В каждом русском человеке продолжает жить языческое мироощущение, связанное с особым культом Рода и При-Роды – "супруги" (!) Рода. Почему, к примеру, русские люди так трепетно относятся к стихам Сергея Есенина? В чем заключена их магия? Тут присутствует загадка, которая и служит своеобразным "ключиком" для вхождения в мир русской идеи. Поэзия Есенина воскрешает "формулы" закона "роты", это живая "вода", возвращающая родовую память, способность думать и мыслить по-русски. Очеловеченная Природа, мир живых сущностей, окружающий человека, – это и есть русский взгляд на мир. Редкая наша народная песня не обращается к природным образам. Некоторые из них попросту являются задушевным разговором с животным, деревом, рекой. Та же традиция наблюдается и в текстах современных эстрадных песен ("Там, где клен стоит над речной волной", "Кто тебя выдумал, звездная страна?", "Я мечтала о морях и кораллах" и т. д.). Попробуйте сопоставить с ними переводы текстов иностранных западных песен. Разница будет очевидной: ничего подобного там вы не обнаружите!..
В недрах нашей отечественной культуры вызрело своеобразное направление исследований, названное русским космизмом. Это причудливая "смесь" науки, философии и даже религии. Но это и есть русское Природоведение в чистом виде. Учение космизма возникло во второй половине XIX – начале XX века. Оно отражает попытку русского образованного общества выразить древнейший закон "роты" в терминах современных науки, философии и религии.
Выдающиеся русские космисты неизменно критиковались узкими профессионалами, олицетворявшими современную науку. Циолковского не признавали физики, Чижевского – биологи, Гумилева – историки. Их идеи не вписывались в научную традицию, но они в наибольшей степени отражают характер русского природоведения.
Русская мысль нацелена объять необъятное. Это не просто не соответствует методам построения научного знания, но прямо противоречит им. Научная модель предполагает, насколько это возможно, максимальное упрощение природного явления. В этом смысле естествознание – "физика" мира. Природоведение же, напротив, – метафизика (то есть то, что следует за физикой). Русская традиция нацеливает на постижение мировой гармонии без разрушения тайны бытия, тайны необъятного. В результате зачастую теории и гипотезы, выдвигаемые отечественными учеными и мыслителями, опираются на основания, не верифицируемые опытом, на неведомо откуда взявшуюся глубинную веру в истинность своей гипотезы или столь же сильное неверие в постулаты современной науки.
* * *
Почему в России так поздно возникает наука? Отчего мы так задержались в своём научном развитии? Гнёт церкви? Но и в Европе в своё время горели костры инквизиции. Нелюбознательность? Вот уж чего нет, так нет. Социальная и экономическая неразвитость в послемонгольский период? Очень может быть, но ведь, что ни говори, в эпоху Киевской Руси составлялись и редактировались летописи, на высочайшем (превосходящем западноевропейский) уровне была рукописная книжная культура. Что же мешало цветению "древа науки"?
Для научного постижения природы необходимо усмотреть и выделить в ней какое-то отдельное явление, "отрывая" его от всего остального; затем открыть в нём какие-то закономерности и, наконец, изложить свои наблюдения на формальном уровне (например, с помощью формул). Ученый "препарирует" природу, как Базаров лягушку. Ему важно выхватить основное, самое существенное в данном явлении. Все многообразие мира даже у самого искушенного исследователя сужается до размера частной реакции, формулы, закона и т. д. Для "широкого и слабого" русского ума это противоестественно, он воспринимает природу в её целостности. Не случайно именно русский поэт написал:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Научное платье узко русскому человеку. Тютчевские строки – манифест метафизики. В нём утверждается существование у природы как раз тех качеств, которые естествоиспытатель должен исключить при построении научной картины мира. Весьма примечательно, что если источником развития природы Кювье считал природные катастрофы, Ламарк – тренировку органов, Дарвин – борьбу за существование и выживание наиболее приспособленных, Лоренц – агрессию, то русский князь Кропоткин – способность к взаимопомощи. Любовь движет миром – вот русская формула развития, и она, очевидно, не вмещается в рамки рационального описания природных процессов.
Гармоничное сосуществование с природой – отличительный момент русской жизни, тут многие цивилизованные народы на нас совсем не похожи. Попробуйте, например, найти в западноевропейском эпосе описание природных явлений или красочную деталь окружающего героев пейзажа – они отсутствуют. Напротив, вся русская культура пронизана природными образами. Наука требует не любования природой, не воспевания её красот, а строгого, последовательного описания её отдельных явлений. Русскому человеку, чтобы заговорить учёным языком, нужно затратить больше усилий, чем тому же немцу. Не случайно первые русские учёные ехали жить и учиться за границу: им нужно было изменить свой стиль мышления, зажить на европейский манер. Ломоносов – самый великий из них, но он также легче других встроился в европейскую культуру, женился на немке и прожил с ней всю жизнь.
Было бы неправильно говорить, что русский ум оппозиционен науке. Совсем нет, но он очень остро и болезненно ощущает разрыв между научным знанием и жизнью, теорией и реальным фактом. Широкая русская натура не терпит "золотой середины" и потому, как правило, впадает в крайности: либо обожествляет математику, становясь чисто умозрительной, либо старается заглянуть в самый "корень" мироустроения и превращается в экспериментатора с "золотыми" руками. Уделом русского теоретика после получения заслуженных степеней становится… философия.
Русский учёный ориентирован на запредельные задачи. Велика страна Россия, и так же масштабен должен быть труд исследователя. Геометрия Лобачевского, логика Васильева, ракета Циолковского – вот достойные ориентиры. Если уж придумать что-то, так необыкновенное и небывалое. Проблемы средней сложности русского исследователя не вдохновляют. По этой причине многие наши соотечественники остаются без научных степеней и званий. Точно так же очень часто учёный перестаёт заниматься проблемой, потому что ему и так всё ясно. Это наши родные обломовы. В противоположность им немцы-штольцы испытывают наслаждение от расстановки окончательных акцентов, доведения работы до логического конца.
Западное мышление более наукообразно, оно в большей степени оторвано от Природы. И наоборот, русский ум стремится наполнить любое научное понятие живым содержанием. Русские хотят "оживить" естествознание, вдохнуть в него реальный смысл. Это желание целостного восприятия мира. Русский исследователь искренне удивляется, что данные эксперимента совпали с теорией, а западный ученый, что не совпали.
Русские стремятся "оживить" науку, оторвать её от застывших схем и наполнить реальным содержанием. Русские мыслят не в рамках отдельных дисциплин (физики, химии, биологии), а в поле единого Естествознания. Это стремление к целостности восприятия мира. Но можно сказать, что это и есть русская наука в чистом виде. Это книга В. В. Докучаева о русском чернозёме, учение В. И. Вернадского о биосфере, работы К. Э. Циолковского, выдающиеся открытия А. Л. Чижевского, теория этногенеза Л. Н. Гумилёва. Русская мысль призывает оторваться от "приземлённых" теорий (фрейдизма, дарвинизма и т. д.), и, может быть, в этом её историческая миссия.
* * *
Георгий Дмитриевич Гачев был одним из тех редких философов, кто обратил внимание на существование национальных образов пространства и времени. Французы признают полноту материи, ее протяженность и способность, подобно жидкости, растекаться. Немцам же, в противовес им, очень импонирует образ пустого пространства. "Выкинув" эфир при интерпретации специальной теории относительности, Эйнштейн поступил в немецком духе. Французу Пуанкаре сделать это психологически было в тысячу раз сложнее. Точно так же и русские. Особенность нашего восприятия пространства ориентирована на бытие Света, который есть в нём обитатель. Гачев вводит даже новое понятие – "светер" (свет + ветер). Подобно французам, русские не терпят пустоты пространства. Для эфира-светера движение вперёд и растекание в стороны сопряжены. В нас заложено сказочное "пойти туда – не знаю куда". У русских про-странство – страна, сторона; таких смысловых значений этого слова нет в других языках! И в принцип неопределённости, лежащий в основе квантовой механики, нам легче "въезжать", чем тем же немцам или французам.
Теперь о времени. Немцы понимают его как рубленый отрезок – отсюда и гётевское "остановись, мгновенье". Для французов уже постановка такого вопроса выглядит непривычной. Время для них течёт непрерывно, безостановочно, линейно. Такое ощущение времени близко русскому человеку, но оно не тождественно с французским. Русское слово "время" происходит от "веремя", "вертеть", то есть связано с вращением, возвращением, коловоротом (сравни санскритское "vartman" – "путь, колея, след колеса"). Приводя эту этимологию, Гачев в книге "Наука и национальные культуры" подчеркивает: "Кроме содержания линейности, в этих значениях времени есть еще и содержание качения: прямая линия пути-дороги, образуемая не тянутием, а циклоном. Недаром так по душе пришлось выражение "колесо истории". Тут путь-дорога, и природный кругооборот. Линия эта не простая, а с закавыкой вспять. Ведь при качении вперёд – точка колеса идёт назад, потом вперёд, потом назад, туда-сюда". Русские репку обязательно тянут-потянут, а о стариках в сказках говорится, что они жили-были. То есть не просто коптили на свете, тянули "лямку времени", а ещё и делали дело. Как ни крути, но приходится признать, что понятия пространства и времени у нас и впрямь не механические (мёртвые), а какие-то живые. И положа руку на сердце, скажем откровенно, что русскому человеку открыть принцип относительности Галилея или механику Ньютона было бы в тысячу раз сложнее, чем западноевропейцу.
Прошло уже сто с лишним лет, как физики отказались от концепции эфира. Но ее сторонники у нас не только существуют, но и активно отстаивают свои идеи, публикуя, часто за свой счет, тоненькие и толстенькие брошюрки. Научными их назвать нельзя, это, как правило, наукообразная "беллетристика". Но важно как раз другое: число эфиропоклонников не иссякает со временем. В их умах существует мощная оппозиция современным представлениям физики о структуре пространства и времени. Наличие этой оппозиции – факт, о котором следует задуматься. Он не является следствием невежества или необразованности приверженцев эфирной теории. Как раз наоборот, это попытка корректировки научной картины мира.
Но не только. Активными сторонниками эфира являются проповедники эзотерических доктрин. Они верят в реальность новых, еще не открытых физиками типов взаимодействий, не сводящихся к четырем ныне известным. Биополе, торсионные поля, энергоинформационные взаимодействия – терминология современной паранауки (направления, параллельного науке, то есть не пересекающегося с ней). Однако проблемы, которые она ставит, от этого не становятся менее значимыми и важными. Это опять-таки попытки приблизиться к тайнам живой материи. Знаменательно, что в начале 90-х годов группой подмосковных ученых издавался "самиздатовский" журнал "Русская физическая мысль", где публиковались работы, отвергнутые научными изданиями. Здесь более важно даже не его содержание и правильность опубликованных в нем идей; впечатляет само название журнала!
Среди ученых сегодня популярно мнение, что теоретическая биология оформится в будущем на основе достижений нелинейной физики и химии (так называемая синергетическая парадигма). Но такого рода редукционистские проекты вдохновляют отнюдь не всех естествоиспытателей. Например, А. И. Опарин был убежден, что существует иерархия законов природы (социальные, биологические, физико-химические) и что они действуют на разных уровнях организации материи. Лорен Р. Грэхем в книге "Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе" отмечает: "Антиредукционистский подход к проблемам биологии имеет глубокие корни в истории русской и советской мысли, и многие работы, посвященные проблеме происхождения жизни, питаются именно от этих корней".
Нет нужды говорить, насколько губительной для науки была "лысенковщина". Но взглянем на оборотную сторону агробиологических споров. Лысенко утверждал, что проблемы наследственности коренятся в отношениях, складывающихся между организмом и окружающей средой. В число "питательных веществ", потребляемых организмом, он включал при этом солнечный свет, температуру и влажность воздуха, химические элементы, содержащиеся в почве или органических кормах, различного рода газы, присутствующие в атмосфере. При всей неопределенности и надуманности эта доктрина была связана с понятными для всех природными элементами и их характеристиками. Она была притягательна для русской души, "живущей" в Природе. Лысенко тоже следует причислить к когорте русских космистов! Лысенковцы в России имели несомненный психологический перевес над "менделистами". Да и что в противовес Трофиму Денисовичу могли предложить генетики? Теорию генов. Она была правильная, и, скорей всего, Сталин понимал это. Но теория генов выглядела сугубо академической и не обещала никаких практических выгод. Хотя к началу 30-х годов генетики доказали возможность влияния на ген внешних факторов, но они еще не представляли, как путем такого воздействия можно было получить желаемые результаты. И это в значительной степени предопределило их поражение.
После 1948 года еще одна новая попытка Лысенко удержаться "наверху" была связана с осуществлением грандиозного плана посадки лесозащитных полос, выдвинутого Сталиным в целях борьбы с эрозией почв и суховеями в степных районах Советского Союза. Этот план, названный планом "преобразования природы", был принят в октябре 1948 года. Согласно ему, в 1948–1949 годах предусматривалось посадить восемь огромных лесополос общей длиной 5320 километров и площадью 117 900 гектаров. Выбранные для преображения области были исключительно засушливыми и непригодными для выращивания деревьев. По признанию тогдашнего министра сельского хозяйства, история лесоводства еще не знала примеров посадки лесов в подобных условиях. Лысенко предложил сажать деревья гнездовым способом. Свое предложение он обосновывал тем, что в органической природе соперничество происходит только между различными видами, а не внутри самого вида. Лысенко был убежден в том, что в природе жизнедеятельность каждого индивида того или иного вида подчинена благосостоянию вида в целом. Он утверждал также, что, хотя внутривидового соревнования не существует, в природе идет интенсивный процесс борьбы между представителями различных видов одного и того же ботанического или зоологического рода. Таким образом, считал Лысенко, численное преимущество представителей одного вида помогает им одержать победу над представителями другого вида. Эта позиция была похожа на концепцию "взаимопомощи", разделявшуюся Кропоткиным, Чернышевским и некоторыми другими мыслителями XIX века, которые рассматривали принцип выживания наиболее приспособленных как "отвратительный" и надеялись заменить его принципом "сотрудничества". Кропоткин не отрицал существования соревнования между представителями одного вида, он также признавал и правильность самого выражения "выживание наиболее приспособленных", но считал, что "наиболее приспособленными" являются те животные, которые сотрудничают между собой. Новизна взгляда Лысенко состояла в том, что концепцию "взаимопомощи", разработанную ранее (в противовес дарвинизму) для сообществ животных и человека, он обобщал на растения.
Идеи Трофима Денисовича прекрасно вписывались в философию космизма. Они ненаучны, но это и есть национальная особенность нашего отечественного природоведения. Драматург Сухово-Кобылин в своем философско-естественнонаучном трактате "Всемир" рассуждал о возможном в будущем "летании" человека, а Владимир Вернадский – об автотрофности человека (питании неорганическими веществами). Совершенно очевидно, что Лысенко черпал вдохновение из того же источника идей, что и прославляемые ныне космисты. Другое дело, что в его истории не обошлось без большой политики, но это, как нам кажется, было все-таки вторично. Наш народ легко принимает и свято верит в утопические проекты. Разум мы всегда отодвигаем на второй-третий план. Простое и понятное делать неинтересно, а вот что-нибудь запредельное – это для нас!
Целая плеяда русских мыслителей думала о победе над смертью. Николай Федоров вообще пророчествовал о воскрешении всех умерших. Здесь, думается, проявляется в том числе и наше национальное отношение к времени. Воскрешение человечества, о котором мечтал Федоров, есть инициация нового цикла существования. Человек с линейным восприятием времени до такого не додумается! Солнечные периоды Чижевского, циклы этногенеза Гумилева, волны Кондратьева в экономике – это все примеры из той же серии. Бессознательное русского человека хранит воспоминание об открытом их предками законе "роты", утверждающем цикличность всего происходящего в Природе.