В России есть своя ложь и своя истина, свое безобразие и своя красота, свой грех и своя святость – не будем же говорить, что у них все хорошо, а у нас все плохо. Не станем впадать и в обратное заблуждение. Данилевский и Леонтьев, Шпенглер и Тойнби писали о самостоятельных суверенно развивающихся цивилизациях, которые нельзя мерить одной меркой. Вспомним Пушкина: явления надо судить по законам, им самим над собою признанным.
Я с вами совершенно согласен: идеократичность России обусловила ее страшные поражения. Но вместе с тем – и победы, и взлеты тоже! Недавно я читал одного американского автора, крайне отрицательно отзывающегося о России. В то же время он выделяет четыре великие эпохи в истории человеческой культуры: библейскую, классическую Грецию, европейское Возрождение и русский XIX век…
А теперь – о трагическом. Человеческое бытие трагично по определению, ведь человек смертен, более того – он знает об этом. Смертен не только частный человек, но и народ – сколько наций уже перестало существовать! Да, история России трагична, но в этом и есть ее избранность: здесь обнажена сама сущность человеческого бытия.
– Чем же здесь отличается Запад?
– На Западе все обстоит по-иному: там люди стараются не замечать смерти или же относятся к ней совершенно по-бытовому. Русский человек боится кладбища, а на Западе этого нет. В свое время в Веймаре меня потрясло то, что кладбище расположено в центре города, напротив самых богатых домов; их жильцы с особым удовлетворением высматривали места своих будущих могил… Это особый, очень достойный вид существования; западного человека не только не смущает смерть – он всегда удовлетворен своей жизнью. Русский же вечно недоволен и, как это ни дико звучит, в глубине души полагает, что насчет смерти – это еще бабушка надвое сказала. И вообще, может быть, я завтра буду министром… Два совершенно разных менталитета – западный, исполненный высокого достоинства (любой немецкий трубочист или мусорщик сознает важность и необходимость своего дела), и русский, с его самоедством и неудовлетворенностью. Но вместе с тем и радости, и веселости, которая присуща русским, на Западе нет – западный человек ясно видит черную дыру, которая его ждет впереди.
И все же это не трагическое мироощущение; трагизм рождается на грани, на самом срезе жизни и смерти. Об этом очень интересно говорил мне Бахтин: по его мнению, люди, с именем Сталина бросавшиеся под танки, не верили, что они умирают. Они считали, что эта формула – "За Сталина!" – переносит их в какую-то иную жизнь. И это очень глубокая мысль – русский человек не думает, что, умирая, он уходит в небытие.
Мы никогда не будем жить как немцы или японцы – хотя бы потому, что никогда ими не станем. Никогда! Я видел, как японские рабочие в Токио ремонтируют мостовую. Впечатление такое, как будто они в теннис играют: никакой торопливости, размеренные движения, но при этом – ни одного лишнего. Никаких перекуров, никакой расслабленности… Такой профессионализм должен быть достигнут предками и закреплен генетически.
Но даже в Японии многие не выдерживают ритма этой жизни – часто можно увидеть бродяг, лежащих на газетах прямо на улице. Это их выбор – они не вписались в рыночную экономику. Что же произойдет у нас? Ведь в России всегда было очень много людей, не желающих заботиться о собственном благополучии. Многие из наших гениев не имели собственной крыши над головой и по всем формальным признакам были бомжами. Мусоргский, Аполлон Григорьев, Полежаев, Есенин… В западной системе отношений им едва ли удалось бы выжить – тем более заниматься творчеством.
В заключение я хочу повторить сказанное выше: в России есть своя ложь и своя истина, свое безобразие и своя красота. И она останется Россией – или ее вообще не будет…
Вместо эпилога
Современное религиозное сознание
Современные русские люди, полагающие, что можно возродить в душе народа – или хотя бы в весомой его части – то зиждившееся на православной Вере национальное сознание, которое было реальностью еще в прошлом веке, не принимают во внимание своего рода переворот в самом "строении", "структуре" человеческих душ, совершившийся за последние десятилетия.
Утрату людьми убежденной, как бы врожденной Веры обычно истолковывают только как последствие запретов и борьбы с христианством в советское время. Между тем история мира дает немало доказательств тому, что жестокие гонения на христиан нередко вели к противоположному результату – к укреплению и росту Веры; есть подобные примеры и в советские времена. И характерно, что очень многие люди, родившиеся накануне или в первые годы после революции и под воздействием жестоких гонений и антирелигиозной пропаганды вроде бы совсем отошедшие от Церкви, в пожилом возрасте стали возвращаться в нее; это даже дало серьезные основания говорить (главным образом в так называемом самиздате) о "православном возрождении" конца 1960 – 1970-х годов.
Однако с теми, кто начал жизнь, скажем, в 1950-х годах и тем более позднее, дело обстоит по-иному. Правда, в наши дни, когда все запреты с религии и Церкви сняты, многие из этих людей посещают храмы. Но нередко это, увы, диктуется – прошу извинить за резкость – модным поветрием, а не духовным прозрением. Я отнюдь не хочу сказать, что среди сегодняшних посетителей церкви вообще нет подлинно религиозных людей; речь лишь о том, что они все же составляют меньшинство, и, пожалуй, незначительное…
И причина утраты глубокой подлинной Веры заключается не столько в воздействии официального атеизма и всякого рода запретов, имевших место до последнего десятилетия (что затрудняло или вообще исключало посещение храмов), сколько в кардинальном изменении самой "структуры" человеческого сознания в условиях современной цивилизации.
Еще сравнительно недавно для абсолютного большинства людей их сознание и их деятельная жизнь были чем-то нераздельным, и верующий человек участвовал в религиозных обрядах в храме или в собственном доме, не задумываясь о самой своей Вере, не подвергая ее какому-либо "анализу". Он, в сущности, вообще не мог воспринять свое религиозное сознание как "объект", который можно осмыслять и оценивать.
Но в Новейшее время совершается широчайшее и стремительное распространение различного рода предметных форм "информации", которые существуют "отдельно" от людей и их непосредственной жизнедеятельности. Если еще сравнительно недавно человеческое сознание было всецело или хотя бы главным образом порождением самой жизни, формировалось как прямое и непосредственное "отражение" реального быта, труда, религиозного обряда, путешествия и т. д., то теперь оно во все возрастающей степени основывается на том, что явлено в каком-либо "тексте", на различного рода "экранах" и т. п. Могут возразить, что книга и даже газета – "изобретение" давних времен; однако только в XX веке они становятся привычной реальностью для большинства, в пределе – для всех людей. Ранее постоянное чтение было уделом немногих даже из среды владеющих грамотой людей (и, кстати сказать, религиозные сомнения в те давние времена были характерны почти исключительно для "книгочеев").
Человек, обретающий преобладающую или хотя бы очень значительную часть "информации" о мире из "специально" созданных для этой цели "объектов" – текстов, изображений, кино– и телеэкранов и т. п., тем самым обретает возможность и, более того, привычку – как бы необходимость – воспринимать в качестве объекта свое сознание вообще, в том числе религиозное сознание, которое ранее было неотделимой стороной самого существования человека – подобной, например, дыханию. А превращение собственного религиозного сознания в объект неизбежно ведет к "критическому" отношению к нему (под "критикой" здесь подразумевается не "негативизм", а, так сказать, аналитизм).
В свое время человек малым ребенком входил вместе со своей семьей и соседями в храм, вбирал в себя религиозность как органическую часть, как одну из сторон общего и своего собственного бытия, и ему даже не могло прийти в голову "отделить" от цельности бытия свое субъективное переживание религии и анализировать это переживание.
Ныне же такое "отделение" в той или иной мере неизбежно, что обусловлено, как уже говорилось, не большей, в сравнении с отцами и дедами, "образованностью" (именно этим нередко пытаются объяснять утрату религиозности), а существенным изменением самого строения душ, для которых собственное сознание становится объектом осмысления и оценки. А осмысление и оценка основ религиозного сознания – это поистине труднейшая и сложнейшая задача, плодотворное решение которой под силу только богато одаренным или исключительно высокоразвитым людям. И сегодня подлинная Вера присуща, надо думать, либо людям особенного духовного склада и своеобразной судьбы, сумевшим сохранить в себе изначальную, первородную религиозность, не поддавшуюся "критике" со стороны "отделившегося" сознания, – либо людям наивысшей культуры, которые, пройдя неизбежную стадию "критики", обрели вполне осознанную Веру – ту, каковая явлена в глубоких размышлениях классиков богословия.
Я близко знал такого человека – всемирно известного ныне Михаила Михайловича Бахтина, который, кстати сказать, утверждал, что любой подлинно великий разум – религиозен, ибо нельзя достичь безусловного величия без Веры в Бога, дающей истинную свободу мысли; поскольку люди вообще не могут жить без какой-либо веры (пусть хотя бы веры в правду безверия), отсутствие Веры в Бога, воплощающего в себе безграничность, с необходимостью означает идолопоклонство, то есть веру в нечто ограниченное (например, гуманизм, обожествляющий человека, социальный идеал, обожествляющий определенную организацию общества, и т. п.). Это, конечно, отнюдь не значит, что подлинная Вера доступна только людям великого разума; речь идет в данном случае о глубоко осознанной Вере. Но Вера, впитанная, как говорится, с молоком матери и нерушимо пронесенная через все испытания, являет собой безусловную ценность и свидетельствует об особенной духовной одаренности ее носителя. Другой вопрос – что люди, наделенные таким даром, едва ли составляют значительную часть населения страны, хотя их, очевидно, намного больше, чем людей, обладающих высшим разумом, дающим возможность всецело осознанно обрести Веру.
Основная же масса нынешних людей, так или иначе обращающихся к православию, оказывается на своего рода безвыходном распутье: они уже привыкли к критическому "анализу" своего сознания, но для решения на высшем уровне вопроса о бытии Бога и тем более о бессмертии их собственных душ у них нет ни особенного дара, ни высшей развитости разума…
Исходя из этого едва ли можно полагать, что православие и все неразрывно с ним связанное – в том числе идея истинной монархии – способно возродиться и стать основной опорой бытия страны… Утверждая это, я имею в виду современное положение вещей; нельзя исключить, что в более или менее отдаленном будущем положение в силу каких-либо исторических сдвигов и событий преобразуется. Но сегодня тот духовный фундамент, на который стремилось опереться "черносотенство", менее – и даже гораздо менее – надежен, чем в начале нашего века…
Памяти Вадима Кожинова
Юрий Кузнецов
ПРОЩАНИЕ
В. Кожинову
1
На берегу, покинутом волною,
Душа открыта сырости и зною.
Отягчена полуземным мельканьем,
Она живет глухим воспоминаньем.
О, дальний гул! Воспоминанья гул!
Ей кажется, что океан вздохнул.
Взрывает берег новою волною
И полнит душу мутной глубиною.
2
На повороте долгого пути,
У края пораженья иль победы,
Меня еще успели вознести
Орлиные круги твоей беседы.Открылись широта и рубежи,
Уступы переливчатой натуры,
Парение насмешки и души
В тумане мировой полукультуры.Ноздревский жест, неверная струна,
Бредущая из юности по следу.
Могучая оглядка Бахтина
Отметила молчанием беседу.А сколько лиц! А сколько голосов!
Ты промотал полжизни, не скучая.
Как пауза, Владимир Соколов
Возникнул, ничего не обещая.Не сосен шум твой тонкий слух привлек -
Рубцовский стих угрюмо шевельнулся.
Но звук угас, как золотой намек…
И Передреев горько усмехнулся.Я слышал гул твоих былых страстей
Из твоего початого стакана.
И ты сказал: – Чем старе, тем сильней… -
И я услышал рокот с океана.1975
* * *
В.К.
Повернувшись на Запад спиной,
К заходящему солнцу славянства,
Ты стоял на стене крепостной,
И гигантская тень пред тобой
Убегала в иные пространства.Обнимая незримую высь,
Через камни и щели Востока
Пролегла твоя русская мысль.
Не жалей, что она одинока!Свои слезы оставь на потом,
Ты сегодня поверил глубоко,
Что завяжутся русским узлом
Эти кручи и бездны Востока.Может быть, этот час недалек!
Ты стоишь перед самым ответом.
И уже возвращает Восток
Тень твою вместе с утренним светом.1979
ЗДРАВИЦА
То не ворон считают соловьи -
Мы говорим о славе и любви.
Бокал обвит змеиным женским телом,
Стряхни змею! Займемся русским делом,
Пуская из ноздрей заморский дым.
Но где же слава, Кожинов Вадим?За горизонтом старые друзья
Спились, а новым доверять нельзя.
Твой дом парит в дыму земного шара,
А выше Дионисий и гитара,
И с книжной полки окликает Рим: -
Memento mоrе, Кожинов Вадим!Смерть, как жена, к другому не уйдет,
Но смерти нет, а водка не берет.
Душа верна неведомым пределам.
В кольце врагов займемся русским делом,
Нас, может, двое, остальные – дым.
Твое здоровье, Кожинов Вадим!
ПРИВЕТСТВИЕ
В.К.
Под перезвоны ада или рая
Ты легок на подъем родного края,
А я тяжел. Прощай по всем статьям!
Мы канули по разным пропастям,
Друг друга только эхом окликая
И вызывая этим на себя
Все, что таит высокая судьба:
Обвалы духа, оползни сомненья…
Раздастся гром последнего мгновенья -
Знай: это я приветствую тебя!1985
СЕЙ ДЕНЬ ВЫСОК…
В.К.
Сей день высок по духу и печали.
Меж тем как мы сидим накоротке,
Хазары рубят дверь твою мечами
Так, что звенит стакан в моей руке.Видать, копнул ты глубоко, историк,
Что вызвал на себя весь каганат.
Ты отвечаешь: – Этот шум не стоит
Внимания. Враги всегда шумят.
* * *
В.К.
Друг от друга все реже стоим
В перебитой цепи воскрешений.
Между нами разрывы и дым…
Мы давно превратились в мишени.Наше знамя пробито насквозь,
И ревет в его дырах пространство.
Что нам смерть! На кабы и авось
Столько раз воскресало славянство.Застит низкого солнца клочок
Темной воли несметная стая.
Но косится в бою твой зрачок,
Голубиную книгу читая.1988
* * *
В.К.
Ты прости: я в этот день печален,
Потому что солнце не взошло.
Дух добра и света изначален,
Но смотреть на землю тяжело.Вот бредут, покачиваясь, двое
И поют навзрыд во мраке дня:
– Цареград уйдет на дно морское,
А Москва погибнет от огня.Это значит, надо торопиться,
Из людей повыбит сущий дух.
Кроме праха, ничего не снится…
Как еще ты держишься, мой друг?1991
НА ЗАКАТ
В.К.
Ты жил от сердца: песни пел
И мысль наслаивал годами.
И черт едва тебя терпел,
Качая русскими горами.Ты даже тенью знаменит,
Но понимал, что в этом мире
Кольцо врагов тебя теснит,
Хотя круги друзей все шире.Какие годы полегли!
Им не подняться… И порою
Печаль – ровесница земли -
В Москве беседует с тобою.И с каждым годом реже свет.
Река времен уже по плечи.
Как написал не твой поэт:
Иных уж нет, а те далече.Еще по-русски говорят,
И там Георгий скачет с пикой,
Где твой сливается закат
С закатом Родины великой.1990
О.Г. Панаэтов. Кожинов и Бахтин. Дар учительства и дар ученичества
Среди многочисленных дарований Вадима Валериановича Кожинова одно имеет особое значение в контексте русской культуры. В.П. Попов свою статью о Кожинове назвал "Учитель". Не тот, кто "обучает", но тот, кто передает всего себя по капле своим ученикам. И для этого нужен особый дар, особый талант сохранения таланта. Трудно представить русскую культуру второй половины XX века без Вадима Валериановича. Речь не только о прекрасных его работах о русской литературе и русской истории. "Деревенская проза", Николай Рубцов, Анатолий Передреев, Николай Тряпкин, Юрий Кузнецов, Юрий Селезнев, – так или иначе эти явления русской культуры неотделимы от имени Вадима Кожинова.
В одну из моих последних встреч с Вадимом Валериановичем у него дома, закончив разговор о Ф. Достоевском и К. Леонтьеве (тема моей кандидатской диссертации, руководителем которой был, к моему счастью, Кожинов), он вдруг сказал мне:
– Вы знаете, что у меня есть одно увлечение – открывать "новые имена". Вот посмотрите. – И включил видеокассету с записью выступления певца и гитариста Александра Васина, исполнявшего собственные песни, песни на стихи русских поэтов и духовные стихи. Завораживающая мелодия. Проникновенные слова. Вспоминалась лермонтовская строка, ставшая названием и одной из статей Вадима Валериановича: "Что за звуки! Неподвижен внемлю…" – Вот мое новое открытие. Каково! – восторгался Кожинов. – А какой парень удивительный! Собрал вокруг себя целую дружину таких же, как сам. Вот как действует русская песня, как объединяет людей!..
Но среди открытий Кожинова есть и особенное (хотя каждое по-своему великое). Это Михаил Михайлович Бахтин. "Человек, нашедший Бахтина в Саранске", – так назвал его Б.М. Парамонов. Вадим Валерианович не просто "открыл Бахтина", но стал его учеником, сподвижником и продолжателем его дела. И этим делом стало творение русской культуры. Вклад обоих переоценить невозможно.