Въ томъ же смыслѣ высказались, отъ имени "всего украинскаго народа" съ парламентской трибуны и депутаты Василько, Олесницкiй, Окуневскiй, Кость Левицкiй и цѣлый рядъ другихъ. Не трудно заключить, насколько подобные доносы оказывали прямое влiянiе на звѣрское отношенiе австро-мадьярской власти къ мирному населенiю Прикарпатья. Ибо достаточно сказать, что, въ отвѣтъ на рѣчь Смаль-Стоцкаго въ делегацiяхъ, министръ Ауфенбергъ отвѣтилъ, что "тѣ, кто обязанъ, силою прекратятъ русское движенiе въ Галичинѣ".
Подобныя заявленiя приходилось тоже очень часто читать и на столбцахъ галицкой "украинской" печати. Такъ, напр., въ iюлѣ 1912 г. газета "Дiло" заявляла, что "когда восточная Галичина станетъ "украинской", сознательной и сильной, то опасность на восточной границѣ совершенно исчезнетъ для Aвстрiи". Поэтому ясно, что Австрiи слѣдуетъ поддержать "украинство" въ Галичинѣ, такъ какъ, дескать, все то, что въ карпато-русскомъ народѣ не носитъ знамени "украинскаго", являтся для нея (Австрiи) весьма опаснымъ. "Kъ уразумѣнiю этого, – читаемъ дальше въ той же статьѣ "Дiла", – приходять уже высшiе политическiе круги Австрiи"… A тамъ, послѣ такого удачнаго дебюта, дальше все дѣло пошло еще лучше и чище. Какъ бы въ глубомысленное развитiе и разъясненie декларацiи доносчиковъ на засѣданiи делегацiй отъ 15 октября, это же "Дiло" въ номерѣ отъ 19 ноября 1912 года писало буквально слѣдующее:
"Москвофилы ведутъ измѣнническую работу, подстрекая темное населенiе къ измѣнѣ Австрiи въ рѣшительный моментъ и къ принятiю русскаго врага съ хлъбомъ и солью въ рукахъ. Вcexъ, кто только учитъ народъ поступать такъ, слѣдуетъ немедленно арестовывать на мѣстѣ и предавать въ руки жандармовъ…".
Это важное свидетельство и убедительное доказательство, что задолго до того, как с началом Первой мировой войны нелояльность русофильского населения Галиции стала фактором, серьезно беспокоящим австрийское правительство, политическое украинство Галиции настойчиво провоцировало австрийские власти, настаивая на принятии к русофилам репрессивных и даже террористических методов воздействия. Причем необходимо подчеркнуть, что речь в данном случае шла именно об украинстве, как политической теории и практике, но не как об этносе. Этнос в Галиции тогда еще был единый – русинский. Так что незначительные на первый взгляд тактические противоречия в своем развитии вызвали братоубийственную рознь, последствия которых мы не можем преодолеть до сих пор.
Интересно, что ставка австрийских властей на политическое украинство как на антирусскую силу оказалась провальной. Ситуацию в Галиции не только не удалось стабилизировать, но, наоборот, она была дестабилизирована еще больше. Что же касается послевоенных проблем, то, независимо от последовавшего по причинам военной катастрофы распада двуединой монархии, новорожденное украинство сделало выбор в пользу наиболее тоталитарных идеологических концептов, став фактором дестабилизации во всех поставстрийских государствах. Так, например, Галичину, наряду с нарастающей русофобией, захлестнули полонофобия и антисемитизм. В Закарпатье, входившем до войны в состав королевства Венгрия и потому пострадавшем в меньшей степени, позиции русинов-русофилов остались довольно прочными, зато там, местное украинское движение оказалось деструктивным в отношении Чехословакии, а затем Словакии и Венгрии.
В общем, геноцид, как и следовало ожидать, изменил этно-политический состав населения Галиции, уничтожив русофильское движение и активизировав украинофильское. Однако раскол русинов на украинофильскую и русофильскую фракции и уничтожение последней не привели к стабилизации края. Став единолично господствующей в нем силой, русины-украинофилы, которых с этого момента будет корректнее называть украинцами, оказались куда более ориентированными на политическую борьбу за независимость от всех и вся, чем их культурологические русофильские предшественники за единение с Россией.
Глава 7
Исполнение и исполнители
Поражает, что, несмотря на известную немецкую пунктуальность, свойственную австрийцам не меньше, чем прусакам, геноцид разворачивался без ярко выраженного плана, как бы сам собой.
Местным властям, полиции и жандармерии было понятно, что центральная власть опасается нелояльности русинов, во многом спровоцированной предыдущими репрессиями, и готова преодолевать эту, во многом преувеличенную, нелояльность любыми методами. Армейское командование, пораженное шпиономанией, не доверяя населению прифронтовой полосы и не понимая его, пыталось жесткостью и жестокостью репрессий запугать это население и подавить в нем волю к гипотетическому сопротивлению. Отдельные случаи реального сотрудничества русинов с русской армией намеренно раздувались русинами-украинофилами, которым было на руку подавление конкурирующего с ними русофильства австрийцами. Простые австрийские и венгерские солдаты, чуждые местному населению по языку и религии, подстрекаемые доносами украинофилов и банально пытавшиеся выжить в ходе начинавшейся мировой бойни, не видели ничего зазорного в том, чтобы убить врага.
В связи с этим наибольшее количество потерь погибшими падает на те регионы, где бушевал бессистемный террор, осуществлявшийся армейскими подразделениями и полевой жандармерией, часто по собственному почину и без какой-либо судебной процедуры.
Таким образом, центральное австро-венгерское правительство, лично императора Франца Иосифа I можно обвинить не столько в организации геноцида, сколько в попустительстве ему, в практическом отказе от какого-либо контроля над политической ситуацией в провинции, в отказе от контроля за действиями местных (в том числе полицейских) властей, в передаче функций гражданского судопроизводства неподготовленному в этом отношении военному командованию и в молчаливом санкционировании внесудебных расправ. Центральные власти не могли не знать о том, что происходит в Галиции, хотя бы потому, что лично к императору обращались и общественные деятели, и священники с просьбой остановить террор, и обращения эти не получали никакого ответа.
Австрийское правительство заняло позицию непротивления злу насилием, полностью развязав руки военным и полицейским властям, а также местным "инициативникам" из числа украинофилов. Государство отказалось от реализации своих функций, прежде всего от функции отправления правосудия, закрыв глаза на террор. В таких условиях, в условиях полной безнаказанности, и у пьянеющих от вседозволенности солдат, и у активистов-погромщиков, всегда проявляются наиболее низменные инстинкты и эксцесс исполнителя становится неизбежным.
Исполнителей же геноцида можно разделить на три группы.
Во-первых, это австро-венгерская армия, военные власти и полевая жандармерия, действовавшие в прифронтовой полосе и применявшие, преимущественно, внесудебные расправы по подозрению в нелояльности и по обвинению в шпионаже. В данном случае речь может идти о нарушении международных конвенций, определяющих законы ведения войны, то есть о военных преступлениях.
Справедливости ради следует сказать, что, в прифронтовой полосе практически всех воевавших тогда государств, шпиономания была бичом, а военно-полевая юстиция не затрудняла себя сбором доказательств, считая подозрение достаточным основанием для самых суровых репрессий. Однако везде, кроме Галиции, случайные жертвы военно-шпионского безумия измерялись единицами, нигде репрессии не принимали массовый характер, не одобрялись (пусть молчаливо) высшими органами государственного управления и не носили четко выраженный этнический характер.
Для примера, даже сталинские выселения целых народов по аналогичному предъявленному галицким русинам обвинению в пособничестве врагу, в последние годы и после Великой Отечественной войны обошлись в десятки раз меньшим количеством доказанных жертв, чем австрийский геноцид галицких русинов. Ну, а акция "Висла", о которой мы уже упоминали, вообще была образцом гуманизма в сравнении с австрийским "цивилизаторством" на галицких землях.
Во-вторых, это австро-венгерская администрация и судебные органы, применявшие формализованные репрессии в рамках легальной юридической процедуры, однако без соблюдения необходимых прав обвиняемого, а также без сбора минимально необходимой доказательной базы. Фактически речь шла о той же внесудебной расправе, но облеченной в формально легальную форму. Здесь можно вести речь о преступлениях против человечности и о выходе государства за пределы своих полномочий, в том числе и с точки зрения необходимости обеспечения государственной безопасности в военное время. Ускоренная судебная процедура, вызванная военной необходимостью, не может означать полное отсутствие любой процедуры, а тем более пародию на процедуру.
В частности, по действовавшим тогда международно-правовым нормам, регулирующим правила военных действий, шпионом (а именно обвинение в шпионаже было наиболее часто предъявляемым), подлежащим смертной казни, являлся иностранный подданный, предпринимающий или организовывавший враждебные действия (от сбора секретной информации до диверсий) в тылу враждебного государства и не одетый в военную форму своей страны. То есть с точки зрения закона даже те русины, которые действительно сотрудничали с русской армией, не могли быть обвинены в шпионаже, поскольку они являлись австрийскими подданными, к тому же гражданскими лицами. Следовательно, за исключением особых случаев (например, вооруженное противодействие австрийским властям), к ним не могла быть применена смертная казнь (только заключение в крепость). К ним так же, как к гражданским лицам, не могла применяться ускоренная процедура военно-полевого правосудия. Ну и, наконец, вообще ни к кому не могли быть применены внесудебные репрессии, в том числе казни, без приговора хоть какого-нибудь, даже формального, суда.
В-третьих, к исполнителям геноцида необходимо отнести активистов русинского украинофильского, лояльного по отношению к Вене, движения, которые в отдельных случаях принимали участие в расправах непосредственно (например, в селе Молотково, в городке Надворное), но чаще способствовали нагнетанию психоза и подозрительности своими доносами.
Здесь ситуация представляется значительно более сложной, поскольку с точки зрения русинов-русофилов, русины-украинофилы предали интересы своего народа. В свою очередь, с точки зрения русинов-украинофилов, русины-русофилы предали интересы своего государства. Каждая сторона опиралась на свои аргументы, продиктованные собственной логикой. Для каждой стороны были абсолютно неприемлемы аргументы оппонентов. Поэтому в данном случае мы имеем право говорить о гражданской войне, шедшей в рамках и под прикрытием международного конфликта. Однако в любом случае никакая гражданская война не может оправдать методы геноцида и этнических чисток, примененные к русофильскому русинскому населению Галиции.
Характерно, что все три группы исполнителей геноцида имели формально-логическое оправдание своих действий. Армия и военные власти должны были обеспечить стабильность и защищенность прифронтовой полосы – особенно ближайшего армейского тыла. При этом они не обладали достаточной юридической квалификацией для ведения судебных процессов и для проведения полицейских мероприятий. В начале XX века еще не существовало специальных войск по охране тыла, а полевая и обычная жандармерия была немногочисленна и обучена действовать в основном теми же методами, что и полевые войска. Армия обучалась вести войну и, когда выяснилось, что войну необходимо вести с собственным мирным населением, использовала весь арсенал имеющихся у нее средств, явно малоподходящих для полицейской операции. Впрочем, во второй половине XIX – начале XX века европейские армии неоднократно использовались для подавления социальных выступлений собственных граждан, и при этом не стесняясь и без ограничений применяли оружие, в том числе, в отдельных случаях, артиллерию.
Административные и судебные органы империи также не были готовы к рассмотрению такого огромного количества дел, большинство которых касалось обвинений в военных преступлениях, каравшихся смертью, в частности, в шпионаже. Шпиономания охватила в этот период все воюющие государства, но для Австрии проблема усугублялась тем, что армия в самом начале войны понесла катастрофическое поражение и вынуждена была оставить как раз те провинции, население которых обоснованно подозревалось в симпатиях к победоносному врагу.
В данной ситуации обвинения русинов в шпионаже и массовом предательстве стало еще и средством преодоления психологической травмы и "логичного" объяснения поражения, снимавшее вину за него с официальных австрийских властей и верховного командования армии. Естественно, это усилило и подозрительность, и готовность к чрезмерной жестокости. В данном случае мы имеем дело с естественной реакцией негибких структур на трудности военного времени. При этом необходимо отдать должное, что, в отличие от военных властей, как правило выбиравших между расстрелом или повешением, власти гражданские широко практиковали интернирование подозрительных элементов в тюрьмах, концлагерях, а также выселение потенциально нелояльного населения во внутренние области империи. При всей жестокости данных репрессий, при том, что тысячи узников Тарергофа и других мест заключения погибли от чудовищных условий содержания, в данном случае мы можем говорить о предпочтении гражданскими властями потенциально нелетальной практики нейтрализации угрозы.
Наконец, фракция украинофилов в русинском движении, выдвигая на первый план обязанность хранить верность своему государству, имела все основания считать русинов-русофилов если и не реальными – в юридическом смысле, то ментальными, а в потенциале и фактическими изменниками. Они искренне считали, что, сигнализируя об опасности австрийским властям, исполняют свой гражданский долг. Ну, а что доносы часто были надуманными и необоснованными, так в подобных случаях всегда корректность приносится в жертву бдительности. Если и сегодня представители партий, которым принадлежит почти половина мест в украинском парламенте, некоторые из которых всего четыре с половиной года назад формировали правительство Украины, совершенно искренне считают симпатии к России признаком государственной измены, то что можно сказать о полуграмотной, малочисленной галицкой украинофильской интеллигенции конца XIX – начала XX века, состоявшей из приходских священников, мелких служащих, их детей да выходцев из крестьян. Это была та самая, склонная к тоталитаризму, мелкобуржуазная среда, из которой всего через 10–20 лет вышли европейские фашизмы.
Однако в случае с русинами-украинофилами следует также помнить и об их политическом интересе, заключавшемся в том, чтобы окончательно маргинализировать, вытеснить из политики и общественной жизни своих идеологических оппонентов. Война дала им прекрасную возможность, которой они не замедлили воспользоваться. В какой пропорции верность престолу Франца Иосифа І соотносилась с реализацией шкурных политических интересов – в данном случае сказать трудно. Важно, что и одно, и второе соображение в серьезной степени влияло на позицию и поведение галицких украинофилов.
Общим в поведении всех организаторов, вдохновителей и исполнителей геноцида галицких русинов является то, что они искренне считали политическую целесообразность и идеологические предпочтения доминирующими над культурно-исторической традицией, а насилие – лучшим аргументом в теоретическом споре. В связи с этим неудивительно, что, начавшись в средине XIX века со сравнительно безобидных мер административного воздействия, имевших целью унифицировать русинов под австро-венгерский стандарт, власти сравнительно быстро прошли все этапы усиления давления, вплоть до организации массового физического уничтожения "нестандартных" подданных.
Характерно также, что, как австрийские власти, так и представители русинского украинофильского течения считали культурно-историческую инаковость достаточным признаком нелояльности, а нежелание (зачастую и невозможность) измениться в соответствии с заданными в Вене стандартами – прямым посягательством на государственные устои, заслуживающим самого сурового наказания.
Еще один любопытный факт. Австрийские власти, начиная с 1848 года, несмотря на конституционные изменения 1867–1868 годов, так и не выработали адекватную национальную политику, способную стабилизировать и сохранить "лоскутную монархию", пребывая в своего рода когнитивном диссонансе. С одной стороны, в 1867 году страна разделена на Цислейтанию и Транслейтанию, то есть на земли австрийского имперского правительства и на земли венгерского королевства. Разделение проходит именно по национальному признаку, и каждая из частей получает свою конституцию. Центральное правительство серьезно ограничено в полномочиях. За ним остаются только внешняя, оборонная и финансовая политика.
Казалось бы, страна сделала успешный шаг на пути к федерации. В частности, это стабилизировало отношения венгерского и германского этносов в империи, и избавило имперское правительство от венгерской оппозиционности, от венгерской полувековой революционности. Наоборот, венгры практически моментально стали стабилизирующим, государствообразующим фактором, превратились из сепаратистов в лоялистов.