"Я до сих пор не могу простить себе, что я, который лучше других знал цену большевистским обещаниям, поверил в добрую волю этих людей. В апреле 1923 года я сам сдался в руки офицеров ЧК в Батуме. Меня допрашивал следователь, примечательный своей молодостью. Когда чекист суммировал мои преступления (надо сказать, довольно подробно), он сказал с усмешкой: "Мы не будем мягкотелы в отношении таких как ты". И они действительно не были мягкотелы. Когда я сослался на амнистию, следователь прямо взревел от смеха: "Отведите его в камеру и пусть там ему покажут амнистию!" И они показали.
…Палачи всегда ходили пьяные. Это были профессиональные мясники. Сходство с последними усиливалось привычкой закатывать рукава кителей.<…> Непрерывное кровопролитие оказалось пыткой не только для подследственных, но и для жителей. Население бросало свои дома, будучи не в состоянии слышать пронзительные крики и стоны жертв. Улицы вокруг Метеха долгое время были необитаемы.
<…>В Метехе бесчеловечные пытки систематически продолжали осуществляться по отношению к беззащитным людям - я видел много стариков, женщин и детей. Один раз в неделю специальная комиссия составляла список жертв, не уделяя особого внимания степени их вины. Каждый четверг ночью расстреливалось от шестидесяти до ста человек. Эта ночь была адом. Каждый ожидал смерти. Многие не выдерживали и сходили с ума или заканчивали жизнь самоубийством".
Через семь месяцев после ареста Мальсагова осуждают по статье 66 "контрреволюционная деятельность" и отправляют на Соловки. Уже к тому времени это был настоящий концлагерь, главным назначением которого было уничтожение людей. Там Мальсагов увидел обещанную амнистию в полном свете:
"Белый дом" - так называлось имение, покинутое его хозяевами. В нем в течение двух лет ежедневно производились расстрелы. Две тысячи матросов из Кронштадта были расстреляны в три дня. Смрад от разложившихся тел отравлял воздух на километры вокруг. Ужасная слава "Белого дома" удваивалась еще и потому, что тела казненных не убирали. И к концу 1922 года все помещения "Белого дома" были завалены трупами до потолка…
Практика жестоких репрессий против родственников повстанцев развита в сложную систему террора. Старых чеченцев сослали в качестве заложников из-за их сыновей, которые присоединились к партизанским отрядам… Вся группа была отправлена на Секир-гору, посажена в "каменный мешок" и выпорота "смоленскими палками" до потери сознания. Самому старому из чеченцев было 110 лет…
"Каменные мешки" представляли собой погребки в 3–4 фута длиной, выдолбленные в скалах монахами для хранения продуктов. Они не имели дверей и провизия укладывалась в них сверху через маленькие отверстия. Если арестант влезает в мешок вниз ногами, его бьют по голове. Если вниз головой, то его бьют "смоленскими палками" по спине и ногам до тех пор, пока все тело не войдет целиком в мешок, слишком узкий, чтобы в нем можно было сесть, и слишком неглубокий, чтобы в нем можно было стоять. Поэтому истязаемый должен находиться в коленопреклоненном состоянии с вытянутой вперед головой. Время нахождения в мешке - от трех дней до недели. Очень немногим удается вынести эту средневековую пытку".
Бежать с Соловков, конечно, пытались и раньше, но все попытки заканчивались неудачей. Как, например, это произошло с группой Цхиртладзе. Пять человек захватили лодку, неделю шли морем, не имея возможности определить направление, а когда их наконец прибило к берегу, беглецы были настолько измождены, что попадали прямо на берегу, лишь разведя костер. Там их и обнаружил конвой. Чекисты кинули в костер две гранаты. Четверо из шести были убиты на месте, двоих, в том числе и Цхиртладзе, с оторванной рукой и перебитыми ногами, притащили в лагерь, чуть подлечили, после чего жестоко пытали и, наконец, расстреляли.
Был, правда, еще студент Николаев, который работал в Соловецкой конторе. Он сумел организовать себе настоящую командировку на материк и уехал с острова на совершенно законных основаниях. После прислал в лагерь письмо с сообщением, что возвращаться не собирается. Но назвать эту командировку побегом можно с натяжкой.
Мальсагов понимал, что побег с самого острова невозможен. Но ему повезло. Он был назначен нарядчиком, распределявшим арестантов на работы, что дало ему возможность составить бригаду из своих людей и отправить её на берег материка на заготовку леса. Это был единственный шанс.
Рано утром 18 мая 1925 года две партии заключенных были выведены на работу. Одна, назначенная на материк, состояла из Бессонова - командира группы, инициатора и организатора побега, Мальсагова, поляков Мальбродского и Сазонова и казака Приблудина. Вторая партия должна была отправиться в казармы мыть полы.
В самый последний момент операция чуть не сорвалась. Начальство, посчитав, что доходяги из группы Бессонова не смогут валить лес, решило поменять партии местами. Мальсагову пришлось действовать "под дурочка" и на свой страх и риск все же отправить группу на материк, сделав вид что не понял приказа.
До восьми утра, как и положено, рубили лес, ожидая сигнала командира. Когда Бессонов поднял воротник, группа набросилась на охранников и разоружила их. Мальсагов предложил расстрелять охрану, но Бессонов не стал этого делать.
Казак Приблудин, ничего не знавший о побеге, бросился Бессонову в ноги. Ему предложили на выбор - либо связывают и оставляют с конвоирами, либо он присоединяется к побегу. Он решил бежать. Бросив конвоиров в лесу и отобрав у них ботинки, группа направилась на Север.
Побег продолжался тридцать пять дней. Несколько раз группа натыкалась на чекистов и уходила с боем. Во время пути Бессонов вел дневник на внутренней стороне обложки "Нового Завета":
18 мая - разоружили конвой и сбежали.
27 мая - Прошагали всю ночь и весь день без отдыха. Еда почти закончилась. Пришли на молочную ферму, угодили в засаду. После перестрелки красные удрали в лодке. Пошли вдоль реки, раздобыли у рыбаков еды. Еды мало, идем голодные. Ужасно устали. У всех распухли ноги.
29 мая - ночной переход через "непроходимые" болота. Отдых. Мешки. Гуси. Заяц. Мальбродский не может идти от усталости.
4 июня - пошли в деревню добыть пищи. Карелы обещали дать и обманули нас. Еды совсем мало. Идем на запад.
5 июня. - Мальсагов не может идти. Нашли домик косарей. Огромное количество хлеба, муки и соли. Все пали на колени и возблагодарили Создателя. Почти утро. Все спят.
14 июня - река. Отступление. Тропинка. Засада. Выстрелы в упор. Бог сберег нас. Хвала ему! Бегство. Назад к реке. Ужасная переправа.
17 июня - счастливым выстрелом сразили оленя. Почти всего съели.
21 июня - двинулись утром. Усталость. Идти неохота. Поляна. Пошли к краю. Вышли с поляны. Сплавка леса. Финляндия!
Уже через полгода Мальсагов пишет свои "Адские острова". Книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. На руководство СССР посыпались обвинения в государственном терроризме и нечеловеческом отношении к заключенным. Та знаменитая поездка ста советских писателей на Беломорканал, отчасти, была и контрударом на "антисоветскую пропаганду" Мальсагова. Итоги её известны - хвалебная беллетристика про счастливых зэков и труд, "дело доблести и геройства".
Вторую мировую Мальсагов встретил офицером польской армии. Но судьба военного не была ему предначертана. Мальсагов - вечный беглец. В тридцать девятом он попадает в немецкий плен и направляется в лагерь военнопленных в Германию. Снова побег, снова скитание по лесам. Сопротивление перебрасывает его во Францию, где он и партизанит до конца войны.
После Победы за Мальсаговым начал охоту НКВД. Он снова вынужден был скрываться, переезжая из страны в страну. На него было совершено несколько покушений. Но несмотря на это, правозащитную деятельность Мальсагов так и не бросил. Из этой своей войны с советской государственной машиной он вышел победителем.
Встретиться со своими родными Мальсагову было уже не суждено. Его семейная жизнь была только в письмах: "Дорогой Соси! Всю жизнь находясь в ожидании встречи, мы крепко успели с тобой постареть. Постарели даже наши дочери. Раечке уже 55 лет, она на пенсии, а Мадине - 51…" Младшую дочь Мадину, родившуюся уже после его ареста, он так никогда и не увидел. Скончался Созерко Артаганович в 1976 году в Англии.
Говорят, что история имеет спиралевидную форму. Если это действительно так, то нас заклинило на одном витке. Вместе с Европой мы вошли в 20 век, но поезд ушел уже на целое столетие, а нас Главный Стрелочник все время переводит на поворотном кругу на ветку к Соловкам. Милицейский террор, заказное правосудие, Чернокозово, Бородзиновская и Благовещенск, неуловимые "полковники" на Кавказе, полное нигелирование человеческой жизни и человеков вообще.
Вот строки из доклада правозащитного общества "Мемориал". Как говорится, найдите десять отличий: "До 2004 года захват в заложники сотрудниками российских силовых структур родственников боевиков был эпизодическим. Однако, после так называемой "чеченизации" конфликта данное явление приняло системный характер.… Так, 3 марта был задержан Хож-Ахмед Висаитов. Его содержат в расположении стрелковой роты, командиром которой является местный уроженец Ибрагим Хултыгов. Это подразделение входило в структуру службы безопасности А. Кадырова и подчинялось сыну последнего - Рамзану. И. Хултыгов позволил родителям встретиться и пообщаться с Хож-Ахмедом. После этого заявил что парень будет отпущен только в том случае, если к ним явится его отец, которого они разыскивают <…>
Согласно нашему мониторингу, на территории Чечни с середины 2000 года убито 3150 человек. Только в этом году нами зафиксировано 90 убийств, из них 43 - убиты мирные жители <…> Респондент, 1968 г.р., приехал в Грозный к своей сестре. Возле консервного завода его задержали российские солдаты. Ничего не объясняя, избили. Двое суток находился в помещении консервного завода, затем его доставили в Моздок. В машине перевозили 63 человека. По дороге двое задохнулись, а шестерых расстреляли тут же, в машине. Так мертвецы и ехали вместе с остальными до Моздока. Били на протяжении всего пути".
На протяжении века "мальсаговский" ген свободы, вольнодумства, гордости вытравлялся из населения. "Мальсаговых" массово истребляли, гнали из страны и, в конце концов, выгнали. Такого генофонда практически не осталось. "Если из Франции уедет восемьдесят человек…" Вместо гена свободы нам был привит ген жестокости и покорности. Даже не так, не привит - мы сами закатали рукав, поработали кулаком и подставили руку под эту прививку. Время закольцовывается. Поворотный круг, который страна вроде бы крутанула в девяносто первом, снова стал на свое законное место.
А значит, если у нас сейчас "красный террор" двадцатых, то впереди нас неизбежно ждет тридцать седьмой.
Встань и лети
Конечно, это все правильно. И то, что их осталось очень немного - всего девятьсот человек. И то, что эти девять сотен власть обязана носить на руках. Ведь Звезды Героев им давали не просто так - они совершали действительно подвиги. Это верно.
Как верно и то, что сегодня эти лучшие люди страны оказались в вакууме - они не нужны своему государству. Их фантомные боли ничто по сравнению с болью души. Но их не слышат те, у кого уже нет этой души и нет уже этих душевных фантомных болей. Потому что голодающие Герои - это для страны уже край, дальше некуда.
Все это правильно. Так и есть.
Но написать мне хочется о другом. О человеке.
Каждый журналист знает - разговор на больные темы живет час-полтора, затем "провисает". На большее эмоционального заряда попросту не хватает, воспоминания сжигают рассказчика и слушателя, как слишком сильный ток слишком тонкий провод. Это сигнал - пора закругляться. Дальше говорить бессымсленно.
С Героем Советского Союза полковником в отставке Валерием Бурковым мы говорили много дольше. Может быть потому, что его история потрясающе интересна, и её попросту невозможно вместить в рамки одной жизни.
А может быть потому, что рассказывает он легко, без боли. Иронизирует над собой и часто улыбается. Любимая его фраза - "я ни о чем не жалею". Хотя и говорим мы о войне. О том, как его ранило.
Главенствующую высоту заняли по всем правилам, как положено. Обошли с тыла и посыпались духам на головы как снег. Те и понять ничего не успели, побежали сразу. Даже и не пробовали сопротивляться.
Кто-то уже лупил вдогонку уходящим духами из их же ДШК, кто-то переустанавливал пулеметы, вертушки обрабатывали НУРСами камни перед позициями… Все произошло быстро, по науке.
Когда отгрохотало, стали осматриваться. Бурков заметил неподалеку грот. И как-то его потянуло его туда узнать - почему грот? Зачем?
- Подхожу: ё-мое, пулемет! ДШК! Ленты лежат, гранаты. Я уже был с опытом, посмотрел - нет, нигде не заминировано, растяжек нет. Да и мы так шустро прибежали, что они просто не успели бы заминировать. И я залез туда. Шикарная бойница: и в долину и по вертушкам бить - милое дело. Как на ладони. Беру несколько лент, гранаты, вылезаю: "Мужики, трофеи". Положил их на камень, поворачиваюсь налево, делаю шаг и…
Взрыв он услышал словно со стороны. Первая мысль: блин, кто-то подорвался. И вторая: черта лысого - "кто-то"! Это я…
Когда открыл глаза, первым делом посмотрел на ноги. Колени были целы. Дальше не рассмотрел. Попробовал пошевелиться - правая рука отозвалась болью. Предплечье пробито, дыра с пятикопеечную монету. Но кровь почему-то текла еле-еле - кап, кап. И сильнейшее онемение во рту. Глаза скосил - клочки кожи висят. Осколок шаркнул по подбородку и по носу и ушел в небо.
- Подбежал боец, парнишка, аж чуть не плачет: "товарищ капитан, товарищ капитан, ну что сделать, чем вам помочь?" Я говорю - давай антенну, жгут накладывать. И он берет - я впервые такое видел, он в шоке был большем, чем я - "товарищ капитан, товарищ капитан, потерпите, я сейчас" - и на моих глазах рвет антенну руками. Начинает накладывать жгут. Я спрашиваю: "Ноги как? Обе оторвало?" "Правую оторвало, а левую раздробило… как же вы так, товарищ капитан…". Как, как - не фиг было лезть. И тут что-то мне так стало обидно - одна-единственная мина, зараза, и я на неё… И еще - как мама все это вытерпит? Год назад отец, теперь я…
* * *
Война началась для Валерия Буркова в августе 81-го, когда в Афган направили его отца.
- Батя позвонил мне и говорит: "Меня направляют на Юг. Ты понимаешь, куда на Юг?" Я говорю - "Конечно, понимаю". "Хочешь ко мне?" "Хочу".
Но служить вместе им было не суждено. Судьба словно специально вставляла палки в колеса. Сначала в командировке под Иркутском Бурков заболел туберкулезом. С таким диагнозом в умеренном-то климате от полетов на год отстраняют, а уж про юг и речи быть не могло. Но Бурков уламывал врачей, чтобы они разрешили ему ехать на войну. И уломал. Рапорт подписали. Но тут случилось другое несчастье.
- Я уже должен был вылетать. Меня в последний раз попросили заступить в патруль. Возвращаюсь из патруля, поднимаюсь к себе - тут меня догоняет женщина: "Вы Бурков?" Я говорю: "Да". Она протягивает телеграмму: "У вас погиб отец…"
Батя погиб на первой Пандшерской операции. Войска вошли в ущелье с целью выдавить Массуда к границе. То, что это авантюра, было понятно с самого начала. Тогда никто еще не знал, что это такое - Пандшер. Рванули, как в буфет. А под Баланджери попали в задницу.
Бурков-старший координировал действия авиации - летал над ущельем на командном вертолете. Когда рядом с ними упала другая машина, он приказал садиться, чтобы подобрать ребят.
- На посадке их вертолет тоже подбили: очередь из ДШК перерубила хвостовую балку. Но они упали нормально, не поломались. Батя приказал покинуть вертолет. Летчики выпрыгнули в боковые дверцы, а он находился в салоне. Там стоят запасные топливные баки - шестьсот литров горючего - и ему понадобилось какое-то время, чтобы пробраться к выходу. Вот этого времени, этих секунд, ему и не хватило. Он уже почти вышел, уже стоял в дверях, когда вертолет взорвался. Его сразу объяло клубом пламени и вышвырнуло из машины. Мне ребята потом рассказывали - все что на нем осталось несгоревшего - белая полоска кожи под портупеей…
Батю в Свердловском аэропорту Бурков встречал сам. Приземлился "Черный тюльпан", открылся люк, он вошел внутрь. Обитый шершавыми досками цинк, на нем табличка - полковник Бурков. Все.
После гибели отца Буркова-младшего перевели служить в Свердловск - ближе к дому. Дали шикарное место - диспетчером на аэродроме.
- Синекура. День на работе, трое дома. Звание обеспечено. Подполковничья должность - это мне, лейтенанту, только год как из училища. Таким образом было проявлено участие к сыну погибшего полковника, тогда государство своих солдат не бросало.
Но Буркову не нужна была синекура. Он продолжал писать рапорта, которые заканчивал одной фразой: "хочу быть достойным чести отца". Рапорта заворачивали: "Никаких Афганов быть не может, хватит и одного Буркова…" Он писал новые. Верил, что двум Бурковым на одной войне не умирать.
- Я не хотел мстить. Чувства мести у меня, слава Богу, не возникло ни тогда, ни после. Просто нас так учили. Это естественно: офицеру быть на войне, когда идет война. И когда пришел запрос в Афганистан на должность авианаводчика, я вызвался первым. На меня смотрели, как на идиота. Все знали, что такое авианаводчик. Это постоянно с пехотой лазить где-то по горам, по зеленке, по пустыне - в жару, в холод. С полковничьей должности… это надо быть сумасшедшим.
* * *
Через год после его приезда в Афган началась вторая Пандшерская операция. Все то же самое - войска в ущелье, выдавливание к границе. Как авианаводчик, Бурков шел с пехотой одним из первых. Шел по тем же горам, где заживо сгорел его отец.
В этот раз наступление было организовано лучше. И тот бой, в котором участвовал его полк, был единственным за несколько суток. И раненный в этом бою был тоже один.
- За ходом операции следил командующий ВВС генерал Колодий. Он сидел вместе с комбригом. Говорили за жизнь, о том, о сем… И командующий вдруг вспомнил: "есть у меня наводчик Бурков, у него отец как раз здесь погиб, я ему сегодня последний раз на операцию разрешил идти. Вернется, возьму к себе в штаб, не пущу больше на боевые". И вот только он закончил эту фразу, в эфире появляется: ранен Бурков…