Наконец наверху открылась дверь. Я сжался: в это мгновение я ничему не удивился бы - все мои рассуждения могли оказаться сущей чепухой. Но чепухой оказались страхи, и через полминуты ко мне спустился Вовадий собственной персоной. Я - честное слово! - едва не бросился к нему на шею.
- Могли меня и не застать, сваливать я собрался, - пробурчал он. - Сильно поранился? По лестнице подняться сумеешь?
- Постараюсь.
Без особых приключений я дохромал до двери.
- Сымай куртку и умываться! - распорядился Вовадий, когда мы вошли в квартиру; и На-те: - А вы, извините, пока на кухню, я его лечить буду, и опять мне: - И брюки скидывай!
- Ты зачем приходил? Не объяснил ничего толком, одну смуту внес. Звонил - ты? - набросился я на него, когда На-та вышла.
- Я.
Ну вот. А я до сих пор сомневался.
Вовадий развел руками.
- Понимаешь, ни минуты лишней не было. Ребята ждали в машине на проспекте Свободы.
- Победившей Свободы.
А я разве спорю? Конечно, всех победившей! Место открытое, сам знаешь, как там ждать, любой дурак подстрелить может. Лягай на живот и смотри телевизор, чтобы не заскучать.
Я подчинился, но не было желания попадать в тон всем этим игривым "сымай - лягай скидывай".
Телевизор работал без звука, на экране бежали какие-то люди, деревья переворачивались вниз кронами…
- Ха! - выдохнул Вовадий. - Ползадницы снесло, в чем еще душа держится!
Я выругался в ответ.
Вовадий пропустил это мимо ушей. Из чемодана, стоящего у дверей, он извлек бутылку с непрозрачной жидкостью, а из ящика стола кусок пластыря.
- Иода нет. Извожу на дезинфекцию твоей боевой раны неприкосновенный питейный запас. Терпи! Можешь орать, только не очень громко, а то метрополийцы сбегутся, и девушку свою напугаешь. Ничего, бабенция…
- Ууу! - взвыл я, потому что он - так, во всяком случае, показалось мне - плеснул из бутылки прямо на рану.
- Спокойно, шеф, как новенький будешь. Жаль только полежать не выйдет, но ничего не поделаешь. Девица твоя метрополийка?
- А что?
- А то, что ты у нее можешь переждать всю эту вакханалию. Возможно это?
- Она инородка.
- Не похожа. - Вовадий отступил на шаг с таким видом, словно любовался моей раной и искал соответствующий ракурс. - Я на флоте не служил, но пластырь тебе на днище наведу по первому разряду. Вот только куда мне вас девать? Здесь оставаться опасно.
- Ничего. Поваляюсь, пока тебе выходить, и пойдем потихоньку. Ты лучше расскажи, почему у тебя опасно. Ни черта я утром не понял.
- Думаешь, когда расскажу, поймешь больше? Третий час одно и то же крутят! - Вовадий кивнул на телевизор.
Там мельтешили спины, затылки; крупным планом мальчишка с метрополийским флагом, высунувшийся по пояс из окна легкового автомобиля, и следом - стоп-кадр: бордюр тротуара; но тут же становится ясно - просто упала камера; ее подняли: опять люди, люди, люди, стены, машины, кто-то закрывает камеру ладонью, опять люди, флаги - государственные и всяких организаций, и даже глубоко законспирированных "Всадников" - красно-черные с белым кругом посередине, в котором гидра, пораженная копьем…
- Я тебе один документик на память процитирую, - сказал Вовадий и забормотал, продолжая колдовать надо мной: - Первое: вооруженное столкновение, имеющее целью жертвы среди населения метрополийской национальности с возложением ответственности за происшедшее на инородческие организации, желательно умеренного толка. Второе: ответная реакция метрополийского населения, квалифицируемая впоследствии средствами массовой информации как стихийное народное возмущение. Третье: дестабилизация обстановки в столице и Метрополии в целом при невмешательстве НОО. Четвертое: сообщение о добровольной отставке правительства и передаче всей полноты власти Патриотическому комитету. Пятое: Патриотический комитет издает декрет о чрезвычайном положении, вводит круглосуточный комендантский час. Шестое: НОО объявляется национальной республиканской гвардией и наделяется чрезвычайными полномочиями, вплоть до применения без предупреждения оружия против мародеров и погромщиков. Седьмое: объявляется о временном запрете на деятельность всех партий и общественных организаций… Ну и тэ дэ и тэ пэ. Там еще много пунктов. Если до тебя не дошло, могу пояснить: сие есть схема государственного переворота.
- Источник сомнений не вызывает?
Вовадий хмыкнул.
- После сегодняшних событий?
В самом деле: какие теперь сомнения?
Вообще-то на языке у меня вертелся совсем другой вопрос. Но я не задавал его, потому что видел: Вовадий и без того понимает, о чем я хочу спросить.
- Ага! - рассек он затянувшуюся паузу. - Перед тобой готовый на зверства лютый враг метрополийской демократии - самой демократичной демократии в мире. Подпольная чумная крыса, если следовать терминологии метрополийской прессы.
- И давно ты это?..
- С тех пор как мы с тобой перестали сочинять листовки. Вспоминать смешно. Тираж в один экземпляр для собственного пользования и удовольствия. Борцы!
- Один или тысяча - принципиальной разницы нет.
В телевизоре лысый человечек с указкой скакал мячиком у столов с грудами оружия: автоматы, пистолеты, гранаты горкой. Его сменил другой, в белом халате, он возбужденно говорил, вздергивая худые кулаки на фоне кафельно-белой стены.
- Дай звук, - попросил я.
Картинка как раз сменилась, но я не успел разглядеть ее, потому что Вовадий заслонил экран.
По комнате поползла тревожная мелодия. Когда Вовадий отошел от телевизора, я содрогнулся. Камера плыла вдоль трупов, уложенных в ряд на полу: юноши, почти мальчики, обнаженные, чтобы видны были отверстия, через которые вошла смерть, девушка, скальпированная пулей, старуха с вольтеровской улыбкой и дырой во лбу, ребенок с вырванным горлом… Смотреть страшно, и неприятно смотреть, но и оторваться невозможно. И вдруг я увидел У. Ю. Он лежал предпоследним в этом ряду "Нет прощения жестокому преступлению. Пусть горит метрополийская земля под ногами подлых убийц!" - сказал голос за кадром.
Игра в перевертыши: и вот уже У. Ю. не убийца, а жертва. Наверное, с террористами-инородцами: у них полный порядок, а с жертвами вышел недобор. Небрежно работают ребята, знают, что за руку схватить некому.
Вовадий выключил телевизор.
- Все по схеме, пункт первый.
- На улице вовсю реализуется второй. - Я хотел сказать про У. Ю., но вспомнил о На-те и осекся. - Если вы знали… неужели нельзя было хоть что-нибудь сделать?
- Мы вывели из-под удара организацию.
- Организацию… А людей, людей-то вы вывели?! Ты представляешь, что творится там, где живут инородцы?!
- А я сам, по-твоему, кто?! Мы передали информацию во все инородческие представительства, а это было непросто, но ни одно не отреагировало, ни одно! И тут же начали исчезать наши люди Вывод напрашивается сам собой. Куда оставалось идти? В КМБ? К Г. З. К.? В ООН гонцов слать? На митинг выйти? По квартирам пойти предупреждать? Что оставалось делать?! Это как от лавины убегать, понимаешь?!
Нелепая создалась ситуация. Я лежал на животе, приподнявшись на локтях, и глядел на Вовадия прокурорскими глазами. А он, рисковавший собой и своими друзьями ради того, чтобы меня предупредить, стоял надо мной и оправдывался, что не сумел предупредить все остальное человечество.
- Буду одеваться, - сказал я. - Одолжи брюки во временное пользование, мои без стирки не наденешь.
Вовадий полез в шкаф.
- Бери на память, все равно оставлять. - Он посмотрел на часы. - Через двадцать минут за мной заедут. Я постараюсь, чтобы вас забросили в безопасное место.
Я встал и оделся. Ничего, терпеть можно, главное - не делать резких движений. Пластырь неприятно стягивал кожу, но боль утихла.
- Позови На-ту, - попросил я.
Вовадий вышел, а я подошел к телефону и стал набирать свой домашний номер, но услышал шаги На-ты и поспешно положил трубку.
- Я заснула, представляешь? - сказала На-та. - Там кресло-качалка, я села и задремала, никогда такого не было! Как ты?
- Нормально. Тут… изменились обстоятельства. Вовадий предлагает нам поехать на машине к его друзьям. Здесь оставаться нельзя, есть причины.
- В городе неспокойно, а ему трудно будет идти. Лучше поехать, - добавил Вовадий.
- Решай сам, - сказала мне На-та.
Я облачился в куртку. На-та повозила по ней щеткой - в общем, без особой пользы: грязь присохла намертво.
- Дома отчищу, - сказал я; и - как ударила мысль, что дома у меня, может быть, уже нет; я, наверное, изменился в лице.
- Что, болит? - спросила На-та.
- Чепуха! - ответил я.
Мы вышли на лестницу, и я сразу различил проникающие сюда с улицы далекие колокола. Вовадий вышел из подъезда, а я прижал На-ту к себе, и так мы стояли молча, пока не услышали, как рядом остановилась машина.
Вовадий заглянул в подъезд:
- Давай быстро!
У дома стоял небольшой фургон с метрополийским флагом, привязанным к зеркалу бокового обзора, и распахнутой сзади во всю ширину кузова двустворчатой дверью. Чтобы забраться внутрь, пришлось задирать ноги. Я оперся на руки, помогая себе, но боль все равно возникла сильная, будто на рану снова плеснули той мутноватой жидкостью. Я охнул и чуть не вывалился обратно, но Вовадий подхватил меня и, не церемонясь, протолкнул вперед. Сидений в кузове не оказалось: мы расположились прямо на полу, где уже сидел, вытянув ноги, пожилой мужчина. Он беспрестанно тряс транзистор, который спотыкался через слово и никак не желал выдавать связные фразы.
Пока мы размещались, Вовадий подошел к человеку, сидящему рядом с шофером, и они заспорили - о чем, не слышно, но я подумал, что нас, может быть, сейчас выставят наружу. Но нет. Вовадий влез в кузов и захлопнул дверь: стало непроглядно темно. Похожая на спицу полоска света, проникающая из кабины сквозь дырку в перегородке, протыкала темноту, не разбавляя ее. Где мы ехали, не знаю; по-моему, по каким-то закоулкам, потому что было много поворотов и нас мотало из стороны в сторону. Я уцепился за кусок обшивки, свисающий с потолка фургона, и упирался здоровой ногой, но это не помогало. Через несколько минут езды я поймал себя на том, что стенаю в открытую. На-та нашарила мою руку, сжала ободряюще; мне захотелось вырваться, но я сдержался и солгал ответным пожатием пальцев.
А транзистору тряска пошла на пользу. Он заговорил почти без лакун знакомым каждому голосом М. Р., когда-то рядового ведущего инородческих радиопрограмм, а ныне живого олицетворения справедливости метрополизма. М. Р. дослужился, неся инородцам свет метрополийской правды, до руководителя дикторской службы метрополийского радио, а недавно ему присвоили звание Почетного метрополийца со всеми вытекающими из Закона о Приоритете последствиями. Л. С., помню, носилась со "Свободной Метрополией", где был опубликован указ о новом качестве М. Р., и кричала, что она подотрется этой газетой на площади перед Домом Руководства во время метрополийского митинга. Неизвестно, что ей помешало осуществить свое благое намерение, но метрополийцы так и не узнали, какая страшная угроза нависала над ними.
М. Р. вещал на метрополийском:
- По сообщению хорошо информированных… союзной армии приведены в состояние… готовности. Пресс-атташе Патриотического комитета… будет расценено как вмешательство во внутренние дела суверенной Метрополии… подрыв договора о СССМ… Он сообщил о состоявшихся контактах с Координатором СССМ… обеспокоенность, с которой во всех Инородиях следят за развитием ситуации. Представитель министерства обороны и разоружения СССМ подтвердил, что войска… однако… исключает военное вмешательство… категорический приказ ограничить свои действия… городков, складов… не вмешиваясь… Агентство "Союзинформ" передало…
Вскоре мы выехали на относительно ровную дорогу. Таких в городе немного, и я прикинул, что это, должно быть, Аэропортовское шоссе; если это так, то через несколько минут мы будем проезжать неподалеку от моего дома.
Сводка новостей завершилась метрополийским маршем. Я вспомнил про тех, кого оставил у себя дома, вспомнил Еленю и поразился тому, как давно это было, давным-давно и на другой планете.
Музыка оборвалась, и снова зазвучал баритон М. Р.:
- Передаем обращение командования национальной гвардии к инородческому населению. В студии начальник штаба национальной гвардии полковник Дж. Б.
- Ого! - обронил Вовадий. - Уже национальной гвардии? По-моему, они опередили свой график.
Полковник Дж. Б. говорил по-инородчески без акцента:
- Господа! Вы знаете о трагических событиях у Дома Руководства, где мирный митинг… экстремистами инородческой национальности. Это привело к многочисленным эксцессам в городе. Гнев метрополийской молодежи праведен, но слеп. Мы сожалеем… факты… расследоваться… сборные пункты… иметь трехдневный запас продуктов и… Я уполномочен заявить, что… не в состоянии обеспечить… тех, кто останется в… Наша цель… защита ваших детей, которых мы… ни от провокаторов-инородцев, готовых на… своих единокровников ради установления диктатуры… внешних сил. Патриотический комитет во главе с Г. З. К. призывает… бдительность и не поддаваться… Мы не дадим утопить демократию в панике и провокациях, порядок…
Машина резко затормозила, и дальше - калейдоскоп: остановка; мы валимся друг на друга; отпихиваю кого-то; больно ноге; задний ход; ударяемся кузовом обо что-то; по кузову стегают плетью; машину заносит; опять останавливаемся; кто-то кричит страшным голосом; вываливаемся на асфальт; я падаю; Вовадий ныряет обратно в фургон; водитель безжизненно свисает из кабины вниз головой; Вовадий выдергивает за руку пожилого; безумное лицо Вовадия; пожилой мертв; пули, как семена в пашню; хватаю На-ту за руку; десять метров до переулка; автомат в руках Вовадия; пять метров до переулка; броневик Эн-два-О, ныне национальной гвардии; переулок; кто-то падает; бежим по переулку; На-та сжимает мне руку, тянет вверх; кричит Вовадий; сыплется оконное стекло; топот позади…
Нет времени ни на что; на боль нет времени; невозможно что-либо осознать; на войне как на войне; о, что это за бег: мы не касаемся земли; воздух упруг; не могу, не могу больше! - говорит На-та; дышит тяжело; а я не устал; затекла рука, которую она сжимает; быстрее, быстрее! - говорю я; они отстают! - говорю я; небо прошивают ниточки пуль; устала! - говорит На-та; слева высокая стена; справа пакгаузы; летим в узком коридоре; все медленнее, медленнее; что же ты?! что же ты?! - говорю я; пули цвиркают над и под нами; крики позади; догоняют; На-та шепчет: не могу, устала, не могу больше; стена идет полукругом; коридор замыкается: тупик; у стены мусорные баки; тяжело дышит На-та; крепче, крепче держись! - кричит она; летим вверх; пули; еще выше; пули, пули, пули; кровь течет по руке На-ты, перетекает на мою; ну что же ты! - ору я; кровь затекает мне в рукав; ну что же ты! - крик разрывает меня; ее кровь смешивается с моим липким потом; рука ее слабеет; жилет… давит… - говорит она, виновато глядит мне в глаза; моя ладонь скользка от ее крови; падаю, падаю, падаю вниз; удар о землю…
Слышу голоса; ужом заползаю, забиваюсь в щель между стеной и переполненным мусорным баком; пластина в куртке встает торчком и впивается между лопаток; но это ничего; натягиваю на себя какую-то тряпку; она липка, но это ничего, ничего: голоса рядом; кроме бабы, никого; не одна она была, точно; баба на метрополийку похожа; изрешетили всю; верно Г. З. К. сказал: порядок любой ценой, устали люди; инородцев довезти до границы и сказать: поели нашего хлеба и хватит; кое-кого судить надо и к стенке прилюдно; с ней кто-то еще бежал, я видел; в глазах у тебя двоилось; парень был в куртке; в мусорнике поройся, вдруг закопался; пороюсь, не побрезгую; шаги у бака, за которым я: ворошат; кто же так делает, надо вот так; щедрая очередь хлещет по соседним бакам; никого здесь нет, пойдем отсюда; пошли; идите, я догоню; со страху, что ли; смех; цистит у меня, обкормили соленым; звонкая струя весело стучит по жести: тук, тук, тук, тук, тук…
И они ушли. А я еще долго лежал, не веря. Я лежал до тех пор, пока мир из плоского снова не стал объемным. И тогда в нос ударил смрад, и я ощутил мерзость загаженной тряпки, и услышав крысиные шорохи, и боль почувствовал. По-рачьи я пополз из своего убежища - на животе, отталкиваясь руками, спеша, словно промедление грозило гибелью.
Я выполз на свет Божий и поднялся, опираясь на край мусорного бака. Коридор, по которому мы летели, был пуст; впереди, метрах в десяти, что-то белело. Я догадался, что это.
На-та лежала на спине, плащ был расстегнут и натянут на лицо, между полами темнела полоска Аинькиного жилета, юбка задралась. Я подумал: у нее красивые ноги, и хорошо, что не видно лица. Хорошо, что не видно лица.
Я пошел. Я дошел до стены и пошел, держась за нее. Ботинки захлюпали по луже, я наклонился и ополоснул лицо, вода обожгла. Лужа оказалась нескончаема, я выбрался на дорогу. Впереди, далеко впереди, я не мог видеть еще, ничком лежал Вовадий. Я дошел до него и, не остановившись, пошел дальше. Я знал, что он мертв. Я знал, что две очереди крест-накрест прошили ему грудь и живот. И я знал, еще не дойдя до угла, что за углом чадит фургон. Два трупа, похожие на большие тряпичные куклы, валялись возле фургона, между ними лопотал транзистор; водитель по-прежнему свисал из кабины, длинные волосы шевелились по земле.
Я завернул за угол - пахнуло гарью, - прошел мимо трупов. "Родина, родина прекрасная моя!" - пел транзистор метрополийский гимн. Я обошел фургон, из-под сиденья водителя торчала монтировка; я выдернул ее, равновесие нарушилось, и труп выпал на дорогу.
Из-за домов взметнулся в небо фонтанчик трассирующих пуль. А я уже пересекал улицу. Тротуар повлек меня в переулок, где деревья, обгоняя дома, понеслись мне навстречу, и дома с бельмами деревянных щитов вместо витрин заспешили за деревьями, и проскользнул, обтекая меня, темный неухоженный парк, и улицы, сменяя одна другую так быстро, что я не успевал их узнавать, пронеслись, повинуясь раскрутившейся земле.
Невесть как я очутился у своего дома. Подъезд надвинулся и поглотил меня, лестница побежала подо мной, подвозя ко мне этажи. Конвейер этот приостановился на миг, когда мимо проплывала моя дверь, но - только на миг. Я знал, что мне надо рядом, к тете М.; о, я знал уже, зачем мне монтировка! Я знал, что сейчас произойдет: лестница остановится, незапертая дверь распахнется, и коридор понесет на меня кого-то; патлатая голова, поворачиваясь лицом, полетит ко мне, как пущенный чемпионским ударом мяч; потный лоб ударится о поднятую монтировку; хруст и брызнувшую на стены красную влагу коридор утащит назад, а меня бросит за угол, где на монтировку натолкнется чей-то затылок; тело, которое носило голову с этим затылком, еще не упадет, рука его еще продолжит движение к угреватому мальчишечьему лицу, не подогнутся еще его ноги, а крутящаяся земля уже отнесет его от меня, и на меня навалится стол в обрамлении кухонных стен, и из-за него взойдет новое лицо, мужиковатое и небритое, и вперед выбросится рука, и что-то черное в руке…