистического и революционного движения, смыкавшегося с другими врагами династии Романовых в намерении ниспровергнуть монархию. Но подавить украинство, не контролируя территорию его зарождения и распространения – Галицию, было невозможно. Таким образом, интересы внутренней безопасности империи требовали аннексии Галиции.
В то же время необходимо трезво оценивать австрийскую ситуацию, чтобы понимать принципиальный характер сохранения суверенных прав на Галицию для австрийского правящего дома. Австро-Венгрию тогда не случайно называли "лоскутной монархией". Германский, первоначально государствообразующий, элемент к концу XIX века практически растворился в инонациональном, в большинстве своем славянском, море. Империя скреплялась только за счет признания, по умолчанию, суверенных прав монарха на отдельные ее территории. Признание права австрийских русских на присоединение к своему национальному государству, вопреки династическим правам австрийского императора, было бы для Австрии созданием опасного прецедента: если можно Галиции, то можно и другим. С учетом сильных пророссийских настроений среди славянских подданных империи (кроме поляков), можно было смело прогнозировать полный развал австро-венгерской государственности (и без того непрочной).
Решение этой проблемы Австрия видела в отторжении от России малороссийских областей. Часть территории должна была быть присоединена непосредственно к австрийским владениям, а на части планировалось создание формально независимого буферного государства, а на деле австрийского протектората, управляемого либо императором напрямую, либо кем-то из семьи Габсбургов. Таким образом, Россию планировалось отрезать от Балкан и загнать в Азию.