Такой рывок науки и техники за сорок лет?! Разве сорок лет - срок для истории? Для человека - это жизнь, для истории - быстролетное мгновение.
* * *
…А война, развязанная фашистами, уже полыхала в Европе. Фашистские стервятники из легиона "Кондор", отправленные Герингом на помощь фалангистам генерала Франко, бомбили города и мирные деревушки Испании. В пепел была превращена Герника, ставшая символом вандализма и кровавой жестокости гитлеровцев. Это была предтеча тех планомерных зверств, с которыми коричневые палачи расстреливали Ленинград, Ковентри, Хатынь, Лидице, Новгород, Клин…
…Пройдет много лет, и я встречусь в Париже с Пабло Пикассо, написавшим гневную картину "Герника". Испанец по крови, Пабло Пикассо сказал:
- Я не вернусь на родину до тех пор, пока там правят фашисты. Я никогда не прощу им Герники.
Вспоминая сейчас то далекое прошлое, я то и дело думаю о трагедии Чили, где к власти пришла кровавая хунта фашиста Пиночета. Вспоминаю я и Пабло Неруду, сражавшегося против фашистов в Испании и Чили, вспоминаю нашу с ним встречу в Париже. После победы правительства Народного единства, когда президентом Чили народ избрал Сальвадора Альенде, великий поэт нашего времени, коммунист и антифашист Неруда стал послом страны Народного единства во Франции.
Когда я спросил Пабло, отчего он ушел на дипломатическое поприще, Неруда ответил:
- Так нужно моему народу, так, увы, нужно и мне.
И он показал на свои больные ноги.
- Организм, видно, здорово подызносился, физически я чувствую себя неважно, говоря откровенно. Здесь есть те врачи, которые, надеюсь, помогут мне подремонтироваться. От работы отходить не могу - вот и совмещаю труд с лечением. Давайте встретимся у меня дома, - предложил Неруда. - Вы приедете не к послу, а просто к человеку, который очень любит вашу родину.
Через несколько дней я приехал к Неруде. Жена поэта провела меня в кабинет. Пабло полулежал на диване.
- Извините, что не смог выйти к вам, - вздохнул он, - мне сегодня что-то особенно нездоровится.
Неруда расспрашивал меня о Москве, где он часто бывал, о наших писателях: Симонове, Полевом, Рождественском, Ахмадулиной, с которыми он встречался. Я в свою очередь спросил о новой его деятельности - дипломатической.
- Здесь, в Париже, именно сейчас, - задумчиво ответил он, - я больше всего могу помочь моему другу, президенту Альенде. Ведь Чили блокируют империалисты везде, где только можно. Им нужно вызвать внутренний разлад в стране, помочь реакции, всей правой сволочи, которая в свое время аплодировала Гитлеру, Муссолини, Франко. Вот и приходится мне бороться здесь с теми, кто наложил арест на прибывшую в европейские порты чилийскую медь, а ведь это почти единственный наш источник получения валюты.
Кабинет Неруды был небольшой, кабинет поэта, художника - всюду книги: в шкафах, на столе, на подоконниках. Рядом с диваном, на маленьком столике лежала стопка бумаги, частью исписанной. Неруда заметил мой взгляд.
- Новая поэма, - сказал он. - Тороплюсь закончить… Поэма будет воспевать кубинскую революцию. Условно я ее назвал "Песни о подвиге"… Но это все еще в работе, поэзия - это очень трудно, потому что совмещает в себе красоту и честность.
Он попросил жену, которая любовно укрывала пледом его ноги, достать с полки книгу.
- А вот эту книгу я подарю вам: "Песни любви Сталинграду".
Он подписывал мне свой том, и я видел, как лицо его медленно бледнело от боли. Я поднялся. Поблагодарил Пабло.
- До встречи в Москве, - тихо, с грустью сказал Неруда.
Но встрече этой не суждено было состояться.
Перечитывая сборник стихов Неруды, я остановился на пророческих строках:
Отныне здесь
Я остаюсь с тобой
во имя Чили -
воли голубой…
во имя красных флагов
на восходе,
их страсти,
их движения к свободе…
Иди со мной, борись.
Отныне твой -
мой стихотворный
склад пороховой.
Мертвый Неруда, как и мертвый Гарсиа Лорка, был опасен чилийским фашистам: скромные похороны поэта прошли в окружении карабинеров, а муниципальное кладбище в Сантьяго было оцеплено полицией. Дом, в котором жил и творил поэт-революционер, фашисты разграбили, надругавшись над памятью того, кто вступил в схватку с фашизмом в Испании и оставался верен идеалам социализма до последнего своего часа - как его верный и старый друг Пабло Пикассо.
Тогда в каждом доме у нас на Родине была карта Испании. Каждое утро мы переставляли красные и черные флажки, с затаенным дыханием наблюдая за боями республиканцев против фашистов.
Сергей достал где-то огромную карту - чуть не во всю стену его крохотной комнатенки, - и мы подолгу стояли возле нее, вчитываясь в строки кольцовских репортажей, гадая, когда же красные победят, когда сбросят в море ненавистных нам фашистов…
Мы знали, что наши летчики и танкисты добровольцами уехали за Пиренеи - помогать замечательному народу Испании сражаться за свою свободу. Как в Китае, где советские военные специалисты были плечом к плечу с замечательным китайским народом, который сдерживал натиск японских агрессоров, так и в Испании мы были верны своему долгу - великому долгу пролетарского интернационализма и антифашистской борьбы.
Сергей заставил нас чуть ли не наизусть выучить статью воспитанника белорусского комсомола дважды Героя Советского Союза Я. Смушкевича, участника боев под Мадридом и Уэской, опубликованную в Москве. Думаю, что статья эта заслуживает того, чтобы привести ее почти целиком:
"Часто летчики Красной Армии задают себе вопросы: в чем суть, природа советского героизма? Чем будет отличаться советский летчик в условиях будущих войн от летчиков враждебных нам империалистических армий?
Наш летчик - возьмите биографию любого советского пилота, известного и неизвестного, - сын своего народа, выходец из него. Советские летчики в прошлом - рабочие заводов, фабрик, колхозники.
Молодой гражданин СССР, приходя в Красную Армию, подготовлен жизнью к несению этой ответственной и почетной службы. Весь строй советской жизни подготовил его к героизму. Значительная часть юношей Советского Союза в 18-20 лет знает, что такое героизм, не по прочитанным книгам, не по рассказам своих отцов и старших братьев. Они сами уже успели проявить героизм на производстве, добиваясь трудовых рекордов, и в колхозах, где борьба за высокий урожай - это тоже проявление доблести и героизма. Пласты героизма, если можно так сказать, залегают у нас в самом народе.
Вот в чем, мне кажется, наше основное отличие от тех, с кем нам придется драться. Героизм у нас вошел в быт, он уже передается второму поколению отцами и старшими братьями - участниками боев за победу социализма.
За рубежами нашей Родины иначе понимают и по-иному проявляют героизм. Диктатор Италии начертил череп на борту самолетов эскадрильи, которой командовал его зять, бомбя беззащитное население Абиссинии. Дуче послал в Испанию с воздушной армией сановных сынков, улетевших драться за сейфы своих отцов. Сын Муссолини - летчик одной из итальянских эскадрилий в Испании - выбирал мишени, а его свита бомбила. Орава искателей наживы, лишней звездочки на эполет заполнила черными стаями небо Испании. В печати приводились протокольные записи показаний фашистских летчиков - немцев и итальянцев, взятых в плен республиканцами. Даже эти именитые фашисты, очутившись на прозаической земле, часто признавались в том, что в Испанию их привела прежде всего обещанная "длинная марка и лира".
Нам в будущем предстоит защитить нашу Родину от черной стаи фашистских эскадрилий. В самой нашей тактике не может быть одиночек. Идя в бой - это особенно будет относиться к истребителям, - наши летчики всегда будут чувствовать поддержку своих товарищей…
…Мы горды любовью народа и принимаем ее, зная, что оправдаем надежду страны. Нашу силу и героизм питает могучий народ.
Такой связи с народом, как у нас, нет ни у одного летчика капиталистической страны, высоко или низко он летает, истребитель он или бомбардир. И в этой связи, а не только в нашей совершенной, передовой и могучей технике, - природа советского героизма".
5
Жизнь каждого человека подходит к некоему водоразделу, за которым пережитое, сформировав человека, подвигает его к новому. Детство сменяется отрочеством, отрочество - юностью, а это - с моей точки зрения - особенно важная грань в становлении человеческого характера, ибо юноша уже властен над жизнью, а не подвластен ей, как младенец или отрок.
Сергей переступил грань юности рано - да, собственно, в те годы время убыстрилось, темпы сделались иными, и трудности, которые нам приходилось испытывать, лишали нас того инфантилизма, который был свойствен поколениям предыдущим. Изнеженная барственность власть имущего меньшинства, темнота и бесправие голодного большинства, лишенного права на общественную деятельность, - все это кануло в Лету после победы революции, когда шестнадцатилетний Аркадий Гайдар был командиром полка, двадцатипятилетний Тухачевский - командиром армии, тридцатилетний Блюхер - министром обороны Дальневосточной республики.
…Огромную роль в нашем раннем возмужании сыграла не только работа в цехах электростанций и заводов (а мы ведь познали труд рано, лет с четырнадцати), но и школа. На смену старой, косной и чванливой гимназии пришли в народное образование, руководимое Анатолием Васильевичем Луначарским и Надеждой Константиновной Крупской, н о в ы е принципы. Мораль социализма, базирующаяся на принципах равенства, свободы, дружбы, породила новые взаимоотношения между педагогами и учениками.
На всю жизнь мы с Сергеем Антоновым запомнили и полюбили Александру Афанасьевну Еремееву, еще молодую, но уже со стажем учительницу, которая вела нас до пятого класса. Любили мы ее за знания бездонные, которыми, казалось нам, она располагала, за то, как она умело передавала эти знания нам, терпеливо и добро переносила наши шалости, влияла на нас лаской, а не окриком. Сколько я помню, Александра Афанасьевна всегда выделяла среди нас Сергея. Видимо, ей нравилось, как Сергей на лету схватывал сказанное на уроке, как исступленно любил он книги, как не по-детски серьезно относился к занятиям в школе. Только благодаря недюжинным способностям моего друга и тому, сколько внимания уделяла ему наша учительница, Сергей за один год смог окончить два класса. Нам, его сверстникам - чего греха таить, - конечно, было завидно, но авторитет Сергея после этого "рывка" неизмеримо вырос. Помню, как после окончания третьего класса за "успеваемость и примерное поведение" Александра Афанасьевна на последнем уроке торжественно вручила Сергею книгу, большую книгу о жизни животных. На приобретение этой книги, как мы узнали позже, Александра Афанасьевна потратила свое двухнедельное жалованье, а жилось тогда трудно, ох как трудно.
Бывало, неделями, а то и месяцами в школе было холодно - не хватало дров, - но никто не ныл, в классы все являлись аккуратно, кроме тех, кто лежал дома с температурой. Когда заболевала "техничка" тетя Настя, мы сами убирали классы, мыли полы; девчонки возились с тряпками, а мальчишки таскали воду с соседней колонки.
Когда было особенно холодно и голодно, Александра Афанасьевна взяла на свое иждивение совершенно изголодавшегося Сергея и поселила его у себя в комнатушке при школе; учительница сама недоедала, но талантливого мальчишку, который жил в трудных условиях, поддерживала, как могла.
Учебников у нас не хватало, не было и тетрадей. Поэтому уроки мы готовили по пять человек вместе, а писать приходилось на всем, что попадало под руку, вплоть до старых газет, а писать нам, говоря откровенно, очень хотелось, и это объяснимо: дети неграмотных родителей, мы очень гордились тем, что Стране Советов нужны кадры ученых, интеллигентов, строителей, обладающих з н а н и е м.
Но помимо знаний, - повзрослев, мы чувствовали это особенно остро, - Родине были нужны кадры военных (впрочем, без серьезного объема знаний в ту эпоху, не говоря уж об эпохе нынешней, военному человеку грош цена). Поэтому все свободное от работы и учебы время мы отдавали Осоавиахиму - "отцу" нынешнего ДОСААФа, - надо было готовиться к схватке с фашизмом не на словах, а на деле.
С восторгом мы прочли обращение к советской молодежи комсомольцев одного из заводов. Их призыв об изучении танкового дела встретил горячий отклик во всей стране.
Из Орла и Саратова, из Киева, Харькова и Симферополя, из Ленинграда и Куйбышева в Москву шли письма и телеграммы о том, что молодежь стремится в танковые кружки. Сергей, следивший за "Правдой" особенно тщательно, собрал, помню, нас и рассказал, что по всей стране идет уже конкретная работа. Куйбышевцы сообщают о первых десятках подготовленных ими танкистов и шоферов, говорил Сергей. Сейчас приступили к организации учебы танкистов не только в Куйбышеве, но и в Перми, Ульяновске, Пензе, Сызрани и в ряде МТС и совхозов области.
Таким образом, началось массовое движение среди комсомольцев и молодежи за изучение танкового дела. Нужно ли разъяснять, насколько ценно и важно было это молодое, только начинающееся движение для обороны нашей страны?
Но именно потому, что оно молодое, только начинающееся движение, надо было с самого начала оградить его от болтунов и очковтирателей, от любителей велеречивых деклараций и пышных рапортов.
Дело подготовки танкистов - большое и важное дело. Декларации, шум, трескотня здесь, как и во всяком деле, могут только навредить. Надо было вдумчиво, деловито, настойчиво развертывать танкистскую учебу молодежи.
Изучить мотор, научиться водить машину - это первое, за что брались кружки танкистов. Но для этого, как известно, не требуется немедленно садиться в боевой танк. Готовить трактористов и шоферов - это и значит начинать подготовку танкистов.
Быть танкистом - это значит быть организованным и дисциплинированным бойцом. Ухарь, лихач, пренебрегающий материальной частью, не умеющий и не любящий заботиться о ней, сберегать и умело эксплуатировать ее, не достоин носить высокое звание танкиста.
Окончив школу, мы с Сергеем имели дипломы танкистов, хотя танка в нашем Осоавиахиме не было - сначала мы обучались вождению "боевых машин" на фанерном макете, а потом на разболтанном стареньком "газике", однако, как показали события последующие, осоавиахимовские наставники обучили нас мастерски.
…Главным водоразделом юности и зрелости по праву считают любовь.
Будучи человеком по натуре скрытным, когда дело касалось его личной жизни, Сергей, казалось, интересовался только тем, что было известно всем нам: службой на электростанции, директорством в музее художника Пэна, активной работой в Осоавиахиме и горкоме комсомола.
Но однажды наших комсомольцев как током шибануло: Сергей Антонов женится!
Свадьбу мы справили - по тем временам - замечательную: в его девятиметровую комнатушку набилось человек тридцать; Маринка, наша подруга, а теперь Серегина жена, красавица восемнадцати лет от роду, пир устроила на славу - угощение было разложено на подоконниках и в коридоре на трех табуретках, гости стояли, как на дипломатическом файв-о-клок - ни одного стула у молодых не было. Сергей имел только раскладушку, чемодан и стол на кухне.
Маринка дружбе нашей не мешала, но однажды случилась история довольно занятная.
Будучи человеком верным самому себе, Сергей и после женитьбы привычкам не изменил, продолжал отдавать всего себя работе, а тут еще, вчитываясь в тревожные газетные сообщения о ситуации в Европе, он стал заниматься парашютным спортом.
- Пригодится, - сказал он мне. - Танкист хорошо, но и десантник тоже неплохо.
Мы начали ездить в городской парк, там была парашютная вышка: каждое воскресенье - пробный тренажный прыжок.
И - о, таинственная непостижимость женской натуры! - наша Маринка заподозрила неладное: супруг перестал бывать дома даже в воскресенья. Не увлекся ли кем? Парень видный, любимец молодежи, организатор труда и отдыха - все может случиться!
И однажды, когда мы в очередной раз пошли в городской парк прыгать с вышки и Сергей сиганул вниз, все услыхали протяжный женский крик: Маринка с ужасом смотрела на мужа, который падал с двадцатиметровой высоты.
- Все, - сказала она, - теперь я тоже буду ходить сюда с вами и прыгать.
И ведь настояла на своем, и я заметил в глазах Сергея гордость за жену.
А потом, сдав все нормы и зачеты, мы приехали за город, на летное поле, и был оркестр, и огромные толпы, и мы втроем - Сергей, Маринка и я - выполняли показательные прыжки. Первым, как водится, был Сергей. Вторым - я. После приземления врач пощупал пульс: у Сергея - 70, у меня - 85. А когда прыгала Маринка, отделившись крохотной точкой от крыла У-2, врач удивленно покачал головой: у внешне спокойного Сергея пульс был 150.
- Ну и выдержка! - сказал врач. - Завидую, молодой человек, завидую…
Как награду, нам вручили на троих плитку шоколада - именно тогда мы впервые в жизни узнали его вкус.
Хочу привести документ тех времен - статью из газеты. Это - еще одна иллюстрация тому, что наша личная и общественная жизнь шли бок о бок, являясь неразделимым целым:
"Сегодня в Москве открывается всеармейское совещание жен командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Облик советской женщины - жены командира РККА - замечателен и волнующ. В нем сочетаются все отличительные качества освобожденной женщины социалистической эпохи…
Жена командира РККА неразрывными узами связана с бытом Красной Армии. Ее собственная жизнь и интересы неотделимы от интересов всей Родины. Для нее общественно-культурная работа в частях Красной Армии - выражение осознанного гражданского долга советского человека, выражение общественной активности, порожденной новой высокой и благородной ролью женщины в нашей стране. Если ее муж, ее брат или сын поставлен на почетную вахту обороны, значит, ее долг - разделить с ним трудности этой вахты, сделать еще неприступней крепость обороны. Сам облик этой новой женщины ни капли не похож на облик купринских полковых дам, которые даже в дореволюционное время поражали пустотой, пошлостью интересов и обывательской никчемностью своего существования.
Боевые подруги наших командиров - люди иного социального склада, люди иного общественного покроя, иных интересов, иных стремлений.
Женщина - жена командира Красной Армии - ни на миг не забывает о военной опасности и готовится в минуту необходимости стать в одну шеренгу с бойцами…
Боевым патриоткам, мужественным подругам командиров доблестной, горячо любимой Красной Армии, шлем мы пламенный комсомольский привет!"
Пример Маринки лишний раз свидетельствовал о том, что наше комсомольское поколение жило одним дыханием и одним помыслом с жизнью нашей Родины.