Телефон под пластиковым козырьком висел на столбе у входа в метро. О, это знаменитый телефон! Когда не существовало ни метрополийцев, ни инородцев и по улицам можно было ходить без всяких мораториев, я болтал с его помощью со своими симпатиями, потому что стеснялся говорить из дому при родителях. Впрочем, знаменит он не этим, а тем, что уцелел несмотря на все передряги. Уже года три, как аппараты устанавливают в бетонных будках, и те живут не дольше трех-четырех месяцев, в смысле - и будки, и аппараты, а этому, под обычным дометрополийским козырьком, хоть бы хны.
На-ту я заставил спуститься в метро и ждать меня внизу. Она попробовала спорить, но за домами щелкнул пистолетный выстрел, и я, рискуя привлечь к нам внимание, заорал, что в противном случае мне придется думать о ее безопасности, а не о том, как дозвониться. Аргумент еще тот, но женская логика действует подобно пуле со смещенным центром тяжести: по входному отверстию невозможно определить, где будет выходное. Правда, очень может быть, что женская логика ни при чем - просто На-та не захотела тратиться на бесполезные препирательства.
Телефон гудел весело-молодо, номер набрался с первого захода, но пришлось ждать, пока поднимут трубку.
- Слушаю, - сказали на том конце, и я узнал голос Орлосла.
- П. Б., у вас все спокойно?
- У нас… да.
Я почувствовал себя почти счастливым. Подсознательно я надеялся на чудо, и оно случилось!
- Ну, слава Богу! А то мы…
- Подождите! - не дослушав, перебил меня Орлосел и стал с кем-то разговаривать; слов было не разобрать. - Возвращайтесь домой, - сказал он в трубку.
- А У. Ю.?
- С ним нормально… все.
Господи!.. Он ничего такого не сказал, но я вдруг начал понимать, в чем дело.
- П. Б., скажите, в квартире чужие? Только да или нет!
- Да… то есть нет. Все хорошо. Все чужие мы тут. Кроме вас хозяев нет… тут.
- Позовите Шу-цу, пожалуйста.
- Шу-цу просит, - сказал Орлосел в сторону.
Расчет был прост: Шу-цу не из тех, кого можно превратить в подсадную утку. Я все еще на что-то надеялся.
- Шу-цу не может подойти.
- Тогда Г. А-ого или Л. Э.
- Сейчас.
Последовала длинная-длинная пауза, а может быть, длинной такой она показалась мне. Я представил, как пузатый милицейский плащ внушает Орлослу, что тот должен говорить мне. Нет, ребята, меня вам не заманить. Ломы не забудь!.. Это не КМБ, не Эн-два-О, не боевики из тех, что по идейным соображениям палят друг в друга сутки напролет. Это хуже, это шакалы от метрополизма. В средневековье полагали, что черви родятся из гнили, и в чем-то не ошибались; так вот, это черви метрополийской гнили. До сего дня они не высовывались, все больше промышляли по темным углам, и вот - выползли в открытую. Что-то сломалось в метрополийской машине…
- Сейчас, сейчас Г. А-й подойдет, - сказал Орлосел. - Передаю трубочку.
- Привет, - роняет деревянно Г. А-й.
И тут - крики, звон стекла, шум какой-то и Г. А-й кричит, срывая голос:
- Не приходи, здесь шакалы! Не приходи!..
И совершенная тишина, сколько не надрывался я:
- Алло, алло!
Шакалы! Он сказал: шакалы! Он тоже назвал их так: шакалы, шакалы, шакалы!
Я увидел себя со стороны: стою и бормочу. Негоже распускаться.
Не было никакого желания спускаться в бункер метро. Когда-то здесь стоял павильон с зеркальными стеклами, напоминавший, если смотреть сверху, с фуникулера, изогнутый платановый лист. От него остались элементы крыши, бульдозер взгромоздил их в кучу, и они надежно прикрывают спуск в бункер со стороны проспекта. Я смотрел на эти живописные развалины и думал, что делать дальше. По всему выходило, что самое умное - стоять на месте до второго пришествия. Деваться было некуда.
Но до второго пришествия я не достоял, потому что на проспект вывалился клубок юнцов, точь-в-точь таких же, что мы видели у моего подъезда. В центре клубка вертелся, отбиваясь руками и ногами, высокий полный человек. Так, наверное, выглядит медвежья охота. Клубок медленно двигался ко мне, и я понял: полный человек пробивается к метро. А что в метро? Муниципальная милиция? Да уж, эти защитят!
Я побоялся, что клубок закатится между спуском и мною, и поспешил к бункеру, но нет: свора загнала медведя на проезжую часть и там повалила, в тусклом свете замелькали палки. В другое время патруль Эн-два-О вырос бы как из-под земли, но эндваошники исчезли куда-то. Да, исчезли куда-то - Г. А-й это тоже отметил. Интересно, что делает Г. З. К.?
На-та томилась у эскалатора. Спустись я на секунду позже, она отправилась бы мне навстречу.
- С У. Ю. все нормально! - бодрее произнести это и шире улыбнуться я, кажется, не мог. - Он сам позвонил из дому.
- Ребятам?
- Ну да, ребятам, не мне же! Те люди наврали его жене. Обыкновенные грабители.
- А те, которые к твоему дому подъехали?
- Они уехали, и вообще ложная тревога. У нашего с тобой страха глаза велики.
- Так мы возвращаемся?
- Ребята расходиться решили. Возле Дома Руководства стреляют не каждый день. В такое время лучше быть поближе к семьям, мало ли что. Я провожу тебя.
- Я сама доберусь, ты иди.
Идти - это хорошо. Вопрос: куда идти? В парк на скамеечку или прямо к границе Метрополии? Легко сказать: срочно уезжай из города…
- Ты чего? - удивленно спросила На-та.
- А что?
- Показалось, шепчешь что-то.
- Да нет! Расставаться не хочется. Давай я все-таки тебя провожу. Прогуляюсь заодно. А ты в качестве компенсации напоишь меня чаем. Напоишь?
- Напою.
Поезда долго не было, но против ожидания он пришел полупустой. Двери захлопнулись, и по трансляции объявили: "Станцию "Площадь Независимости" поезд проследует без остановки". Народ в вагоне угрюмо молчал.
- Молодец, что меня тогда задержал, - сказала На-та.
- Когда? - машинально откликнулся я, думая о другом.
- У подъезда. Это со мной бывает.
- Что бывает?
- Ну… Я ведь летаю.
- В смысле - как?
- Обыкновенно. Взлетаю и лечу.
- Горний дух и это… шестикрылый серафим.
- Горний дух, пожалуй. Только я и в самом деле летаю. Это помимо меня происходит, я уже в воздухе себя осознаю. Представляешь, сидят ребята и вдруг открывается окно, спадают тряпки и на подоконнике появляюсь я. Атас, мальчики, метрополийцы идут! Ой! - Она хлопнула себя по колену. - Жилет Аинькин! Тяжелый, между прочим. Как он его все время таскает?!
- Завтра отдашь.
- А сегодня он как же?
- Обойдется как-нибудь. Не возвращаться же.
- Тебе Аиньку жалко не было?
Что мне Аинька, какое мне дело до Аиньки?!
- Было, - ответил я. - Давно это у тебя с полетами?
- С рождения. Ты не беспокойся, я нормальная. Я вообще по всем параметрам нормальная. Я настолько нормальная, что очень рада напоить тебя чаем. У меня мама уехала.
Ого, ничего себе заявочка! Ай да летучая кузина Орлеанской девушки!
- В санаторий? - спросил я, а в голове завертелось: вот тебе и стол, и дом, - из басни это какой-то, что ли?
- Мама моя метрополийка. Сначала, как все это началось, убивалась, что меня, не подумав, по отцу записали, да кто же знал тогда? А теперь как сумасшедшая стала: ненавидит всех этих Г. З. К., и Н-зе и об этом на каждом углу говорит. Ее только потому и не трогают, что за ненормальную принимают. Я уговорила ее в Инородию съездить. Отдохнет, нервы в порядок приведет. Там у нее сводный брат, он инородец.
- Значит, там метрополиец?
- Ну да.
Странно мы ехали: несколько раз поезд останавливался в тоннеле, а перед "Площадью Независимости" встал, казалось, намертво. Разговор понемногу угас. Молчать, однако, было тягостно, и я сказал:
- Я очень рад, что ты рада напоить меня чаем. Мне казалось…
- Зря казалось. Я же сказала - я нормальная.
- Разве я спорю? - ответил я.
- Но учти, - продолжила На-та, - насчет полетов я не шучу. Хочешь и тебя научу? Это легко, если захотеть.
- Хочу, - сказал я.
Вот тебе и стол, и дом. Квартиру, конечно, разгромят, но не поселятся же они там. Еленя, как наяву, возникла передо мной, но я отогнал ее взмахом руки.
- Ты чего? - вскинула брови На-та и осеклась, потому что один к одному повторилась ситуация получасовой давности.
- Опять шепчу? Это я стихи сочиняю, а рукой отбиваю ритм. У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса… Фантастика! И где это поп мясо доставал?
Поезд вполз на станцию. Светильники здесь не горели, из-за колонн пробивалось неяркое, наверное, аварийное освещение. Мы по-черепашьи ехали вдоль перрона, мимо длинных, как будто шевелящихся теней, поломанных скамеек, груд мусора - словно в батискафе, опущенном на большую глубину к погибшему кораблю. И несколько человеческих силуэтов между колоннами походили на прикованных к палубе утопленников, колышащихся в потоке донного течения.
"Скорее бы тоннель!" - подумал я.
- Скорее бы тоннель! - сказала На-та.
Батискаф вплыл в темноту, разогнался. В динамиках затрещало, и хриплый голос сказал:
- Включи микрофон.
- Включен давно, - ответил другой голос.
Опять затрещало, и первый голос, перейдя на инородческий, проорал вдруг:
- Внимание! Внимание! Поступил приказ: всем инородцам покинуть вагоны! Соблюдайте организованность и спокойствие!
Последние слова договаривались, когда поезд уже тормозил на ярко освещенной станции. Мы сидели, не шелохнувшись. Из соседних вагонов выходили люди: один, двое, еще двое. Снаружи просунулась бритая голова.
- Что, совсем здесь инородцев нет?
Захотелось глубоко вжаться в сиденье, невидимым сделаться и - одновременно - вскочить и закричать, торопя развязку: "Да! Да! Есть тут инородцы, берите меня, гады, сволочи!"
Но ничего этого я не сделал. Вспотели ладони, у меня всегда, когда волнуюсь, потеют ладони.
- Ну что, есть инородцы? - равнодушно повторил бритый.
Мы столкнулись глазами. Я представил: сейчас меня схватят за шиворот и поволокут к выходу - и понял, что сопротивляться не буду. Невозможно было дожидаться этого: я поднялся и пошел сам. Ноги не гнулись, брюки прилипли к голеням. Мерзкий позорный пот. Выйдя, я обернулся на На-ту - это из-за нее я ввязался, из-за нее! пусть запомнит, не увидимся больше! а она поедет дальше, у нее метрополийские черты, и документы могут не спросить!
- Не бойтесь, плохо вам не сделают, - сказал парень с десантным автоматом. - Идите к эскалатору.
Я послушно пошел, и тут мою мокрую ладонь сжала рука На-ты. Нас довели до неработающего эскалатора и приказали ждать.
Мы, десятка два инородцев, как овцы, сбились в кучу под громадным темным пятном. В стародавние времена стену здесь украшало панно, на котором люди с прямоугольными лицами укрощали атом. С учреждением Метрополии панно объявили плесенью соцреализма и скололи, а стену старательно забелили и белят с тех пор по три раза в год, но пятно все равно проступает.
За спиной хлопнула дверь, на которую я до сего момента не обращал внимания, и к эскалатору вышел инородец, торопливо дожевывающий на ходу.
- Жрать тоже надо когда-то, - словно ища у нас понимания, сказал он. - Ну, подходите по одному. У кого нет оружия, тех отпустим сразу.
Работал он виртуозно: руки мелькали, казалось, не касаясь идущих конвейером фигур. Мужчин ощупывал молча, женщин - проборматывая:
- Мне как врачу можно, как врачу…
Он напоминал экстрасенса. Предатель, гнилье!..
Обысканных отправляли вверх по эскалатору, к которому, как я заметил, не подпустили вышедших из поезда метрополийцев, - их вернули на перрон. Получалось, что выход наверх открыт только для инородцев. Странно это было. Странно и тревожно.
За два человека до нас выкрашенная хной матрона неожиданно стала задирать юбку - наверное, желая показать, что там нет крупнокалиберного пулемета.
- Иди, иди, свободна! - добродушно хлопнул ее по заду наш экстрасенс.
Матрона, вытянув руки по швам, отошла к стене. Она была в шоке: на деревянном лице неподвижные зрачки.
- А мне наплевать, - сказала На-та. - Я с таким даже в темный туалет пойти могу и попрошу его посветить. Слушай, да он на стульчак похож.
- Мало приятного, когда тебя стульчак щупает.
- На войне как на войне.
Пока мы дожидались очереди, я лихорадочно соображал, что делать, если этот мерзкий тип начнет ее лапать. Я даже представил, как врежу ему справа в подбородок, и знал, конечно, что ничего такого не сделаю. А она проблему просто решила: на войне как на войне.
Экстрасенс, дыша перегаром, равнодушно скользнул по нам пальцами и кивнул: топайте, мол, отсюда. Пластина, вшитая в мою куртку, и та его не заинтересовала.
Колени устали сгибаться, когда мы добрались до верхнего вестибюля. Там толпились инородцы, извлеченные из метро, и не видно было обычно многочисленных муниципальщиков. Мы протиснулись к автобусному коридору, и на миг мне показалось, что все обошлось, но я ошибался. Стоило войти между двумя рядами мешков с песком, как стало ясно: ничего хорошего ждать не приходиться. В коридоре всегда не продохнуть, и люди, вжатые в спины друг друга, медленно дрейфуют к противоположному его концу, куда подкатывают автобусы с закрашенными окнами; а сейчас здесь стояло несколько растерянных стариков, да сидела на чемодане заплаканная женщина, у ног которой копошился ребенок. Люди привыкли, что метро охраняется как зеница ока, и чувствовали себя в относительной безопасности, но… ох, не понравилось мне все это!
- Пойдем пешком, - сказал я. Свинья не съест.
- Если Бог не выдаст, - ответила На-та.
Мы вышли на пустынную улицу. Ненормально пустынную после битком набитого вестибюля. Сначала пошли обычным шагом: я намеренно сдерживал себя, не желая показать, что трушу - и не трусил я вовсе! - и пытался рассказывать что-то смешное про Орлосла. Но потом, когда позади, там, откуда мы шли, раздались слаженные автоматные очереди, мы, того не заметив даже, вдруг побежали. Бродячие собаки шарахались от нас, и мы сами бросались в тень подъездов, когда по улице проезжали редкие автомашины.
Мы прошли-пробежали полдороги, когда я сообразил, что прямо по курсу дом Вовадия, и это, как скоро выяснилось, оказалось весьма кстати. Впереди засветились фары, и мы прижались к стене; но грузовик не проехал мимо, а остановился неподалеку. К счастью, рядом был подъезд, открытый и - совсем уж невероятно - проходной. Мы проскочили в квадратный двор-колодец, перебежали к воротам и очутились на параллельной ушице.
Показалось, что кто-то преследует нас, я слышал голоса. Мы помчались по улице, свернули в переулок, чуть было не попали в тупик, но судьба нас хранила, потому что в последний миг обнаружился проход вдоль стены. Мы бежали, и сердце выпрыгивало из груди. Голоса или гнались за нами, или звучали только в нас - не знаю. Или только во мне.
- Ты не устала? - спросил я, глотая вязкий воздух. Будто я мог что-нибудь изменить в этом беге.
- Нет, я ведь лечу, - сказала На-та.
Стена неожиданно закончилась, по инерции мы выбежали на открытое место. Налево за деревьями желтел уличный свет, направо нечетко проступали из темноты гаражи. Я бросился направо и провалился куда-то, упал, наткнувшись бедром на что-то острое.
Это была заброшенная глубокая канава, полная грязи и всякого хлама. На-та непостижимым образом не упала со мной, а перескочила на другой ее край. Она наклонилась сверху:
- Ты не ушибся? Хватайся за руку!
Я взглянул вверх. Крупные звезды висели над нами.
- Не удержишь, - сказал я.
- Удержу.
Правой я взялся за протянутую руку, левой ухватился за чахлый кустик на краю канавы. Маленькая рука На-ты напряглась - кто бы подумал, что у нее такие сильные руки! - так напряглась, что вот-вот оборвутся тонкие жилы, но выдержала. Я выкарабкался наверх, проелозив грудью по влажной земле, встал на ноги и теперь лишь ощутил боль.
- Я идиот! - сказал я, пробуя стереть, но только размазывая грязь, густо покрывшую ладони. - Никто за нами не гнался.
- Ты молодец! - сказала На-та. - Ты очень быстро бежал. За нами потому и не гнались, что поняли: не догнать!
Я подумал: она издевается надо мной. Но нет: она была серьезна. Но нет: она положила руки мне на плечи и поцеловала меня. Но нет: она сказала:
- Я давно, наверное, тебя люблю. Но ты такой был победительный, неприступный. К тебе страшно было подойти! А теперь ты… ты… теперь не страшно тебе сказать это.
На-та рассмеялась. Я окончательно почувствовал себя в дураках. Она с трудом уняла смех. Нервное у нее, что ли?
- Не обращай внимания, - сказала она. Я сейчас сделаю, чтобы тебе тоже стало смешно.
Она провела рукой по моей щеке, а потом по своей и повернулась так, чтобы на нее падал лунный свет. Я наконец понял.
- Дай зеркальце, - сказал я.
Уходя все дальше от мнимого преследования, мы завернули за угол; здесь над входом в какую-то контору светила тусклая забеленная лампочка. Я погляделся в зеркало, посмотрел на На-ту и тоже рассмеялся, удивляясь себе. Черт его знает, в самом деле было смешно: физиономия пятнистая, а с кончика носа свисает прилипший стебелек.
- Я люблю тебя, - сказала На-та и снова поцеловала меня. - Слышишь, в церквах звонят?
- И я тебя люблю, - ответил я. - Здесь рядом мой товарищ живет. Зайдем отмоемся. И передохнем немного. Нога болит, напоролся на что-то, когда упал.
Как-то вдруг я тоже услышал колокольный гул. Звонили в разных концах города, но звуки сливались в один - низкий, тягучий и, казалось, становились частью воздуха, окружавшего нас.
- Как из-под земли гудит, - сказал я. - Сразу и не услышишь.
- Так глухонемые жалуются на жизнь, - ответила На-та.
Через десять минут мы доковыляли до дома Вовадия. То есть это я доковылял, потому что разболелась пострадавшая нога, а На-та дошла своей обычной легкой походкой. Окна Вовадия на третьем этаже были занавешены, не поймешь, что за ними.
- Вот здесь мой товарищ и живет, - кивнул я. - но, может быть, его нет дома.
- А я посмотрю, чтобы ты по лестнице не поднимался, зря ногу не тревожил. Его как зовут?
- Вовадий.
- Я быстро.
Шифр от подъезда Вовадия я, слава Богу, не забыл. На-та побежала по лестнице, а я остался внизу.
Конечно, я рисковал, коль скоро Вовадий каким-то образом заранее оказался причастен к сегодняшним событиям. Но, рассудив хорошенько, я подумал, что вряд ли каэмбэшники или кто там еще устроили у Вовадия засаду и потеют сейчас с пистолетами наизготовку - делать им больше нечего, как ловить гостей шизика-бездельника! Разве что для пополнения коллекций инородцев-террористов, но инородцев в любом количестве можно без труда набрать на улицах - стоит ли размениваться на засады? В худшем случае у Вовадия могли побывать шакалы, но в подъезде было тихо, а они не из тех, кто соблюдает тишину. А засада без стопроцентной гарантии успеха и вовсе не их профиль. Если они здесь были, то наверняка уже ушли. Словом, в обмен на некоторый риск имелся шанс пересидеть ночь в относительном покое или хотя бы передохнуть перед броском к дому На-ты.