Печальный опыт борьбы с пьянством с помощью одних лишь запретительных мер не был учтен семь десятилетий спустя руководством СССР при планировании антиалкогольной кампании 1985 – 1987 годов, итоги которой оказались весьма схожими с результатами царского "сухого закона". М. С. Горбачев попытался бороться с пьянством посредством жестких запретов. Поначалу были получены весьма вдохновляющие результаты. Потребление алкоголя снизилось до 11,5 л на человека в год. Впервые за долгие годы смертность населения стала снижаться, а средняя продолжительность жизни – расти. К 1987 году выяснилось, что мужчины стали жить дольше на 3,2 года.
В то же время выявилась ужасающая картина почти биологической потребности немалой части нации в алкоголе: по всей стране люди буквально давили друг друга в огромных очередях за водкой, сахаром, дрожжами. Расцвело самогоноварение. Колоссальный дефицит бюджета, вызванный экологической катастрофой на Чернобыльской АЭС, землетрясением в Армении, осложнялся недополучением традиционных "пьяных" денег. Эти и ряд других обстоятельств заставили тогдашнее руководство страны в 1988 году свернуть алкогольную реформу.
Как у нас водится, в ходе этой антиалкогольной кампании пострадало в первую очередь производство пива и вина. Дорогостоящие линии по производству пива были разрушены, много виноградников, плантаций хмеля и посевов ячменя для пивного солода уничтожено.
Непродуманными действиями властей идея трезвости была дискредитирована. Водка продолжила свое победное шествие.
Что говорить о сегодняшней России? На душу населения (включая грудных младенцев), сегодня употребляется 18 и более литров чистого спирта в год, по свидетельству Федеральной службы по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека. По данным ВОЗ, страна обречена на вымирание, если на душу населения приходится более восьми литров.
По данным ВЦИОМ, 29 % россиян выступают за принудительное лечение от алкоголизма.
Шампанское стаканами тянул
Страшная статистика и угрюмая проза жизни – это одно, а искусство существует по собственным законам.
Что же говорит о хмельных напитках русская классическая литература? Кубок вина в поэзии пушкинской эпохи – символ единения, тесного круга друзей, пира. Заздравные чаши и бокалы поднимаются в честь героев и монархов, друзей и возлюбленных. Что пьют гусары и поэты? Конечно же шампанское!
Существует легенда о русских войсках, разоривших во время антинаполеоновской кампании погреба мадам Клико. Узнав об этом происшествии, мадам лишь загадочно улыбнулась и произнесла: "Пусть пьют, а расплачиваться будет вся Россия". И вскоре действительно дворянский праздник в России стал немыслим без шампанского.
Шумные гусары, ставшие на время героями литературы, вскоре ушли в историю, оставив застольные сюжеты всевозможным купцам, прожигателям жизни и прочему гулящему люду, который радикально изменил питейные предпочтения. Как говорит персонаж пьесы Островского "Доходное место" Досужев: "...Вот еще тебе мой совет. Может быть, с моей легкой руки, запьешь, так вина не пей, а пей водку. Вино нам не по карману, а водка, брат, лучше всего: и горе забудешь, и дешево!"
Дорогой читатель, а вы что будете пить? Надо же как-то поддержать разговор о пойле. Это шутка. Продолжаем мысль. Ответственно. Трезво.
В первой трети XIX столетия военному человеку на застольном поприще вряд ли найдешь равного. Идеализация гусарского века, эпохи младости отцов и героических побед в творчестве Д. Давыдова, А. Пушкина, М. Лермонтова невозможна без главного – "бутылка старого вина, бутылка вековая".
Художественный мир обращается к Античности – и восхваляет вино, подобно греческому поэту Анакреонту. "Венки пиров и чаши круговые", "почетная чаша" ("Друзьям"), "любовь и Вакх" ("К Батюшкову"), "глубокая чаша" и "увядший миртовый венец" ("Мое завещание") – все эти образы у Пушкина развивают следующую мысль: вино есть радость жизни, возможность познать будущее и забыть о смерти.
Пушкин воспевает "вдову Клико", "Моэта", "благословенное вино", которые рождают "глупостей немало, а сколько шуток и стихов, и споров и веселых снов!". Не без иронии замечает поэт, что шампанское "изменяет пеной шумной ...желудку моему". Более склонны Пушкин и его лирический герой к "благоразумному" бордо, "который в горе и в беде, товарищ завсегда, везде". Молодость начинает ассоциироваться с шампанским, зрелость – с сухими винами; по этой причине остепеняющийся поэтический персонаж "больше не способен" к "Аи", подобному любовнице, "блестящей, ветреной, живой, и своенравной, и пустой". Пенник, лафит, водка, наливки, пиво – неполный перечень алкогольных симпатий пушкинских героев, чей возрастной и социальный статус не позволяет увлекаться игривыми игристыми винами. Молодежь продолжает хранить верность шампанскому.
Хлестова, Наталья Дмитриевна и Загорецкий сообща создают портрет Чацкого, якобы доведенного до безумия своей невоздержанностью: "Чай, пил не по летам... Шампанское стаканами тянул... Бутылками-с, и пребольшими... Нет-с, бочками сороковыми".
Показательным в этой характеристике видится даже не масштаб увлечения, а уточнение "не по летам". Чацкий еще не достиг седин степенного помещика, чтобы знать меру. Интересно, что даже буйное воображение сплетников не позволило им создать образ молодого дворянина, упивающегося водкой. Погибает – но от благородного шампанского. В пору жесточайшего душевного кризиса гоголевский Пискарев увлекается гашишем, а не вульгарной водкой. Муж Раневской в "Вишневом саде", как известно, "умер от шампанского".
Когда Пушкин описывает "русскую хандру" Онегина, перечисляются драматические этапы: охладел к жизни – "труд упорный" опостылел – застрелиться не додумался. В этом перечне отсутствует, казалось бы, напрашивающийся мотив – запил. Онегин, как литературный герой, еще не научен беспробудному пьянству; сама культура еще не знает, какая метаморфоза может произойти с темой застольного веселья.
В повести И. Панаева "Белая горячка" показана постепенная деградация таланта. Особое место в застольных мизансценах отводится воспеванию всепримиряющего и всеуравнивающего шампанского: "...эта влага производит действие чудное, она располагает сердца к искренности, она усмиряет барскую спесь, заставляя забывать и великолепных предков, и полосатые гербы с коронами". Будущее героя обусловлено алкогольной фабулой, расписанной собутыльниками: "...он подает блистательные надежды, он молодец, ему скоро прискучит шампанское – вино детей, он перейдет к винам зрелого возраста". Очень скоро в литературе место шампанского займет водка. И опьянение словом.
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
О ТОМ, КТО ТВОРИЛ ЗА ВСЕХ
У Дэмиана Лэнигана есть один показательный пассажик относительно того, как иностранцы относятся к наследию великой русской литературы. Если честно, не очень хотелось его цитировать, однако, убрав чужие декорации чужих стран, не трудно допустить, что подобный диалог мог состояться где-нибудь в Москве, Костроме, Владивостоке в начале XXI века.
Итак. Герой остановился в гостинице, которую, как ему кажется, любил посещать Сартр в минуты экзистенциальной печали. Парень на рецепции читает Чехова.
– Как тебе Чехов?
– Скука, кромешная скука!
– С этим не поспоришь.
– Я никогда не читал Чехова.
– И не читайте. Дерьмо, в принципе.
– Что именно ты читаешь?
– "Чайку".
– Ладно, не говори, о чем книга, скажи только, почему она дрянь?
– Они такие, блин, все жалкие. Сидят себе в большом имении, смотрят всякие пьесы и непрерывно рассуждают про то, какие они жалкие.
– Звучит вроде бы неплохо.
– Какой там неплохо. Говно. Ты только послушай начало: "Отчего вы всегда ходите в черном?" – "Это траур по моей жизни".
– Вот-вот, поэтому я и не люблю Чехова. Плаксивый русский сукин сын.
Вот такой диалог состоялся. Можно, конечно, тотчас дезавуировать его сотней мыслей о мировом значении великого писателя А. П. Чехова, но пусть их цитируют праздные искусствоведы. Мы же – о человеке. О человеческом. О русском. О том, что делает русский человек, когда ему скучно, а ныть уже сил никаких нет...
Когда ныть уже сил никаких нет, русский человек обращается к национальному лекарству. Пить начинает. По-разному. Тихонько, незаметненько. На праздничках. С дружками, срочно повод выдумав. Часто один.
Жизнь посреди четырех стен невыносима русскому человеку. Стены кажутся декорациями былых, настоящих и грядущих печалей.
Выглядывает русский человек в окно, озирает мир округ себя, созерцает банк, винный бутик, банк, секс-шоп, банк, винный магазин и думает: "Куда ни кинь – везде плюнь". На душе становится грустно. В банк, что ли, зайти? Незачем. В секс-шоп? Не для кого. А вот в винный магазин – бессрочный абонемент...
Хочется человеку почувствовать себя важным и оптимистичным. Не получается. Чеховская тоска накладывается на мысли о себе и России.
Рассуждает русский человек поначалу как-то вяло и безынициативно, потом во вкус входит. Подливает в стаканчик, как-то неожиданно вдохновляется огорчением от мыслей, ну, к примеру, о том, что вокруг происходит. От мыслей о девальвации. Нет, не рубля или другой какой валюты, а о снижении ценности, казалось бы, очевидного.
Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?! И не порассуждать...
Взять, например, учителя, который пестует души детей. Или врача, который отчаянно конкурирует со смертью. Или рабочего, собирающего из импортных запчастей родные машины, взять еще многих и многих прочих людей, которые имеют добротное образование, исправно ходят на работу, растят, сеют, убирают и т. д. Представим на секундочку (Господи, прости грешного), что в один момент все учителя, врачи, рабочие и еще многие и многие прочие вымерли. Господи, прости! Что произойдет? А ничегошеньки ровным счетом не произойдет. Детей отправят в армию. Больных на кладбище. Машины купят готовые. Ничего не произойдет, потому что банки продолжат исправно функционировать.
Сегодня человек, работающий в банковском секторе, в современной социальной мифологии куда более значимая величина, чем все учителя-врачи-рабочие-многие-многие-прочие, вместе взятые. Как проверить? Пожалуйста. Зададимся вопросами: какой учитель, врач, рабочий подстрахован на случай... да на любой случай? Выплачивают ли ему по итогам года безналоговые бонусы, превышающие годовую зарплату, имеет ли он возможность использовать "золотой парашют"? И так далее. Ответ очевиден: ничего этого не имеет! Не имеет! Не имеет! А вот топ-сотрудники какого-нибудь Спербанка и всех прочих филиалов финансового рая имеют! И бонусы, и парашюты. Вот она логика сегодняшнего российского дня: учитель, врач, рабочий и прочие 99 % россиян – ничтожества.
А вокруг только и разговоров про деньги. ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ.
Ну а там, где деньги, там и потребление.
И потребление водки от ощущения своей социальной неполноценности.
Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!
Идеология мира иронии, недоверия и неустойчивости без стука в дверь норовит ввалиться в жизнь каждого из нас, в быт, жизнь, мысль и мечту. А телевизор бубнит о свободе, конкуренции и деньгах.
Человеку обычному – учителю-врачу-рабочему, вместе взятым, – если с кем конкурировать, так это с таким же, как он, человеком обычным. Обидно.
Конечно, свобода – это прекрасно. Но, как говорил Достоевский, свобода без миллиона – ничто. Читатель, учитель-врач-рабочий, вместе взятый, а у тебя есть миллион? Не чего угодно миллион, а того, чего надо, миллион. Нет? Тогда забудь о социальной свободе. А когда ощущаешь себя несвободным, рука автоматически тянется к холодильнику.
Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!
Спрашивает русский человек – как жить? Куда, задается вопросом, несешься ты, Русь-тройка? А получает в ответ какие-то слабенькие экономические лозунги, геополитические страшилки или философские идейки о непознаваемости жизни, о принципах творческого моцартианства, искренности интуитивизма и асимметрии формы и содержания. Все это, вместе взятое, выглядят ничуть не ценнее кактуса в горшочке.
Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!
Сидит русский человек за столом, смотрит в окно и вспоминает чеховских сестер. Далее по тексту.
За бутылкой водки какие только мысли не приходят на ум. Вот, к примеру, Платон говорил, что поэт не в состоянии сочинить поэму или изречь пророчество, пока находится в здравом уме и не лишится рассудка.
Парень, во-первых, ты не поэт, во-вторых, Платон о пьянстве ничего не писал. Тем более, он для тебя не авторитет.
А кто авторитет? Пушкин!
С его именем мы и возвратимся на русскую землю.
Человеку очень легко затеряться в этих самых просторах. Называй их довлатовскими "пушкинскими далями", как угодно называй. Эти дали опасны своей неразъясненностью. Очень опасны. Представь себе: ты вынужденно живешь в Пушкинских горах. Вокруг осень, нудные родители, которые ничегошеньки не понимают ни в чем, и прочее и прочее.
Знаешь, что на месте Пушкина сделал бы любой? Знаешь! Знаешь! Поехал бы к соседу. Там стол. Брусничная вода. Давай по маленькой – за детишек – за осень – за дам – за не дам – еще – и еще – за здоровье – за еще – давай. Потом все как-то, не понятно с какого места, идет под уклон. Как-то в неструктурированное кувырком. Тебя-меня-соседа теперь не остановить: распространяемся о своих геройских подвигах, хвалимся, как классно умеем ловить на мормышку и целоваться, важничаем, плачем, насилу расстаемся. Собеседование с бутылкой, как правило, заканчивается тем, что на следующее утро тоска дает каждому пощупать свои бицепсы. Пощупали. Страшно. Кто виноват? Что делать? Чу, колокольчик, сосед в гости. Дальнейшая композиция дня-вечера-ночи-утра известна. Вот и найден вечный двигатель тоски.
А кто, спрашивается, "помню чудное мгновение" писать будет? А??????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
То-то и оно, когда 90 % населения горькую пила по своим заброшенным селеньям, Пушкин творил за всех.
Как тут не вспомнить Пушкина? И не выпить?!
Бутылка и птица-тройка
Особая тема литературы – изображение пьяных содружеств. Нет ничего более печального, чем вид одинокого пьяницы. Трудно найти что-либо более оптимистическое и торжественное, чем коллектив, вознамерившийся предложить миру пример образцового застолья.
В повести Гоголя "Тарас Бульба" "великая минута... дело, достойное на передачу потомкам" сопровождается поистине гомеровским пиром. Открываются баклаги и бочонки, сказочные реки "старого доброго вина" льются на славное воинство: "И козаки все, сколько ни было, брали: у кого был ковш, у кого черпак, которым поил коня, у кого рукавица, у кого шапка, а кто подставлял и так обе горсти". Тосты, провозглашаемые Тарасом, объединяют основные святыни: "Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего за святую православную веру... да за одним уже разом выпьем и за Сечь... Да уже вместе выпьем и за нашу собственную славу..." Православие, Сечь, слава уравниваются радостью и вином.
Одним из самых впечатляющих событий поэмы "Мертвые души" можно назвать таинственный поход Селифана и Петрушки. Сцена развивается в лучших традициях любовно-психологического и авантюрного романа. Все начинается знаком, символизирующим единомыслие: "...он взглянул с галереи вниз и увидел Селифана (...) они встретились взглядами и чутьем поняли друг друга". Здесь не нужно слов, достаточно взглянуть друг на друга, чтобы питейная страсть устремилась к воплощению.
Следующий пассаж напоминает описание дипломатов-заговорщиков. Тайна героев, видимо, настолько велика, что они предпочитают даже не намекать на нее, обмениваются пустячными репликами, лелея в душе мгновение, когда смогут наконец-то приблизиться к цели: "...оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели путешествия и балагуря дорогой о совершенно постороннем".
Совершив "недалекую прогулку", герои наконец достигли намеченного объекта: "Что делали там Петрушка с Селифаном, Бог их ведает, но вышли они оттуда через час, взявшись за руки, сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и предостерегая взаимно от всяких углов". Неожиданно проснувшаяся галантность в жестах и обращении может потрясти тех, кто потратил на обучение изящным манерам лучшую часть жизни. Алкоголь сумел научить этому всего за один час.
Поэма Гоголя стала первым в русской литературе произведением, включившим интерес героев к вину в систему значимых национальных черт, стала энциклопедией народных типов, которые "работали, пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали бар, а может быть, и просто были хорошими мужиками...". Пьянство в этом перечне представляется частью национального мира, не менее естественной, чем работа или обман.
Парадокс "Мертвых душ" – водки народ пьет много, а авторские упреки отсутствуют. Толстой, например, увидит пьяного – не смолчит, осудит. У Гоголя все иначе. Пьянство связано с грустной темой "не своей смерти". О Петре Савельеве Неуважай-Корыто автор вопрошает: "...и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз?" Сапожник Максим Телятников, предположительно, "пошел попивать да валяться по улицам". Не радостней судьба Григория Доезжай-не-доедешь – "ни с того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай, как звали". В другом месте упоминается "фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу..." – дорогу, ведущую в кабак.
Бунт маленького человека
Противоречиво отношение русской литературы к водке. С одной стороны, пьяный прекрасно вписывается в мифологию русского характера, его размаха и удали, с другой – злоупотребление чем угодно (властью, напитками) у нас в России воспринимается как должное. В "Женитьбе" повседневность неотделима от темы пьянства. Диалог Арины Пантелеймоновны и Феклы раскрывает во всем великолепии абсурда привычность и даже естественность явления.
– Ну нет, я не хочу, чтобы муж у меня был пьяница...
– Что ж такого, что иной раз выпьет лишнее – ведь не всю неделю бывает пьян; иной день выберется и трезвый.
В середине XIX столетия пьянство трактуется русской культурой и как проявление слабости характера, и как социальное зло. Между этими полюсами и пребывают писатели, то защищая, то увещевая пьяненького героя. Создаются красивые теории: измените общество – и человек исправится; дайте человеку идею, образумьте, научите и покажите, как жить. В литературе появляется образ "маленького человека", который активно приобщается к водке, находит в ней основного советчика и избавителя от неурядиц, нищеты и скуки жизни.
Тема пьянства пришлась очень "по вкусу" русскому психологическому роману. Герои Лескова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, в трезвом состоянии безмолвные, тихие, незлобивые или глухо обозленные, посетив трактир, неожиданно становятся красноречивыми, точными, язвительными в оценках. Благодаря водке они преображаются, каламбурят, негодуют, рассуждают о метафизических вопросах, дискутируют.