20. Обрезание
Яша закрыл дверь и на цыпочках подошел к телу Миши, осторожно расстегнул брюки и стал стаскивать с тела.
Раввин спросил:
- Послушайте, что вы там возитесь, вы уже достали?
- Ребе, я ищу, я ищу… Ага, есть, поймал что-то.
- Так - так, поймал. А что поймал?
- Я что-то не пойму… - ответил Яша недоуменно.
- Чего вы не понимаете? А я вам скажу: вы его подвигайте: туда - сюда, туда - сюда.
- Как подвигать?
- Я же вам говорю: туда - сюда, туда - сюда, - и раввин показал движением руки.
Яша брезгливо отодвинулся от тела:
- Но… он же мертвый… Вы возьмете грех на себя?
Раввин в нетерпении зашипел на него:
- Ай, ай, грех… я беру грех на себя. Дайте я сам сделаю! - Он оттолкнул Яшу, начал манипулировать и вдруг вскрикнул: - Ой, послушайте, дела плохи!
- Что такое, почему плохи?
- Я вам говорю - плохи, значит плохи! Он необрезанный.
- Можно мне посмотреть?
- Смотрите, если вам так хочется. Но я ведь понимаю - обрезанный или необрезанный, можете мне поверить. Застегивайте штаны, а то сейчас женщины войдут.
Они стали торопливо застегивать брюки покойника, в этот момент вошли заплаканные женщины. Оба ортодокса испуганно отскочили, Маруся с Розой удивленно переглянулись.
- Закончили вы вашу мужскую молитву? - спросила Роза.
- Вот заканчивали, еще немного не докончили, - смущенно закивал Яша.
В это время Маруся испуганно вскрикнула:
- Ой, каким образом ширинка расстегнулась?!
Яша забормотал смущенно:
- Какая ширинка, что вы такое говорите?
Маруся настаивала:
- Но ширинка была застегнута, я сама приводила все в порядок.
Роза что-то заподозрила, спросила:
- Какую такую вы над ним мужскую молитву читали, что у него ширинка расстегнулась?
Раввин подтолкнул Яшу в бок:
- Знаете что, надо им сказать правду. Вы скажите.
- Почему все я?
- Потому что мне неудобно разговаривать с гойками на эту тему.
Яша смотрел в пол, отворачивался и наконец выдавил из себя:
- Видите ли… чтобы похоронить тело по всем обрядам, нам обязательно надо знать, делали ему обрезание или нет.
- Вы что, не могли спросить у мамы?.. - удивилась Роза.
- Ой, конечно же, я спрашивал. Но ваша мама не знает.
Роза повернулась к матери:
- Мама, это правда? Правда, что ты не знаешь, делали ли папе обрезание?
Маруся устало и неохотно отмахнулась:
- Откуда мне знать? Мы с Мишей никогда на эту тему не говорили.
- Мама, но откуда же я взялась? Неужели ты никогда не видела этого, как его?…
Маруся всплеснула руками, залилась слезами:
- Да оставьте меня уже в покое! Не смотрела я туда, вот и все.
Роза повернулась к Яше и развела руками:
- Вот старое поколение - двадцать пять лет замужем, а она не смотрела!
Яша в ответ еще глубже свесил голову, но раввин опять потянул его за рукав:
- Спросите у них, может, он говорил о желании сделать обрезание после смерти?
Яша тяжело вздохнул, отвел Розу в сторону:
- Раввин спрашивает, может быть, ваш папа… он хотел бы иметь обрезание после смерти?
Роза в ужасе отскочила от него:
- Обрезание после смерти? Неужели вы думаете, что нормальные люди обсуждают такие проблемы - делать им обрезание после смерти или не делать?
Яша ничуть не смутился:
- Но нормальный еврей должен быть обрезанным. Наш ребе, он очень умный, ой какой он умный! Вот он думает об этом.
- Дурак он, если так думает. Пусть себе и закажет обрезание после смерти.
- Ну что вы говорите!.. Ему не надо, он уже… Вы только спросите у мамы, согласна ли она. Тогда он вызовет мохела, который все сделает. Он так красиво обрезает! И не больно.
Роза горько переспросила:
- Что, мертвые не кричат и не дергаются?
- Ой, зачем вы так говорите? Это ведь по закону, чтобы предстать перед Богом обрезанным. И сам раввин будет сандаком, крестным отцом. Это большая честь для вашего папы.
Тут Маруся слабым голосом спросила:
- Доченька, скажи уже мне, о чем вы там говорите.
Роза тихо сказала матери, оглядываясь на мужчин:
- Мама, ему не делали обрезание.
- Ах, какое это все имеет значение!..
- А такое, что они хотят ему делать обрезание теперь.
Маруся застыла с открытым ртом:
- О чем ты?.. Я не понимаю, до меня не доходит.
- Мама, мамочка, ты соберись с мыслями. Видишь ли, чтобы похоронить папу по ихним обрядам, они хотят сделать ему обрезание теперь. Иначе еврейский Бог его не узнает. Поняла?
- То есть как мертвому обрезание?..
- Да. По закону ихнего раввината.
Маруся эхом ответила на слова дочери:
- Но это же надругательство над телом… У меня с головой что-то… Мне кажется, что я сама сейчас умру.
Роза обняла мать, вкрадчиво стала говорить:
- Мамочка, я понимаю, но ты соберись с мыслями, ты же сильная женщина, настоящая русская баба.
- Что же я должна делать, если я русская баба?
- Им надо сказать, согласна ли ты на это.
- Согласна ли я?.. При чем тут я?.. Я только знаю, что теперь уже русской бабе это… - она запнулась, указывая на ширинку, - это уже не понадобится, оно уже мертвое.
Яша подкрался сзади к Розе, вкрадчиво спросил:
- Раввин спрашивает, можно ли уже звать мохела? Если вы не согласитесь, раввинат может сделать это по своей воле. Раввинат все может.
Роза громко и отчаянно закричала:
- Черт вас побери вместе с вашим раввинатом! Делайте что хотите!
Обрадованный Яша кинулся к раввину:
- Они согласны, можно звать мохела.
- Так - так, так. А для чего звать?
- Но вы же сами говорили - чтобы сделать обрезание!
Раввин радостно воскликнул:
- Ах, да - для обрезания!.. Какой вы умница!.. Так они согласны? Давайте звать мохела.
И они с Яшей ушли звать бригаду для обрезания, живо переговариваясь на ходу.
* * *
Пришел специалист - мохел - с бригадой помощников. Женщин попросили выйти. Он быстро управился со своей задачей, а потом они пили кошерное вино, пели и танцевали вокруг тела. Маруся с Розой со страхом наблюдали за ними в проем двери.
Хоронили Михаила Штейна на еврейском кладбище. Над завернутым в саван телом десять мужчин читали кадиш, а Маруся с Розой должны были стоять в стороне: женщины не могли участвовать в кадише.
Маруся огорчалась, что Мишу не положили в гроб, шептала дочери:
- Что же это такое?.. Гроба нет, все не по - нашему, все чужое…
Роза обнимала мать и плакала:
- Боже, как мы хорошо жили еще вчера…
Потом им разрешили попрощаться с телом. Маруся прильнула к своему Мише, оглянулась, украдкой перекрестила его и засунула в складку савана христианский крестик. Она была уверена, что так надо, и опять шепнула дочери:
- Я знаю - Мишенька сам хотел бы иметь крестик.
Роза подумала: "Уж лучше крестик, чем обрезание после смерти…" К ним подошел раввин и неожиданно надрезал ножницами их кофты.
- Ой, что это? Зачем?
Услужливый Яша тут же объяснил:
- Это полагается по обряду. После похорон вы должны выбросить эти вещи.
Когда все мужчины ушли, мать и дочь прокрались на кладбище и долго стояли над ровной свежей землей, на которую положили белую мраморную плиту. Маруся очень огорчилась, что на могиле не возвели обычного в России холмика:
- Что же это такое? Холмика могильного - и того нет. Все не по - нашему, не по - людски…
Она шептала молитву и долго крестилась.
Яша вернулся, проводил их домой и объяснил:
- По нашему закону женщины не должны готовить семь дней, а только сидеть на полу и оплакивать покойного.
Все эти дни он приносил им кошерную еду и принюхивался - не варили ли они чего-нибудь. А они варили, конечно, - свое, некошерное.
Маруся сказала Яше:
- Я хочу сделать холмик и поставить над моим Мишенькой деревянный крестик. Надо обязательно крестик поставить. Я знаю, ему бы это понравилось.
Яша от испуга даже отскочил в сторону:
- Ой, что вы такое говорите! Крест на еврейском кладбище! Ой, я даже не могу этого слышать. Раввинат никогда такого не разрешит.
- Да ты поговори со своим раввином. Раввинат ведь на кладбище не приедет, а раввин, он из России, он тамошние обычаи знает. Может, разрешит, а?
Маруся раньше не была религиозной, но смерть мужа пробудила в ней желание соблюсти христианские обряды. Они с Розой ходили плакать на кладбище каждый день, и Маруся всякий раз крестила гладкую плиту. За ними ходил Яша, становился в стороне и тоже молился.
* * *
После девятого дня Маруся стала говорить о возвращении в Россию.
А Роза сказала матери:
- Мам, я не хочу возвращаться.
- Не хочешь?.. - Маруся была обескуражена. - А чего ты хочешь - жить здесь?
- Я хочу уехать в Америку.
- В Америку?.. А как же я?.. И зачем тебе Америка?..
Роза решила сказать ей все:
- Мамочка, у меня давно такой план был: уехать в Америку и найти там Сашу Глинского. Помнишь? Того мальчика, сына профессора, который жил у нас, когда они снимали квартиру.
- Мальчика?.. - растерянно протянула Маруся. - Зачем тебе находить того мальчика?
- Я люблю его и хочу выйти за него замуж.
Маруся заплакала. Она знала свою дочь - если Роза что решила, она от этого не откажется. Маруся помнила, как сама выходила замуж за Мишу вопреки воле родителей.
- И я тебя больше никогда не увижу? - испугалась она.
- Мамочка, милая моя, дорогая, я тебя насовсем не брошу. Как только я устроюсь в Америке, ты приедешь ко мне. Я знаю, что это тяжело нам обеим, но так надо.
- А ты уверена, что найдешь Сашу и он женится на тебе?
- Найти-то я его найду, я узнала его адрес, когда была в Москве. А насчет остального… - она улыбнулась. - Знаешь, мамочка, мне придется поработать над этим.
Роза послала записку Лене Шнайдеру, одесситу, с которым они в радостной горячке переспали в венской гостинице накануне отъезда. Других знакомых у нее не было, а она знала, что понравилась Лене и он захочет ее видеть. Леня приехал на новой "вольво", вид у него был вполне благополучный. Он грустно поцеловал руку Марусе, подошел и осторожно обнял Розу со словами:
- Я до сих пор не могу представить себе, что такой здоровый и веселый человек, как ваш Михаил, так неожиданно скончался. Очень, очень вам сочувствую и хочу хоть чем-нибудь помочь. Роза, пойдем погуляем, поговорим о делах.
Они уселись за дальний столик в кафе, и Роза заговорила:
- Все у нас пошло наперекосяк. Мы должны уехать обратно. Но как? Ты можешь помочь?
Леня задумался:
- Обещаю узнать и скажу. - Он ласково смотрел на нее, взял ее за руку: - Роза, я знаю, тебе тяжело. А я вспоминал тебя, ту нашу ночь. Если ты скажешь…
- Леня, не теперь…
Леня приехал через несколько дней.
- Ну, я все узнал. Уехать сразу после приезда очень непросто, я помогу вам уехать пока в Италию. Там у меня есть знакомые, они помогут с документами. Но как уехать из Италии в Россию, это вам придется узнавать на месте.
Роза улыбнулась:
- Мама уедет, а я туда вернусь. Провожу ее в самолет, а сама уеду в Америку.
Они с Леней поехали в Тель - Авив оформить отлет, и провели там много жарких ночей.
Через две недели Роза с Марусей улетали в Рим, их провожали Леня и Яша. Маруся везла домой Мишин баян.
- Не хочу оставлять в Израиле, это лучшая память о моем Мишеньке.
Леня обнял Розу и незаметно сунул ей в сумочку тысячу долларов. Яша стоял и плакал, вытирая слезы. Маруся настойчиво говорила ему:
- Ты за могилкой-то следи, следи за могилкой-то…
Чувствительный Яша кивал головой и продолжал плакать.
В Риме Роза долго ходила в русское посольство и добивалась, чтобы Марусю отправили обратно в Советский Союз. Пронять посольских работников, бюрократов и скрытых офицеров КГБ, было непросто. Но энергичная Роза настойчиво донимала их каждый день:
- Если вы не дадите моей маме разрешение вернуться обратно, я приду сюда, сяду и не уйду, пока не добьюсь своего. Вот буду здесь сидеть, и ничего вы со мной не сделаете.
И действительно, сотрудники посольства стали опасаться ее и в конце концов сдались - Марусе дали разрешение вернуться.
Роза провожала мать, обе плакали, а Маруся говорила:
- Видно, одной мне доживать, нет моего Мишеньки, и дочка меня покидает.
- Мамочка, я тебе обещаю, что как устрою свою жизнь, так приеду к тебе и заберу.
- Заберешь?.. Когда еще это будет?.. Не доживу я…
Проводив Марусю, Роза в тот же день пошла в ХИАС.
- Кто здесь у вас старший?
- Старшая - миссис Батгони. Вы по какому поводу?
- Я хочу переехать в Америку.
- То есть как это "переехать в Америку"? Это так просто не делается.
Но не в характере Розы было отступать. Упругой походкой она решительно вошла в кабинет к Баттони, рассказала ей свою историю и подала заявление.
21. Новые русские эмигранты в Америке
На сотрудников организации НАЯНА приходился первый массированный "удар" эмигрантов, и управлять приехавшими было нелегко. Им помогали получить Social Security number - номер социального обеспечения, дающий право работать. Пожилым и больным предоставляли финансовое обеспечение Welfare, бесплатную медицинскую страховку по программе Medicaid и выдавали талоны foodstamp.
* * *
Когда впервые за семьдесят лет власти коммунистов в Союзе была разрешена эмиграция и начался массовый исход евреев - это стало общественным и историческим чудом. Люди почуяли ветер свободы и кинулись ему навстречу.
Но одно дело было почуять ветер издалека, а другое - его вдохнуть. Ранние эмигранты 1970–х были в Америке как жители океанских глубин, привыкшие к тяжелому давлению и вдруг оказавшиеся на поверхности. Адаптация к непривычному воздуху свободы давалась им тяжело. Этот переход вызывал постоянный психологический шок: что делать, как делать, как приспособиться?
В массе эмигрантов были люди разных возрастов, характеров, уровня культуры и пестрого профессионального спектра. Некоторые принимали помощь государства как должное, выражали недовольство, жаловались, добивались и скандалили - у всех были свои проблемы. Уехав из Советской России, они тосковали по оставленной позади жизни, по проведенной там молодости, по своим родным, по привязанностям молодых лет - переживали болезнь ностальгии. Их бывшая Родина была плохой, нелюбящей, скорее мачехой, чем матерью. Но, оторвавшись навсегда, люди тосковали по ней. И еще все устали от утомительных этапов эмиграции.
* * *
С первого дня всех особенно раздражало, что вокруг было много чернокожих. Неприязнь к другому цвету кожи отражала глубоко внедренный в них русский расизм. В Америке этот расизм обострился.
Нервный часовщик из Харькова Исаак Капусткер кричал в холле гостиницы:
- Что это за страна?! Куда мы приехали?! Вокруг одни эти бандиты негры.
Рассудительный Берл мягко уговаривал его:
- Не называйте их "неграми", в Америке это оскорбительная кличка, "нигер". Говорите "черные".
- Как их ни назови, они бандиты.
- Почему вы считаете их бандитами? Среди них есть много порядочных людей. Помалу - помалу вы привыкнете. Это Америка.
- Это Америка, да?! Здесь же опасно жить! Каждый день убийства и грабежи.
Капусткер, как и многие другие, любил повторять, как хорошо жилось в России. Как-то раз его иронически спросили:
- Если там вам было хорошо, а здесь не нравится, так почему вы оттуда уехали?
Часовщик обозлился и закричал:
- Дурак я был, вот почему! Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать. Ну вот - поехали. А куда мы приехали?! Что это за страна?! Что за люди?! Вчера я в первый раз ехал в метро. Там такая грязь, все курят, полы заплеваны жвачкой, везде валяются брошенные газеты и бумажные пакеты. Вагоны разрисованы какими-то дикими узорами.
- Это граффити. Это просто молодежь балуется, - мягко пробовал объяснять ему Берл.
- Граффити - грязити! Для чего портить вагоны? Меня в тесноте притиснули к каким-то черномазым, по виду все дикари и бандиты. И я еще должен платить полдоллара за это удовольствие! Да я бы им показал метро у нас в Харькове - мраморные дворцы, чистота, игрушка, а не метро. И всего за пять копеек, вот!
- Или люди, такие как вы, тоже жили в мраморных дворцах?
- В каких там дворцах? Все ютились кое-как в одной комнате на семью.
- Значит, это ваше метро - только показуха. А здесь это просто транспорт. Помалу - помалу потом вы не будете брать себе этот грязный сабвей, вы будете ездить на своей машине. Это Америка.
- На машине?! - опять закричал часовщик. - Я буду ездить на машине?! На какие это деньги я куплю машину, а? Да вы смеетесь надо мной!
- Почему смеяться? Я говорю правду. Была у вас машина в Харькове?
- Какая могла быть машина у простого часовщика? Да я за всю жизнь не заработал и на полмашины.
- Так - так. А здесь у мастера по часам есть две - три машины, и ему не надо ездить на сабвее.
- Две - три машины у часовщика? Ну это вы сказки рассказываете.
- Почему сказки? Что такое две - три машины? У половины американских семей есть по две - три машины, для мужа, для жены, для сына или дочки.
- Эти ваши сказки мне только нервы портят… - протянул часовщик.
- Зачем нервничать? Начнете работать, купите одну машину, старую, потом купите новую, а третья будет дорогая, немецкая. Помалу - помалу все будет.
Но рассерженный часовщик ушел, махнув рукой. Берл сказал ему вслед:
- Это же совсем больной человек. Но как только он станет зарабатывать, так заговорит по - другому - ему все начнет нравиться.