Но нет, нет никаких гарантий в этом мире. Вполне могут фанатиками одиннадцатой оказаться и Нинель, и другие, и Мардарий. Все могут оказаться цепными псами этой заповеди! И я могу! И ты! Да, даже ты! Никаких гарантий!
- Ну, если так рассуждать, то действительно… - протянул Борис Арнольдович, - какой-то элемент риска всегда есть… В любом деле, в любом мире… Что ж теперь…
- Ты прав, ох, как ты прав, дорогой Борис…
- Арнольдович.
- Да-да, я знал, я только забыл, да-да, именно Борис Арнольдович, как вы правы, а давайте, я буду называть вас просто Борей, я ведь вам по возрасту в отцы гожусь, давайте, а?
- Ради Бога, о чем речь! Зовите меня как вам нравится, - великодушно разрешил Борис Арнольдович.
- Вот и хорошо, и замечательно! - обрадовался старик. - Тогда я продолжу посвящать вас в те вопросы, в которые поручено посвятить, а также, - тут он слегка понизил голос и посмотрел заговорщицки - в которые не поручено…
Борис Арнольдович нетерпеливо кивнул.
- Собственно, я вам сейчас кратенько перескажу "Курс истории Острова", изложу, так сказать, тезисно, наши дети его вообще-то подробно изучают, но вам все подробности, полагаю, ни к чему.
Борис Арнольдович и Порфирий Абдрахманович еще разик приложились к бутылке, каждый по-своему, немного закусили. Борис Арнольдович, на правах гостя, расположился в гамаке, хозяин свернулся клубком на полу, при этом кончик его хвоста, как самостоятельное живое существо, на протяжении всей беседы мельтешил перед его носом.
7
- Это было около двухсот лет назад, - начал свою лекцию Порфирий Абдрахманович, устремляя взор в верхний угол иллюминатора и, очевидно, уносясь всем своим существом в те далекие дни. Борис Арнольдович с готовностью последовал за ним. - Мы, здешний народ, были тогда рассеяны по всему Полуострову и Материку. Мы были очень сильно рассеяны, на сто человек населения приходилось лишь пять наших предков.
Каковы были наши внешние отличия от остального человечества? Да внешне - никаковы. И не было у нас никакой особой идеологии. Более того, все имевшие хождения идеологии всегда разрабатывались именно нашими людьми, хотя далеко не всегда наши люди сохраняли за собой это авторство. Как вы уже, наверное, догадались, наши предки назывались интеллектуалами…
Борис Арнольдович кивнул троекратно, потому что этого ждал вопросительный взгляд оберпредседателя.
- Ну вот, мы занимались своими интеллектуальными делами - наукой, культурой, религией, изобразительством, - это продолжалось из века в век. Крестьяне, мастеровые, торговцы и чиновники тоже кормились своими трудами, и общество так или иначе процветало. Ну не всегда, конечно, одинаково процветало, случались большие и малые войны, случались экономические кризисы и эпидемии. Но ничто не предвещало гибели всего человечества. Особенно после того, как удалось договориться о запрещении оружия массового уничтожения.
Но тут мы вдруг оказались перед лицом неотвратимой экологической катастрофы. Собственно, мы оказались не вдруг, о том, что катастрофа грядет, интеллектуалы своевременно предупреждали человечество, но разве оно нашего брата когда-нибудь слушало?
Конечно, нельзя утверждать, будто интеллектуалы всегда и во всем выступали единым фронтом. Можно говорить лишь о господствующих тенденциях. Конечно, и среди нас были такие, что высмеивали предупреждавших о приближающейся катастрофе, называли их паникерами и истеричными интеллигентишками. Вне всякого сомнения, эти люди были отлично осведомлены о действительном положении вещей, но в своем поведении они руководствовались уже не критериями истинности или ложности, а совсем другими соображениями. Целесообразности, например, общественного спокойствия, политической стабильности. То есть, по-видимому, таких интеллектуалов уже нельзя было считать подлинными интеллектуалами, они, как мне кажется, уже тяготели к иным социальным группам.
Но главное, что помешало интеллектуалам объединить свои разрозненные голоса в один громкий голос, который невозможно не услышать, это то, что и всегда мешало. Индивидуализм наших уважаемых предков. Индивидуализм, который одновременно и добродетель, и порок. Качество диалектическое, но иногда полезней диалектики бывает некий непреложный догмат, на котором только и может быть воздвигнуто настоящее единство.
Тогда же примерно, в недрах традиционного христианства, стала зарождаться новая религия. Точнее, еще одна ветвь исходной мировой религии. Еще одна реформация. На наш взгляд, самая близкая к абсолютной истине. Суть ее в том, что, не отрицая Христа, ставится с ним рядом один из его учеников. Считавшийся самым безнравственным. То есть - Иуда. Краеугольный догмат таков: если Иисус Христос принял муки за все человеческие грехи, то Иуда - за все человеческие предательства и измены. И он - мученик в большей степени, чем Христос, поскольку Христос вечно почитаем, а Иуда, наоборот, - проклинаем…
Ну, и еще в те годы достигло необычайного расцвета общественное движение под девизом: "Долой технический прогресс, назад, к природе!" Это движение существовало с давних пор и влачило жалкое существование, но, когда созрели для него условия, заявило о себе во весь голос.
Наконец вот что сыграло решающую роль. Вы, наверное, там, у себя, тоже сталкивались с предубеждением части общества к интеллигенции? Которое то усиливается, то ослабевает и которым любят пользоваться то одни рвущиеся к власти силы, то другие…
- Умникофобия? - робко вставил Борис Арнольдович. - Умонеприязнь?..
- Вот-вот, именно! - обрадовался Порфирий Абдрахманович. - От этого не было избавлено и наше общество. Антиинтеллектуальные настроения то нарастали, то ослабевали, можно было в данном явлении даже отыскать некоторую цикличность. Но тут, по мере приближения всеобщей трагедии, антиинтеллигентская истерия приобрела беспримерные масштабы.
Ну, во-первых, сразу было забыто, что именно интеллектуалы предупредили о приближении мировой беды и призвали общество умерить некоторые свои аппетиты, а кое от чего отказаться, пока не поздно, совсем. Но легко ли отказаться от комфорта?
Во-вторых, сразу же именно интеллектуалы были обвинены в создании предапокалипсической обстановки. Раз они всякую чертовщину наизобретали, с них и спрос. Понятно, что против такой железобетонной логики не возразишь.
Ну и, в-третьих, наложились традиционные претензии к интеллектуалам, связанные с их якобы дармоедством. Эти претензии всегда были очень живучи, и каждый неинтеллектуал полагал себя вправе их предъявлять.
Вы представляете, Боря, дошло до того, что наши предки боялись выходить на улицу! Дело приближалось, пожалуй, к натуральным средневековым погромам!
Тогда интеллектуалы впервые за многие тысячелетия объединились. Реальность не оставляла выбора. Жить хотелось всем.
Вот так со временем и получилось, что интеллектуалы нашли защиту под крылом мощного антипрогрессивного движения, которое постепенно превратилось в политическую силу. Конечно, состав новой общности оказался довольно пестрым, в ней очутились не только интеллектуалы, но и прочий люд мастеровые, занимавшиеся лесопереработкой и оставшиеся не у дел, крестьяне, отравившие свои наделы минеральными удобрениями и ядохимикатами, даже чиновники, возглавлявшие обанкротившиеся в результате уничтожения природы предприятия и отрасли. Хотя, надо сказать, все это были люди, принявшие близко к сердцу главный лозунг движения и раскаявшиеся в содеянном лично зле.
Гражданскую войну удалось предотвратить. Те, кто думал, будто природа имеет гораздо больший запас прочности, чем полагают паникеры-интеллектуалы, что сам человек имеет неограниченные возможности приспосабливаться к меняющейся среде обитания, что, наконец, комфорт превыше всего, те остались на Полуострове и Материке.
А мы, то есть, конечно, наши предки, взяли несколько десятков линейных кораблей, эти линкоры были полностью автоматизированы и несли штатный боезапас, погрузились на них, само собой, получилось тесновато, но зато не оставили никого, погрузились и поплыли.
Поверьте, это было нелегкое плавание. Бушевали штормы, непроглядный туман окутывал нашу эскадру, но мы держались и не впадали в панику, как могли, несли необходимую службу, ибо автоматика обслуживала лишь боевую и навигационную часть кораблей, а все остальное ложилось на команду… Да еще опасались коварства тех, кто остался на Полуострове и Материке. А еще среди нас было много стариков и детей, требовавших повышенной заботы. В общем, вы понимаете, что это такое, когда сугубо штатская публика отправляется в дальний океанский поход на боевых кораблях. Самостоятельно!
Все, однако, обошлось благополучно. Наши недруги, точнее, даже не недруги, а оппоненты, проявили себя порядочными политиками, никакого коварства себе не позволили, за все дни плавания над нами не пролетела ни одна боевая ракета. Хотя, конечно, если бы они попытались нас потопить, мы тоже имели бы возможность обстрелять оставленные города атомными зарядами. Так что сдержанность была обоюдной…
И вот наконец на горизонте показался не обитаемый еще тогда Остров, конечная цель нашего путешествия.
Мы остановились примерно в двух милях от берега, линкоров как раз хватило для того, чтобы окружить Остров достаточно плотным кольцом, автоматику настроили на бессменный дозор, чтобы никто не мог проникнуть сквозь кольцо кораблей ни с внешней стороны, ни с внутренней, да и отправились к берегу на пластиковых шлюпках.
Из вещей у нас с собой были только книги, да музыкальные инструменты, да еще кое-что по мелочи. Но не было никаких продуктов, никакого оружия, никаких орудий труда.
И стали жить. Выбрали Совет оберпредседателей, оберпредседатели набрали необходимое количество младших председателей, выделили себе из своей среды Генерального председателя. Разработали правила, законы и традиции, добавили к десяти заповедям одиннадцатую: "Не изобрети!" Предусмотрели за ее нарушение смертную казнь через отдачу на съедение.
А все остальное - пожалуйста, во всем остальном мы совершенно свободны.
Конечно, жизнь наладилась не сразу, не сама собой. Это только нам, живущим ныне, все может казаться простым. А каково было тем, первопоселенцам! Вы, наверное, уже догадались, что внешне они были совсем как вы. Да, у нас сохранилось несколько фотографий. Правда, они не выдаются из специального фонда. Но я-то их видел. То есть не было у наших предков столь совершенных конечностей и хвостов! А также шерсти.
- Сколько же поколений понадобилось, чтобы все это появилось? - взволнованно спросил Борис Арнольдович.
- Да что вы, Боря! Какие поколения! - рассмеялся оберпредседатель. - Впрочем, предки тоже мыслили, как вы. Мыслили, что лишь через несколько поколений, возможно через сотни поколений, их потомки вполне приблизятся к идеальному типу. Но оказалось, что природа способна значительно быстрее исправлять собственные ошибки. Уже у первопоселенцев была довольно густая шерсть и хвосты, хотя и слаборазвитые. А их дети ничем не отличались от нас. Да вот вы и сами, я вижу, успели отказаться от одежды. А ведь она у вас, помнился, была? Пусть минимальная. Верно?
Борис Арнольдович только судорожно кивнул, потому что в этот момент язык перестал ему подчиняться, а в животе стало холодно.
- Что с вами, Боря? - участливо осведомился Порфирий Абдрахманович, заглядывая Борису Арнольдовичу в глаза. - А-а-а, понимаю! Вас ужаснула перспектива? Да бросьте переживать! Если у вас вырастут шерсть и хвост, то это же будет красиво. Это придаст вам дополнительную уверенность и независимость в обществе. Ну а если каким-то образом вы сумеете покинуть нас, то с чего вы взяли, будто обратный процесс невозможен?
- А возможен? - вопросил Борис Арнольдович.
- Не сомневаюсь в этом! У нас тут был один случай… Генеральному как доложили, так он его сразу секретностью окружил. Но мы-то, Совет оберпредседателей, к секретам допущены… А случай, в общем, банальный. Старик один преставился. Естественной смертью помер и должен был свалиться вниз, чтобы там его тело санитары леса подобрали. А он, представляете, не свалился. А жил на отшибе. Издалека видели - сидит и сидит. А он, оказывается, просто в развилке застрял. И Бог знает, сколько времени вот так протухал и вялился на солнце. Так вот у него хвост отпал, шерсть вся вылезла, челюсти, знаете, как-то подобрались. В общем, это был труп совсем не человеческий. То есть, по вашим меркам, наоборот… Словом, я полагаю, что у вас нет оснований для отчаяния, во всяком случае, по поводу внешнего вида. По-моему, вас больше должны тревожить другие проблемы. У вас ведь наверняка семья где-то осталась?..
- Жена и две дочки, - протяжно вздохнул Борис Арнольдович.
- А что произошло с теми, кто остался после нашего исхода на землях предков, мы не ведаем. - Порфирий Абдрахманович возвратился к истории планеты. - Раньше с той стороны периодически кислотные дожди наносило, разнообразную ядовитую вонь, но потом все это постепенно сошло на нет. Вот и эта белая штуковина, в которой мы, оберпредседатели, живем и работаем, откуда-то оттуда залетела. Это давно случилось. Меня тогда на свете не было. Вероятно, на Полуострове и Материке тогда заканчивался всеобщий распад, раз такие штуки падали. Говорят, мертвецов в ней было - страшно сказать. Звери пировали, наверное, целый месяц. На живых людей и не смотрели.
Короче говоря, мы считаем, что все наши несчастные идейные противники вымерли. Природу свою окончательно прикончили и вымерли. И вполне возможно, сейчас на Полуострове и Материке поднимаются среди развалин такие же фикусы, как и здесь. Так что я прямо не знаю. Я очень вам, Боря, сочувствую, но понятия не имею, что можно предпринять в вашем положении. Попадете ли в свой мир - весьма проблематично. Доплыть до Полуострова или Материка, вдруг там еще кто-нибудь?.. Но с Острова как вырваться? Кругом линкоры. Если какой подозрительный предмет на волнах локатор засекает, сразу огонь…
Небось думаете сейчас: "А что это он меня как будто бежать сговаривает, но одновременно убеждает, что убежать нельзя, некуда. Где логика?"
Опять он демонстрировал фантастическую проницательность, этот оберпредседатель. Потому что Борис Арнольдович еще и о том размышлял, что корабли, охраняющие Остров от всего мыслимого и немыслимого, давно никуда не годны. Но это обстоятельство, судя по всему, не известно начальству Острова. Тем более рядовым обитателям…
Обладание никому не известной тайной как-то вдруг по-особому согрело Бориса Арнольдовича, по крайней мере, он знал теперь одну вещь, имеющую исключительно важное практическое значение. Он теперь знал, что довольно легко сможет покинуть Остров, поскольку вряд ли младшие председатели так уж бдительны на своих КПП, раз все убеждены в вечной боеспособности кораблей. Это ж, выходит, Бог знает, сколько лет их огневая мощь никем не испытывалась!
- А нет никакой логики, дорогой Борис Арнольдович! - махнул рукой оберпредседатель. - Есть какие-то неопределенные чувства, одолевающие с того дня, как вас впервые увидел. А может, во всем виновата старость. Понимаете, иногда я и сам рад убежать куда-нибудь, а иногда наша действительность, наоборот, представляется мне идеальной. Здоровый образ жизни, максимальное единение с природой и одновременно сохранение основных достижений человеческого гения, более того, небывалый гуманитарный расцвет всего общества, процветание искусств. Ведь от этого же не отмахнешься! Но с другой стороны… Ежедневная отдача на съедение нарушителей одиннадцатой заповеди, невозможность содержать в согласии мысли и дела - я, по крайней мере, всю жизнь ощущаю эту невозможность. А еще иерархия наша… Откуда она взялась? Ведь все мы - прямые потомки интеллектуалов, да и сами интеллектуалы. В том числе и внутренняя служба. Вы заметили? Ведь слушая маэстро Фогеля, мы все плачем одинаково искренними слезами! А потом равнодушно смотрим, как падают наши старики и немощные с деревьев прямо в разинутые людоедские пасти.
Словом, все чаще думаю, что единение с природой и полный отказ от технического прогресса не принесли ожидаемого счастья. Прогресс под строжайшим запретом, единение с природой - налицо, а счастья нет.
Но в другой раз поразмыслишь - да вроде ничего, идеал недостижим, но наша действительность к нему все-таки ближе, чем любая другая из известных действительностей. Вам-то, со свежим взглядом, как?
- Мне тоже кажется, что у вас лучше, чем в других местах, - промямлил Борис Арнольдович.
- Ну вот, вы тоже не говорите всего, что думаете, - печально констатировал оберпредседатель.
- Но действительно, у вас по многим показателям лучше, один воздух чего стоит! - стал оправдываться Борис Арнольдович.
Но старик не слушал его и задумчиво продолжал:
- Никто у нас не может быть сам по себе. Все должны участвовать во всем. Все должны мечтать о голубой повязке. Все обязаны любить музыку Фогеля, а сам Фогель не имеет права не мечтать о голубой повязке. Все уполномочены писать стихи. И хоть раз в жизни участвовать в турнире поэтов.
Нет, я не утверждаю, что музыка маэстро Фогеля плоха, что все наши поэты бездарны. Нет, упаси Бог! Но ведь может быть у человека такое настроение, что ему не до музыки, не до стихов.
Все шире и шире толкуем одиннадцатую. Она уже заменяет остальные десять и даже превосходит их. Кого хочешь можно под нее подвести. Хоть меня, хоть весь наш Совет зараз, хоть самого Генерального. Как мне не опасаться, как нам не опасаться, как ему не опасаться?
Что такое нынче одиннадцатая заповедь? Это не просто - "не изобрети". Это когда-то в самом деле было просто. А сейчас под заповедь подпадает любая попытка что-то изменить, как-то отойти от придуманных традиций и правил.
Кому это надо? Кому это выгодно? А никому! Все постепенно сложилось, а изменить не волен никто. В общем, я вам так скажу, Боря, если есть у вас хоть малейшая возможность, не упускайте ее! Но помните: если попадетесь, то приговор я вам вынесу незамедлительно. Даже не сомневайтесь, а от того, что я и все будем тайком безутешно оплакивать вас, вам легче не станет. Об этом всегда помните. Вот, собственно, и все, что я намеревался вам сказать…
Тьфу, полагалось же сперва допросить… А, ладно! Вы мне напоследок кратенько ответьте на традиционные вопросы. Это дело чисто формальное, но я должен докладывать на Совете. И Генеральному. Он днями, очевидно, пригласит вас и посвятит в граждане Острова. Тоже формальное мероприятие. Итак…
Борис Арнольдович обстоятельно ответил на все вопросы. И честно сказал, что не имеет серьезных претензий к прогрессу. А про то, как он достиг Острова и почему корабельные орудия его не обстреляли, не сказал ничего. Потому что об этом его не спрашивали. Порфирий Абдрахманович внимательно выслушал все ответы, а насчет прогресса дал такой же совет, как и Мардарий, из чего Борис Арнольдович заключил, что по данному поводу можно говорить искренне со всяким, только не стоит это делать публично.
- А могу я теперь со всеми обо всем разговаривать? - уточнил он еще у оберпредседателя.
- Да, теперь все можешь!
- Все-все?
- Ну как… С учетом непосредственно одиннадцатой заповеди, конечно!
По тому, что оберпредседатель опять перешел на "ты" и вновь начал употреблять это свое "непосредственно", Борис Арнольдович догадался, что интимная часть встречи подошла к концу. Опять старик превратился в важного оберпредседателя, снисходительно беседующего с нижним чином.