- Спасибо, - ответил я, - передайте господину Леонидову нашу благодарность.
- Но он хочет всенепременно увидеться с вами. Он желал бы изложить вам нечто, по его словам, крайне важное.
Назавтра я встретился с Леонидовым.
Как же разительно отличался он от восьмидесятилетнего Андреева! Значительно моложе "бывшего артиста", Леонидов еле двигался, глаза его были слезящимися, тусклыми, руки мелко тряслись.
Открыв потрепанный черный портфель, он достал большой лист мелованной бумаги, с круглыми красными печатями и протянул мне:
- Это завещание. Мое завещание. Я передаю всю мою библиотеку. Согласно описям, - он достал несколько страниц машинописного текста, также заверенные печатями, - коллекция уникальных книг составляет четыре тысячи томов. После моей смерти я хочу, чтобы все фолианты по истории русского театра стали достоянием харьковской библиотеки, которая имеет честь находиться на Дворянской улице.
- Такой улицы в Харькове нет, - ответил я. - С 1917 года не существует.
Пошамкав белесыми губами, утерев слезу, Леонидов после долгого и тяжелого молчания глухо ответил:
- Названия-то нет, но ведь улица осталась…
Ушел он согбенный, шаркая ногами, и в сердце моем шевельнулась жалость к этому человеку.
- Жалеть его вообще-то не следует, - сказал мне во время следующей встречи Андреев. - Он ведь не только сам остался в Париже, когда повез за границу МХТ на гастроли, но и многих актеров уговорил. Сколько им, ныне широко известным в Москве, пришлось помыкаться, прежде чем смогли вернуться на Родину… Так что - вину свою он хочет загладить… По-человечески я его понимаю, - вздохнул Андреев, - очень хорошо понимаю…
Однако слова "по-граждански" старик так и не произнес.
Именно Андреев впоследствии сказал мне, что неподалеку от Парижа в городе Нейи на маленьком кладбище захоронен великий русский композитор Глазунов, автор бессмертной "Раймонды", в которой так блистательно выступали величайшие балерины нашего времени - Анна Павлова, Галина Уланова, Майя Плисецкая.
Я поехал на это кладбище и среди безвестных могил французских граждан нашел небольшой мраморный крест и плиту - "Александр Глазунов". Ни венков, ни цветов - запустение; непонятное русское имя среди тысяч французских; а ведь Глазунов лежит, великий композитор, один из корифеев русской музыки, гордость наша и слава.
Сердце мое сжалось, вспомнились поруганные гитлеровскими вандалами могилы Чайковского, Толстого, Пушкина, вспомнилось, с каким трудом, ценою каких огромных усилий восстанавливали мы эти святыни, вспомнилось, каким почетом окружено искусство у нас на Родине, как торжественно отмечаются Пушкинские дни в Михайловском, как празднуется на Смоленщине рождение Глинки, когда десятки тысяч людей заполняют улицы и площади города, восставшего из пепла, и звучат вдохновенные мелодии великого сына великого народа…
- Кто из родственников Глазунова живет в Париже? - спросил я Андреева.
- Право, не знаю, - ответил он. - Кажется, после смерти его вдовы единственная наследница, дочь композитора, перебралась в Германию.
- Это все, что вы знаете?
- Увы, все.
Задача оказалась сугубо трудной: во-первых, ныне существуют две Германии - ГДР и ФРГ; во-вторых, человек в стране подобен иголке в стоге сена.
Андреев, впрочем, вскоре позвонил ко мне и добавил:
- Кажется, дочь Глазунова вышла замуж за какого-то немецкого писателя, но и это неточно - так мне сказали знакомые, на память которых я не могу полагаться совершенно определенно.
Это тем не менее была хоть какая-то зацепка. Вернувшись в Москву, я связался с моими друзьями, работавшими в ГДР и ФРГ; братство по фронту, по партизанской борьбе - великое братство; тот, кто знает запах пороховой гари, ужас бомбежек и минометных, свистящих обстрелов, скорее всех и всегда поможет другу, если только (редко это, но, увы, бывает) не зачерствел человек, не забурел, забыл фронтовое, всеобщее, объединяющее родство.
Друзья, работавшие в ГДР, ответили быстро - помогли немецкие товарищи, сразу же откликнулись, на нашу просьбу, и это понятно - братская социалистическая страна, общность идеалов, классовая солидарность. Ответ товарищей из ГДР был неутешительным: опросили членов Союза писателей, связались со всеми литераторами, не состоящими еще членами Союза, но никто не был женат на дочери Александра Глазунова, никто ничего не слыхал ни о ней, ни о ее муже.
Из ФРГ ответ пришел значительно позже, но радости моей конца не было: в Мюнхене живет писатель, искусствовед, выпустивший несколько книг по истории французских импрессионистов, ныне работающий над монографией о Глазунове. Жену его зовут Елена Александровна, она русская, единственная на всем белом свете наследница нашего великого композитора.
Через несколько дней в Мюнхен вылетел наш товарищ Володин, занимавшийся вопросами культуры. Я с нетерпением ждал его возвращения - мы условились, что в тот же день, сразу после беседы с Еленой Александровной, он вернется, чтобы рассказать о том, как прошла встреча. Однако ни в тот день, ни утром следующего дня Володин не вернулся. Лишь только поздним вечером он пришел ко мне - усталый, но счастливый.
- Ну, как? - спросил я.
Ни говоря ни слова, Володин достал из кармана конверт и протянул его мне.
Елена Александровна Глазунова писала, что она благодарна советским людям за память об ее отце, и выражала согласие на перенос праха композитора на его Родину, в Ленинград. Имея согласие единственной наследницы, я во время моей очередной поездки на берега Сены договорился о встрече с Перетти, председателем Национального собрания Франции, который одновременно являлся мэром города, где был похоронен Глазунов. Приехав к господину Перетти, я сказал:
- В Нейи покоится прах композитора Глазунова, автора "Раймонды".
- О, это великий балет! - воскликнул Перетти. - Кто бы мог подумать, что этот замечательный русский спит вечным сном у нас!
- Вы должны понять меня: Глазунов рожден в России, он заявил себя выдающимся композитором в России, первые его произведения прозвучали в России, оттуда, из России, он пришел в мир. Следовательно, и возвратиться он должен туда, где начал.
Председатель Национального собрания задумался.
- Видите ли, я, конечно, понимаю вас и не могу оспаривать ваши доводы, но по законам моей страны перезахоронение возможно лишь в том случае, если на это есть согласие наследников усопшего.
Я достал из кармана письмо Елены Александровны Глазуновой и протянул его - вместе с приложенным переводом - господину Перетти.
Внимательно прочитав письмо дочери Глазунова, председатель Национального собрания вернул его мне, сказав:
- У меня одно непременное условие.
Я подумал: "Ну вот, началось".
- Слушаю, господин председатель.
- Все расходы, связанные с транспортировкой праха господина Глазунова по территории Франции, вплоть до аэродрома, принимает на себя наша мэрия.
Я вернулся от председателя Национального собрания в дом, где жил тогда в Париже, счастливым. То и дело я ловил себя на том, что снова и снова вспоминаю Сергея; его уроки - трепетное отношение к искусству, к творчеству, ко всему тому, что помогает формированию внутреннего мира гражданина, а что, как не книга, музыка, живопись, оказываются неким "фундаментом" интеллигентности?! Недаром ведь Владимир Ильич так часто цитировал великих русских писателей, недаром он так любил поэзию, музыку, живопись!
(Уже через много лет, после того как кончилась война, Сергей, находясь на военной службе, да и после демобилизации, продолжал отдавать весь пламень своего сердца работе по охране памятников старины, помогал - чем мог - тем друзьям из мира искусства, с которыми его сводила жизнь и в горькую годину войны и в дни мира; не по приказу помогал, не по указанию, а по велению сердца, ибо так уж он был воспитан. Партия его научила этому, Советская власть. О некоторых эпизодах его деятельности в области культуры и истории нашей страны я позже расскажу. Читатель поймет, что моя эпопея с Глазуновым началась благодаря Сергею - таков уж этот человек, обладавший даром "заражать" идеями.)
…Вечером, после того как я договорился с ленинградскими товарищами о времени и месте захоронения праха Глазунова, раздался телефонный звонок.
- Здесь Мюнхен.
- Слушаю.
- Добрый вечер, - слышу молодой голос.
- Добрый вечер.
- Это говорит Елена Александровна Глазунова.
- Здравствуйте, Елена Александровна. Я только-только сел писать благодарственное письмо - спасибо большое за то, что вы остались патриотом Родины.
- Я всегда была и буду патриотом Родины, - ответила женщина - по голосу ее чувствовалось, как она волновалась. - Мой отец умер гражданином СССР, он с советским паспортом умер, отказался его поменять, говорил: "Кто не хочет меня впускать дирижировать в ту или в другую страну - пусть не впускает, а я был, есть и останусь русским"… Так вот, у меня есть одно условие, которое я не высказала вашему коллеге, оставшемуся у меня переночевать, - он ведь поэтому на день задержался.
- Слушаю вас, - ответил я, но без того волнения, которое испытал, разговаривая с председателем Национального собрания Франции, потому что сразу же услышал и почувствовал в голосе этой женщины из Мюнхена что-то наше, родное. - Условие мое состоит в том, чтобы при перезахоронении праха отца могли присутствовать я и мой муж - не только, естественно, в Париже, но и на Родине.
…Через несколько дней улицы Ленинграда были заполнены тысячами людей, почитателями таланта великого композитора. Через репродукторы, установленные по пути следования кортежа, передавали музыку Александра Глазунова. Могила его в Ленинграде стала громадным холмом из цветов - так много венков принесли граждане города-героя своему композитору.
…Спустя несколько лет я встретился с Еленой Александровной Глазуновой и ее мужем.
- Мы недавно еще раз побывали в Ленинграде, - сказала она, - и были поражены, как много цветов приносят на могилу отца советские люди; только на Родине умеют так хранить благодарную память о тех, кто вдохновенно творил для народа.
4
Сергей умел моментально откликаться на все важнейшие дела в жизни страны - страсть организатора, казалось, была в нем заложена с самого пионерского детства. Помню, как он забежал ко мне в общежитие и сказал:
- Немедленно собери в цеху митинг!
- Тема?
Сергей посмотрел на меня изумленно:
- Принятие Конституции! Не понятно разве?! Накидай тезисы. Звучать они должны примерно так:
С радостью и гордостью встречает народ своих избранников, возвращающихся с Чрезвычайного VIII съезда Советов. С жадностью вслушиваются трудящиеся в каждое слово делегатов о съезде, о Конституции.
И хотя уже получили широкую известность в народе речи руководителей партии и правительства, каждому хочется услышать рассказ о съезде из уст своих избранников - делегатов съезда. Каждому хочется услышать тех, кому выпало большое счастье присутствовать на съезде лично, обсуждать, дополнять и утверждать окончательный текст Конституции - Основного Закона страны социализма. В числе участников съезда было немало молодых делегатов, их имена составляют честь и гордость советской молодежи. Они спешат в родные места, в свои цехи, бригады, первичные комсомольские организации, чтобы поделиться с товарищами чувствами, заполнившими их молодые сердца…
Комсомол обязан с предельной четкостью разъяснить молодежи, что права, которыми она широко пользуется - право на труд, право на отдых, право на образование, - завоеваны годами суровой борьбы, ценою крови и лишений лучших представителей пролетариата.
Большую помощь окажут комсомольским организациям в этой пропагандистской работе молодые делегаты съезда. О чем они расскажут молодежи?
Они расскажут о Большом Кремлевском дворце, где проходили заседания съезда. Они расскажут о грандиозной демонстрации трудящихся Москвы, которые прошли через Красную площадь миллионноликой колонной, горящей одним чувством, одной волей.
Пусть позовет молодежь на свои собрания, - продолжал Сергей, - посвященные обсуждению отчетов молодых делегатов, старых рабочих, старых колхозников, участников гражданской войны. Старые рабочие расскажут молодежи о каторжном труде на капиталистической фабрике; старые колхозники поведают правду о подневольном труде на кулака и помещика; участники гражданской войны вспомнят о боевых днях, когда с оружием в руках боролись за то, что записано сейчас как добытое и завоеванное в новой Советской Конституции.
Эти рассказы помогут молодежи лучше осознать все величие наших побед, еще крепче полюбить свою социалистическую Родину. Эти рассказы зажгут молодые сердца ненавистью против всех тех, кто пытается поднять руку на наше счастье.
Собрания, посвященные отчетам делегатов съезда, должны сопровождаться повышением политической активности всех граждан Советского Союза.
Рабочие завода им. Менжинского, - особо отметил Сергей, - на своем митинге по отчету делегата съезда, Героя Советского Союза, воспитанника комсомола летчика Каманина приняли резолюцию:
"Мы призываем молодежь Советского Союза на самолет. Надо добиться, чтобы в кратчайший срок в стране было 150 000 летчиков. Это будет достойным ответом нашей молодежи на великую хартию народов, нашу Конституцию".
Я помню, с каким вниманием мы следили за судьбой отважных папанинцев - успеют ли снять их с искореженной льдины, спасут ли, вернут ли их на родную землю. И вот сообщение, которого ждала вся страна, сообщение, которым разбудил меня счастливый Серега.
- Слушай, Петь! - крикнул он с порога. - Слушай! Победа! Наши сняли папанинцев!
И с выражением, как актер-декламатор, он начал читать сообщение о том, что ледоколы "Мурман" и "Таймыр", штурмуя тяжелые многолетние паковые льды, вплотную подошли к району дрейфующей станции Папанина и сняли героическую четверку с льдины. Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров находятся уже на борту "Мурмана" и "Таймыра", на твердой и надежной почве плавучей территории СССР. Не знающая примера в истории научная дрейфующая станция "Северный полюс", за которой следил весь мир, закончила свою работу.
21 мая 1937 года большевики завоевали полюс. Могучие крылья советских машин появились над заветной точкой, к которой столько веков устремлялась человеческая мысль. Район полюса превратился в аэродром, принявший самолеты Героев Советского Союза. Северный полюс стал на время обжитым советским селением. Весь мир, затаив дыхание, с восторгом следил за великим подвигом сынов социалистической Родины, ошеломляющим своей дерзновенной смелостью и своей спокойной, уверенной, рассчитанной силой.
Поразительная эта штука - жизнь. Мог ли Сергей или я представить себе тогда, в далекие наши комсомольские годы, что по прошествии немногих совсем лет мы не просто повстречаем Ивана Дмитриевича Папанина, но и подружимся с ним?!
Как всегда, "первооткрывателем" легендарного героя оказался Сергей.
- Знаешь, - восхищенно рассказывал он мне уже после Победы, - я с ним случайно в Наркомате обороны встретился: небольшого роста, кругленький, с лучистыми глазами, искристым юмором, он меня сразу "братком" назвал - так обращается, будь человек моложе его или старше. Я, представь, сразу с ним себя спокойно почувствовал, без всякого "начальственного трепета", поэтому и разговор получился интересный.
Сергей впоследствии представил меня Ивану Дмитриевичу Папанину. История этого человека - живая легенда. Моряк, он сразу же примкнул к революции, был активным участником гражданской войны; а когда ему не исполнилось еще и тридцати, стал председателем Крымской губЧК.
После того как были вышвырнуты белогвардейцы и интервенты, после того как отгрохотали залпы девятилетней, кровавой войны - сначала империалистической, а после - гражданской, квалифицированных кадров в стране практически не было. Десятки тысяч рабфаковцев, будущих "красных профессоров", сели за парты - победившей революции были нужны ученые.
Бытовал тогда термин - "бросить". "Его бросили" на сельское хозяйство, "ее бросили" на обувную промышленность - и все сразу было ясно, никаких комментариев не требовалось. Так вот Ивана Дмитриевича "бросили" на науку. Он стал сподвижником и ближайшим помощником выдающегося советского ученого, академика Отто Юльевича Шмидта. Он не "комиссарил" - был в те годы и такой термин, когда большевика направляли контролировать работу буржуазного специалиста; О. Ю. Шмидт был ученым-коммунистом, беззаветно преданным революции. Иван Дмитриевич днем трудился, ночью пополнял багаж знаний; стал впоследствии ученым, одним из выдающихся полярников - его имя по справедливости произносят вместе с именами Георгия Седова, Роберта Пири, Фритьофа Нансена, Руальда Амундсена.
Он был начальником "первопроходческого" Главного управления Северного морского пути. В годы Великой Отечественной войны контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза, Папанин был назначен уполномоченным Государственного Комитета Обороны на север страны. Именно он, вместе со своими помощниками, обеспечивал прием и отправку на фронт всего того, что поступало в Мурманск и Архангельск по ленд-лизу от наших англо-американских союзников по антигитлеровской коалиции.
По сей день Иван Дмитриевич Папанин, доктор географических наук, руководит целой отраслью в системе Академии наук Советского Союза, готовит экспедиции ученых - по морям и океанам, на Северный и Южный полюсы.
Скромный, обаятельный, добрый, но в то же время требовательный, Папанин за большие заслуги перед Советским государством награжден восемью орденами Ленина. К этому следует прибавить орден Октябрьской Революции, два ордена Красного Знамени, орден Нахимова 1-й степени, орден Трудового Красного Знамени, орден Красной Звезды и множество медалей.
Встречая его после войны, мы с Сергеем только диву давались, с какой воистину юношеской энергией Иван Дмитриевич на голом месте, практически из ничего, создавал по поручению партии советский научно-исследовательский флот. В белоснежных красавцах "Витязе", "Академике Курчатове", во многих других научных кораблях навсегда останется сердце, ум и вдохновенный труд Папанина.
Научно-исследовательские корабли строились и на советских заводах, и за рубежом нашей Родины. Иван Дмитриевич дневал и ночевал на верфях, у него всегда находилось острое словцо для рабочих, веселая шутка, ободряющее напутствие. Он был своим человеком и в кабинете начальника верфи, и на причале, где собиралось "тело" будущего покорителя морских просторов. Поэтому-то корабли, оснащенные новейшим оборудованием, сходили со стапелей раньше срока и самого высокого качества…
…Сейчас у меня дома, на книжном шкафу как постоянная память о дорогом моему сердцу человеке стоят чучела двух пингвинов - подарок Ивана Дмитриевича.
Человек, подаривший их мне, начинал покорение Северного полюса в палатке, с огромным риском для жизни, связанный с Родиной за все время дрейфа лишь сердцем да морзянками радиста Эрнста Кренкеля. Ныне ученики и воспитанники Ивана Дмитриевича чувствуют себя и на Северном и на Южном полюсах почти как дома: обеспечены постоянной радиосвязью, принимают гостей - летчиков полярной авиации, моряков, плавающих на огромной "Оби" - город на воде, а не корабль!