В декабре 1941 года в войну вступили Соединенные Штаты. Уже на первых совещаниях, посвященных совместному ведению войны, обнаружились серьезные разногласия между англичанами и американцами. Черчилль считал, что союзники должны сначала очистить от немцев всю Северную Африку, а уже потом думать о высадке на европейском континенте, которая в любом случае состоится не ранее 1943 года. Рузвельт же придавал высадке в северной Франции куда большее значение, полагая, что только таким образом можно нанести Третьему рейху смертельный удар. В марте 1942 года американские военные разработали общую схему операции, изложенную в так называемом "меморандуме Маршалла". В этом документе говорилось о том, что северо-запад Франции – "единственное место, где в ближайшем будущем союзные государства смогут подготовить и осуществить мощное наступление".
Однако в конечном счете и американцы согласились с тем, что ранее 1943 года провести высадку в Европе не получится. Проблема заключалась в том, чтобы сообщить об этом Сталину; данную неприятную задачу западные лидеры предпочли отложить на более поздний срок.
Говоря проще, на протяжении еще многих месяцев и Черчилль, и Рузвельт откровенно врали своему союзнику. Уже в декабре 1941 года было установлено: "Маловероятно, чтобы в 1942 году оказалось возможным наступление большого размаха против Германии, кроме наступления на русском фронте". Однако полгода спустя, в мае-июне 1942 года, представители западных держав на переговорах с советскими союзниками как ни в чем не бывало обещали открытие Второго фронта уже в текущем году. Итоговое коммюнике переговоров гласило: "Между обеими странами была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году".
Между тем англичане и американцы уже согласовали между собой высадку на северо-западе Африки – так называемую операцию "Торч", которая должна была состояться осенью 1942 года. В своих мемуарах Черчилль писал:
"11 июня премьер-министр доложил военному кабинету, и военный кабинет в общем одобрил, что операции в 1942 году должны определяться следующими двумя принципами:
1) не будет существенной высадки во Франции в 1942 году, если только мы не собираемся там остаться, и
2) не будет существенной высадки во Франции, если только немцы не будут деморализованы неудачей в борьбе против России. Нам кажется, что вышеуказанные условия вряд ли будут выполнены".
Время шло, и Черчиллю волей-неволей пришлось сообщить Сталину неприятную истину. Реакция советского лидера оказалась предсказуемо резкой. "Что касается второго вопроса, а именно вопроса об организации второго фронта в Европе, то я боюсь, что этот вопрос начинает принимать несерьезный характер. Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что Советское Правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год", – писал он Черчиллю 23 июля.
Британскому премьер-министру пришлось волей-неволей отложить все дела и лично отправиться в Москву. "Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы, – писал Черчилль в своих мемуарах. – Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: "Не будет второго фронта в 1942 году". Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс. Тем не менее я был уверен, что я обязан лично сообщить им факты и поговорить обо всем этом лицом к лицу со Сталиным, а не полагаться на телеграммы и посредников. Это, по крайней мере, показывало, что об их судьбе заботятся и понимают, что означает их борьба для войны вообще. Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке".
Подбадривая себя мыслями о том, что большевики на самом деле очень плохие и не заслуживают честного обращения, английский премьер-министр встретился со Сталиным. Эта встреча прекрасно описана в его мемуарах – отрывок, который заслуживает того, чтобы привести его здесь целиком:
"Первые два часа были унылыми и мрачными. Я сразу же начал с вопроса о втором фронте, заявив, что хочу говорить откровенно и хотел бы, чтобы Сталин тоже проявил полную откровенность. Я не приехал бы в Москву, если бы не был уверен, что он сможет обсуждать реальные вещи. Когда Молотов был в Лондоне, я говорил ему, что мы пытаемся составить планы диверсии во Франции. Я также разъяснил Молотову, что не могу дать никаких обещаний относительно 1942 года, и вручил Молотову меморандум по этому вопросу.
После этого англичанами и американцами было проведено исчерпывающее изучение проблемы. Английское и американское правительства не считают для себя возможным предпринять крупную операцию в сентябре, являющемся последним месяцем, в течение которого можно полагаться на погоду. Однако, как это известно Сталину, они готовятся к очень большой операции в 1943 году.
С этой целью сейчас установлены сроки прибытия в Соединенное Королевство миллиона американских солдат на их сборный пункт весной 1943 года, что составит экспедиционную армию в 27 дивизий, к которым английское правительство готово добавить 21 дивизию. Почти половину этих войск составят бронетанковые войска. Пока что в Соединенное Королевство прибыли только 2,5 американской дивизии, однако большие перевозки будут осуществлены в октябре, ноябре и декабре.
Я сказал Сталину, что хорошо понимаю, что этот план не дает никакой помощи России в 1942 году, но считаю возможным, что, когда план 1943 года будет готов, вполне может оказаться, что немцы будут иметь более сильную армию на Западе, чем теперь. В этот момент лицо Сталина нахмурилось, но он не прервал меня. Затем я сказал, что у меня есть серьезные доводы против атаки на французское побережье в 1942 году. Имеющихся у нас десантных судов хватит лишь для высадки первого эшелона десанта на укрепленном побережье – их хватит для того, чтобы высадить шесть дивизий и поддерживать их. Если высадка окажется успешной, могли бы быть посланы и другие дивизии, но лимитирующим фактором являются десантные суда, которые теперь строятся в очень большом количестве в Соединенном Королевстве, а особенно в Соединенных Штатах. Вместо одной дивизии, которая могла бы быть доставлена в этом году, в будущем году окажется возможным доставить восемь или десять.
Сталин становился все мрачнее и мрачнее; казалось, он не был убежден моими доводами и спросил, разве невозможно атаковать какую-либо часть французского побережья. Я показал ему карту, из которой было видно, насколько трудно создать воздушное прикрытие где-либо, кроме как непосредственно по ту сторону Ла-Манша. Он, казалось, не понял этого и задал несколько вопросов о радиусе действия самолетов-истребителей.
Разве они не могли бы, например, все время прилетать и улетать? Я разъяснил, что они, конечно, могли бы прилетать и улетать, но при таком радиусе у них не оставалось бы времени, чтобы сражаться, и я добавил, что воздушное прикрытие необходимо держать развернутым для того, чтобы оно приносило какую-то пользу. Он затем сказал, что во Франции нет ни одной германской дивизии, представляющей какую-нибудь ценность. Я возражал против этого заявления. Во Франции находится 25 германских дивизий, причем 9 из них являются дивизиями первой линии. Он покачал головой. Я сказал, что взял с собой начальника имперского генерального штаба, чтобы подобные вопросы могли быть подробно рассмотрены с русским генеральным штабом. Существует граница, за пределами которой государственные деятели не могут вести переговоры такого рода.
Сталин, мрачное настроение которого к этому времени значительно усилилось, сказал, что, насколько он понимает, мы не можем создать второй фронт со сколько-нибудь крупными силами и не хотим даже высадить шесть дивизий. Я ответил, что дело обстоит так. Мы могли бы высадить шесть дивизий, но их высадка принесла бы больше вреда, чем пользы, ибо она сильно повредила бы большой операции, намечаемой на будущий год. Война – это война, но не безрассудство, и было бы глупо навлечь катастрофу, которая не принесет пользу никому. Я выразил опасение, что привезенные мною известия не являются хорошими известиями. Если бы, бросив в дело 150–200 тысяч человек, мы могли оказать ему помощь, отвлекая с русского фронта существенные германские силы, мы не отказались бы от такого курса из-за потерь. Однако если это не отвлечет с русского фронта солдат и испортит перспективы 1943 года, то такое решение было бы большой ошибкой.
Сталин, который стал держать себя нервно, сказал, что он придерживается другого мнения о войне. Человек, который не готов рисковать, не может выиграть войну. Почему мы так боимся немцев? Он не может этого понять. Его опыт показывает, что войска должны быть испытаны в бою. Если не испытать в бою войска, нельзя получить никакого представления о том, какова их ценность. Я спросил, задавался ли он когда-нибудь вопросом, почему Гитлер не вторгся в Англию в 1940 году, когда его мощь была наивысшей, а мы имели только 20 тысяч обученных солдат, 200 пушек и 50 танков. Он не вторгся. Факт таков, что Гитлер испугался этой операции. Не так легко преодолеть Ла-Манш. Сталин ответил, что здесь не может быть аналогии. Высадка Гитлера в Англии встретила бы сопротивление народа, тогда как в случае английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан.
Я указал, что поэтому тем более важно, чтобы в результате отступления народ Франции не оказался перед угрозой мести Гитлера и чтобы не потерять зря этих людей, которые будут нужны во время большой операции в 1943 году.
Наступило гнетущее молчание. В конце концов Сталин сказал, что, если мы не можем произвести высадку во Франции в этом году, он не вправе требовать этого или настаивать на этом, но он должен сказать, что не согласен с моими доводами".
После войны, работая над созданием нерукотворного памятника самому себе, Черчилль, конечно, приукрашивал реальность. Однако аргументы Сталина он, думается, отразил вполне верно. В условиях, когда на советско-германском фронте кипели ожесточенные сражения, поведение англичан иначе как трусостью назвать было сложно. Можно понять и Черчилля – не было никаких причин, которые заставляли бы его спешить с открытием Второго фронта. Англичане и американцы находились на переговорах в явно более сильной позиции. Это на востоке были сосредоточены основные силы вермахта. Это у Советского Союза значительная часть территории была оккупирована врагом. Это против Красной Армии немцы развернули свое летнее наступление. Это русские вынуждены были сражаться не на жизнь, а на смерть. Ничего личного, просто бизнес.
Это прекрасно понимал и Сталин. Реальных рычагов давления на Рузвельта и Черчилля у него на тот момент не было. Поэтому он вынужден был смириться с переносом даты высадки в северной Франции – как выяснилось позднее, далеко не последним.
Тем не менее британцы сочли необходимым все-таки высадить десант. Носил он, правда, весьма ограниченный характер. Ранним утром 19 августа около 6 тысяч солдат, в основном канадцев, высадились в районе портового города Дьепп. Цель этой операции неясна до сих пор. Была ли это попытка прощупать оборону немцев и провести своеобразную репетицию большой высадки? Или речь шла о демонстрации с целью показать друзьям и врагам, что британцы все-таки действуют активно? На тот момент решение не открывать Второй фронт было принято окончательно и бесповоротно, что делало операцию против Дьеппа, по большому счету, бессмысленной.
Как бы то ни было, союзным солдатам удалось коснуться французской земли лишь на несколько часов. Уже в 9 часов утра командование вынуждено было отдать приказ об отступлении. Столкнувшись с ожесточенным немецким сопротивлением, канадцы потеряли около 60 % личного состава убитыми, ранеными и попавшими в плен. Кроме того, немцам удалось сбить более 100 самолетов, потопить эсминец и 33 десантные баржи. Немецкие потери оказались значительно меньше.
Какой бы ни была изначальная цель операции, рейд на Дьепп позволил англичанам говорить о том, что их опасения по поводу преждевременной высадки теперь получили подтверждение на практике.
На некоторое время дискуссии вокруг Второго фронта утихли. Советское руководство удовольствовалось клятвенными заверениями в том, что в 1943 году западные союзники высадятся во Франции. Черчилль, довольный тем, что назойливые русские временно прекратили петь свою любимую песню, с воодушевлением занялся планированием "периферийных операций". Первой из них стала высадка в Алжире и Марокко (операция "Торч") в начале ноября 1942 года. Как справедливо отмечают историки, фактически эта операция ставила крест на всех планах высадки во Франции весной 1943 года. Тем не менее американцы всерьез готовились при первом удобном случае реанимировать эти планы – еще в июле 1942 года Рузвельт говорил о том, что, "хотя нам и приходится с большой неохотой отказываться от операции в 1942 году, я все же думаю, что нам нужно энергично действовать, чтобы предпринять ее в 1943 году".
Однако уже к концу лета 1942 года англичане и американцы стали все чаще говорить между собой о том, что и в 1943 году высадка во Франции вряд ли будет осуществлена. Практически одновременно с тем, как Черчилль объяснял Сталину необходимость переноса операции на 1943 год и выслушивал обвинения в трусости, британский премьер убеждал Рузвельта в том, что десант во Франции в следующем году лучше не высаживать. Уже 22 сентября 1942 года Черчилль в письме американскому президенту говорил об операции в северной Франции как об "определенно снятой с плана на 1943 год". Немцы тем временем продолжали рассматривать Францию в первую очередь как удобное место отдыха и пополнения потрепанных на Восточном фронте формирований. В возможность скорой высадки союзников они верили не больше, чем Черчилль.
В Советском Союзе не особенно доверяли британским обещаниям. "У нас всех в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера или Брюнинга за счет нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу о втором фронте в Европе", – писал Сталин послу СССР в Лондоне Майскому 19 октября 1942 года. Однако, перефразируя самого Сталина, других союзников для СССР у него не было.
После начала операции "Торч" Черчилль продолжал последовательно проводить в жизнь свою излюбленную "периферийную стратегию". Уже в годы Первой мировой войны он выступал за нанесение удара не в лоб, а в "мягкое подбрюшье" руководимого из Берлина блока государств. Тогда уязвимой точкой сочли Дарданеллы – казалось бы, один хороший удар выведет из войны дряхлую Османскую империю. Однако Дарданелльская операция стоила жизни десяткам тысячам британских солдат и моряков и едва не стоила карьеры самому Черчиллю, оказавшись одним из самых блистательных провалов 1915 года. Теперь Черчилль стремился взять реванш за тогдашние неудачи. Побережье Северной Африки он предлагал использовать "для нанесения удара в самое чувствительное место держав Оси", каковым он считал южную Европу.
Американские военные вновь выступили оппонентами британского премьер-министра. Начальник штаба армии США генерал Джордж Маршалл, являвшийся одним из наиболее ярых сторонников открытия Второго фронта во Франции, требовал постепенного сворачивания операций в Средиземноморье в связи с их полной нерациональностью и неэффективностью. В декабре 1942 года Маршалл продолжал настаивать на том, что высадку ограниченными силами можно будет осуществить уже весной 1943 года, если не растрачивать ресурсы на второстепенные направления. Президент Рузвельт, ознакомившись с этой точкой зрения, счел за благо пока не принимать никакого решения.
В январе 1943 года на конференции западных союзников в Касабланке было в итоге принято компромиссное решение. Американская группировка в Великобритании продолжала пополняться. Был учрежден объединенный штаб по планированию операции через Ла-Манш. В то же время конкретные сроки осуществления такой операции не назывались. Одновременно было принято решение после разгрома немцев в Северной Африке осуществить высадку на Сицилии.
27 января лидеры Великобритании и США совместно направили Сталину письмо об итогах конференции в Касабланке. Документ получился очень примечательный – в первую очередь попытками скрыть от адресата отказ от высадки во Франции в 1943 году и одновременно избежать откровенной лжи. Черчилль и Рузвельт писали:
"Мы совещались с нашими военными советниками и приняли решения об операциях, которые должны быть предприняты американскими и британскими вооруженными силами в течение первых девяти месяцев 1943 года. Мы хотим немедленно сообщить Вам о наших намерениях. Мы полагаем, что эти операции, вместе с Вашим мощным наступлением, могут наверное заставить Германию встать на колени в 1943 году. Нужно приложить все усилия, чтобы достигнуть этой цели. Мы не сомневаемся, что правильная стратегия для нас состоит в том, чтобы сосредоточить свои силы на задаче поражения Германии с целью одержания скорой и решающей победы на европейском театре. (…) Наше основное желание состоит в том, чтобы отвлечь значительные германские сухопутные и военно-воздушные силы с русского фронта и направить в Россию максимальный поток снабжения".
Сталин совершенно правильно интерпретировал полученный текст. В ответном письме он попросил ясно и четко изложить, какие конкретно операции планируют западные союзники в ближайшие девять месяцев. В середине февраля Черчилль вынужден был сообщить, что ближайшей операцией станет высадка в Сицилии. Однако в этом же письме британский премьер заявил: "Мы также энергично ведем приготовления, до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов. Тоннаж и наступательные десантные средства здесь будут также лимитирующими факторами. Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь".